спросить у Доминик, она бы помогла.
Появление Мистраль его и обрадовало, и огорчило: он чувствовал облегчение и в то же время досаду, что так и не осмелился поделиться с отцом сокровенным. А Мистраль сияла: у нее для них сюрприз. Догадываетесь, какой? Дед и дядя смотрели на нее в недоумении. Она медленно открыла дверь, за ней стояла бледная, неподвижная Тилья. Увидев отца, она залилась слезами. Мистраль за руку втянула ее в палату, подвела к кровати. Не переставая плакать, не в силах произнести ни слова, Тилья стала целовать руку отца. Убедить ее было непросто, прошептала Мистраль на ухо Линдену. То есть сначала это была идея самой Тильи, ей хотелось прийти, но когда они уже вошли в больницу, мать испугалась. Она резко побледнела, ноги подкосились, ей пришлось сесть, она сказала, что вернется в гостиницу. Они сидели в холле очень долго, Мистраль все-таки удалось ее уговорить. Как обычно, глядя на сестру, Линден испытывал нежность и волнение: эта женщина была комком нервов, неуправляемой, непредсказуемой. Лицо отца казалось не таким перекошенным – возможно, Линден просто привык? Поль стонал, и это было так трогательно и так мучительно. Линден схватил свою «лейку»: какое удобное оправдание, можно и спрятаться за фотоаппаратом, и защититься.
Несколько минут спустя, когда он ушел, оставив с отцом Тилью и Мистраль, возле лифта он встретил Доминик. Поколебавшись, он все-таки задал этот вопрос: как заговорить с отцом? Он запинался и сам себе казался смешным. То есть заговорить о чем-то важном и серьезном, а не просто рассказывать про наводнение и плохую погоду. Но Доминик поняла его правильно. Они сели в лифт вместе, а потом прошли по холлу до выхода на улицу Сен-Жак. Она объяснила, что иногда близких пугают гримасы и странные звуки больного, перенесшего инсульт. Она предложила для начала говорить, глядя в окно, повернувшись к отцу спиной. Понемногу можно привыкнуть. Линден не решился признаться, что пугают его не внешние проявления, а сам факт откровенного разговора с отцом. Он поблагодарил ее и попрощался.
Когда он шагал по бульвару Пор-Руаяль в сторону Монпарнаса, дождь приветствовал его, как старый друг. Кафе были набиты людьми, они ели, выпивали, приятно проводили время, пока половина города была затоплена водой. Ему казалось странным, что в одних кварталах трагедия ощущается, а в других нет. Ведь скоро это затронет весь Париж? Надо готовиться? У себя в номере по телевизору он видел президента, который перемещался на катере по кварталу Жавель в сопровождении мэра и премьер-министра. Они являли телезрителям торжественные и скорбные лица, за ними шел другой катер, с журналистами, обвешанными аппаратурой. Парижане окликали президента из окон: оскорбления, просьбы о помощи, слова благодарности. Президент отвечал каждому, разговаривал очень доброжелательно, пожимал протянутые из окон руки, обещал помощь, реагировал на нападки. Да, следовало бы оказаться здесь раньше. Да, он очень сочувствует. Да, он здесь, чтобы помочь. В этот момент на экране телефона появилась эсэмэска от Ориэль: «Надеюсь, твоему отцу лучше. Давай встретимся вечером в десять на углу улиц Гренель и Бургонь. Мы поплывем на патрульном катере. Аппарат не бери. Съемки со вспышкой запрещены. О.»
* * *
Вечером Линден постучал в номер матери.
Ответа не было. До него донеслось гуденье фена, и он решил, что мать просто не слышит. Подождав несколько минут, пока за дверью не установилась тишина, он постучал снова. На этот раз Лоран открыла сразу, она была одета в банный халат, а в руке держала фен, волосы были мокрыми. Она сказала, что еще не закончила и попросила немного подождать в номере. За дверью ванной опять загудел фен. Линден сел: наверное, сейчас самый подходящий момент, чтобы поговорить с матерью о том, что будет дальше, они же не могут бесконечно жить в этой гостинице. Если Лоран должна остаться в Париже, это нужно как-то организовать. Может, ее могли бы поселить у себя какие-нибудь парижские друзья? Он не очень понимал, кто бы это мог быть, особенно сейчас, с этим наводнением. А те друзья, о которых говорил Колин? Не слишком хорошая идея. Его лучше сюда вообще не вмешивать. Завибрировал мобильный матери, он лежал рядом с ним, на столике. ДжефВДХ. Опять этот тип, Джеффри ван дер Хаген. Линден прокричал: «У тебя телефон звонит!», но она опять не услышала. Через несколько секунд на экране появилась эсэмэска. Ему не следовало смотреть, но он все-таки увидел: «Любимая, я так счастлив, что тебе лучше. Позвони, когда сможешь. Думаю о тебе днем и ночью. Целую везде. Д.»
Линдену захотелось уйти, пока мать не вышла из ванной. Он не мог вести себя так, будто ничего не произошло. Он не хотел осуждать мать и не хотел, чтобы мать думала, будто он ее осуждает. Это ее личная жизнь, ему не надо вмешиваться. Он встал и подошел к окну, на душе было тяжело. Брак его родителей? Это его не касается. Он уехал из дома в возрасте пятнадцати лет. Их отношения – загадка, которую он не хочет разгадывать. Однако это послание словно приоткрыло завесу, и он, Линден, вопреки собственной воле оказался посвящен в тайну супружеской жизни родителей. Он думал об отце: Поль о чем-то догадывается? Как долго длится эта связь? Она началась недавно или продолжается уже давно, как у Кэндис с Ж. Г.? Вслед за этими неизбежно возникали и другие вопросы. Родители счастливы? Они всегда были счастливы? Легко ли было Лоран покинуть свою страну, отказаться от прежней жизни ради другой страны, другой жизни, заговорить на другом языке, который она тогда едва знала, да и сейчас владела им не слишком хорошо? Когда она встретила Поля, ей было всего девятнадцать. А как она пережила отъезд обоих детей? Тогда ей было сорок. Может, именно отсюда эта ее уязвимость, страх остаться одной в большом доме с мужем, который умеет слушать только деревья. Шум фена наконец прекратился. Когда появилась Лоран, уже в брюках и свитере, Линден не произнес ни слова. Он стоял, безвольно опустив руки, ждал, когда мать прочтет эсэмэску и, возможно, догадается, что он знает. Нацепив очки для чтения, она взяла телефон. Линден отвернулся. Время остановилось. Может, она вообще ничего не скажет, не захочет принять эту новую реальность. Как тогда, когда не приняла его гомосексуальность, когда рассказывала приятельницам, что у сына есть подружки.
«Ты, наверное, разочарован». Мать говорила очень тихо, но слышно ее было хорошо. Он покачал головой, поднял руку: его это не касается. Но голос выдал его. Она вздохнула:
