заключенных из других лагерей. В лагере появилось полно ребятишек. Господи боже мой, в каком виде…
Как раз тогда «крольчата» охраняли новые противовоздушные траншеи. Этот стратегический пост давал им возможность свободно передвигаться и укреплять сеть солидарности. СС понимали, что проигрывают войну. Они все больше нервничали, вели себя непредсказуемо. Стремительно нарастали хаос и насилие. Надо было защитить детей. И женщины привлекли к этому девушек, вызывавшихся добровольцами.
Эти узницы взяли на себя уход за сиротами. Малыши звали их «лагерными мамами». Вита говорила, что с нее хватит своих, но была согласна помогать. Им разрешили устроить детям праздник Рождества. Неделями они старались, мастеря подарки, даже придумали костюмированный спектакль! Вита умудрилась украсть немного хлеба и маргарина, чтобы каждому досталась тартинка. Увы, рождественский ужин обернулся полным кошмаром. От маскарадных костюмов ребятишки пришли в ужас. Они так исхудали, что ни кусочка не могли проглотить. Мрачное зрелище… А девушкам, ожидавшим от этого Рождества большой пользы для всех, оно просто разбило сердца. Сабина помнит, как Вита стояла, прижавшись спиной к стене. Она смотрела на одного мальчонку, не притронувшегося к своей тарелке. Его черные глаза так и впивались в ее лицо. Он сидел тихо-тихо, не двигаясь. Она опустилась на колени, чтобы поговорить с ним. Совсем скоро он протянул ей руки, и она ушла с ним к себе. Когда она работала, то доверяла его остававшимся в бараке. А когда возвращалась в барак – он не отходил от нее ни на шаг. Он был такой миниатюрный, его прятали под одеялами.
А ведь она не хотела обременять себя еще одним ребенком, подумала Ирен.
– Откуда он прибыл? – спрашивает она.
Пока Сабина сосредоточенно пробегает глазами страницы записной книжки, Ирен задерживает взгляд на фотографии в рамке – группа женщин позирует на фоне памятника заключенной концлагеря.
– Это фото сделано в пятьдесят девятом, – уточняет старая дама. – Была целая церемония. Мы первый раз опять приехали в Равенсбрюк… Готово. Я нашла его. Леон Гартнер. Он прибыл с матерью, в эшелоне с бельгийскими еврейками. Она недолго продержалась, бедняжка.
– Вы знаете, почему его отправили в Молодежный лагерь?
Сабина снимает очки и протирает глаза.
– Он заболел. Один эсэсовец все высматривал узниц в бараках. Ходил с хлыстом. Он и забрал малыша вместе с самыми старыми женщинами из нашего барака. Меня там не было. В то время нам ведь тоже приходилось прятаться, – говорит она.
Весной сорок пятого Восточный фронт все больше сужался. Аушвиц эвакуировали. Длинные колонны изголодавшихся заключенных шли сотни километров почти нагишом, под снегом и ветром, до Равенсбрюка. Впереди на машине ехали эсэсовские командиры. Они с любопытством и отвращением смотрели на широко раскинутый, покрытый грязью тент, под которым подыхали женщины и дети, чьи имена даже не потрудились переписать. Объехали вокруг бараков, вырулив к аллеям, и обнаружили настоящий двор чудес, переполненный цыганами, калеками, полубезумными попрошайками и одичавшими детьми… Опасаясь, что в Бранденбурге им станет скучно, они решили провести общую уборку. Зачистили весь Молодежный лагерь, создав на его месте зону, куда складывали трупы после истребления, построили газовую камеру. И расстреливали – расстреливали, все чаще и чаще. Если место зачищено, дальше ведь можно пойти налегке. А порешив на этом, остается только выбрать. И расстрельный список начинался с «крольчат», вызывавших особую ненависть коменданта.
Первой казнили Галину. Ярость переполняла ее подруг. Они не могли позволить себе умереть, когда свобода была так близка. К счастью, о них уже многие знали. Их отвага принесла им сочувствие немецких проституток, воительниц Красной армии, участниц французского Сопротивления, чешских медсестер, гадалок и английских шпионок. Заключенные решились спрятать их. Был составлен грандиозный план, в котором у каждой была своя роль. Их нужно было спрятать не на час, даже не на день – нет, скрывать от палачей неделями, месяцами, до тех пор, пока лагерь не освободят.
– И они это… сделали? – потрясенно спрашивает Ирен.
– Да, – улыбается Сабина. – Они прятали нас повсюду. Даже в постели заразных больных! И убежище то и дело приходилось менять.
Некоторым наносили татуировки с номерами погибших в Аушвице. Другие переодевались в цыганок или побирух.
– Они спасли нас. Своей смелостью и своим воображением.
– Это великолепно, – шепчет Ирен.
За двадцать шесть лет работы в ИТС она встречалась с разными примерами выживания, солидарности и жертвенности. Но ее потрясло, что эти женщины-призраки нашли способ спасти юных изуродованных девушек. И то, что Вита, такая закаленная, целеустремленная, оказалась обезоружена одиночеством ребенка.
– Но детей спасти не удалось, – шепотом произносит Сабина. – Ни Леона, ни Виту. И сколько еще умерло… Мы их всех там бросили.
Ирен молчит. У нее перехватило горло. Она знает – никакое участие не в силах смягчить чувство вины от того, что выжил.
Прежде чем распрощаться, Сабина настаивает, чтобы Ирен приняла знак доверия – платок с вышитыми именами:
– Мне он уже принес удачу, да. А в последнем путешествии он мне не понадобится. Надо передать его детям Виты. Ее дочери, если вы сможете. От всех нас. Вы сделаете?
Ирен обещает. Повинуясь порыву, крепко и долго сжимает ее руки своими. Она даже не знает, как ее отблагодарить.
– Я буду думать о вас. Надеюсь, вы разыщете ее детей, – говорит старая дама, закрывая за ней дверь.
Она долго шла пешком, щеки намокли от талого снега и слез. Сердце горестно стучало в груди. Она чувствовала себя ненужной и бездарной. Кто дал ей право снова заштопывать эти разорванные жизни? Ей не дано ничего исправить. Даже тот вред, какой она нанесла своей собственной.
Стефан ждал ее у замка. Сквозь хлопья снега проглядывал ночной мрак. Подойдя к нему совсем близко, она расплакалась. Все случившееся сокрушило ее. Словно где-то глубоко внутри прорвался шлюз, и она не могла больше сдерживаться.
Он посмотрел на нее, ничего не сказав, потом привлек к себе и очень крепко обнял.
Ее первое утро в Варшаве начинается небом такой белизны, что кажется бесконечным. От мороза трудно дышать. С минуту она думает о Стефане. О той непосредственности, с какой он обнял ее, словно удерживая на краю пропасти. Этот порыв запомнится ей вместе с вереницей раввинов, приплясывающих на стенах ресторана, улыбкой Сабины, отзвуками рождественского гимна в ночи далекого города. Долго они стояли, обнявшись вот так, а их задевали группы туристов в теплых куртках. Его губы искали ее губы, объятие немного возбуждало обоих. В ней желание пробивалось сквозь бесконечную усталость. Оно искушало ее передышкой без последствий, одним из самых верных способов позабыть о смерти. Едва не превратившись в ледышки, они ушли
