- А бичи ваши где?
- Попадали в ящики.
Он заржал.
- Уже? Ну, счастливо, вахтенный!
Я хотел ответить, что никакой я не вахтенный, а после решил - а пусть думает. Пусть меня потом узнает, зеленого.
С плавбазы крикнули в "матюгальник":
- На "Скакуне" - отдать концы!
Жоры в рубке не было. Сердце у меня стучало, как бешеное, когда я пошел в корму и скинул все шлаги. Конец выпал из клюза и поволочился по воде, и корму сразу начало отжимать течением. Я правду вам скажу, ничего страшного не могло случиться. Просто на конце уже нельзя было подтянуться, для швартовки пришлось бы по новой заходить, вот и все.
Когда Жора появился в рубке, я уже в капе стоял, в темноте. Он сразу увидел, что корма отвалила.
- Кто конец отдал? Так и так тому туда-то и туда-то! - Потом он включил трансляцию. - Выходи отдать носовой!
Я вышел не сразу и не спеша, как будто услышал команду в кубрике. Жора на меня посветил прожектором.
- Э, кто там? Шалай? Отдай носовой! Вахтенный с плавбазы принял у меня конец и пожелал всего лучшего. Я вернулся и стал под рубкой.
- Шалай! - крикнул Жора.
- Чисто полубак.
- Ясно. Не ходи никуда, сейчас опять придется причаливать.
Машина заработала, и мы отходили.
Потом они выскочили в рубку - Граков и кеп.
- Кто велел отходить?
- Я велел, - сказал Жора.
Он был настоящий штурман, Жора. Не мог он ответить: "Не знаю, конец сам, наверно, отдался". Он сказал:
- Я велел. Ситуация аварийная.
- Как же теперь со мной? - спросил Граков.
Не знаю, что там ответил Жора. Они врубили динамик, и Граков сам закричал в микрофон:
- Плавбаза, восемьсот пятнадцатый говорит! Мне - вахтенного штурмана!
База уходила все дальше, огни ее расплывались.
- Вахтенный штурман слушает...
- Прошу разрешить швартовку. Остался человек с плавбазы...
- Швартовку не разрешаю.
- Это Граков говорит. Требую капитана.
Там, на базе, помолчали и ответили:
- Капитана не требуют, а просят. Даю капитана.
И другой голос по радиотрансляции:
- Капитан слушает.
- Граков говорит. Прошу разрешить швартовку. Мне необходимо пересесть к вам.
- Волна семь баллов. Какая может быть швартовка? Оставайтесь на восемьсот пятнадцатом.
- Попрошу капитана не указывать мое местопребывание. Восемьсот пятнадцатый уходит на промысел.
- Желаю восемьсот пятнадцатому хорошего улова! - сказал капитан плавбазы. Мне послышалось - он там смеется. - Завтра снимается с промысла восемьсот шестой, вернетесь на нем в порт. Дмитрий Родионович, вы находитесь в здоровом коллективе наших славных моряков. Как-нибудь сутки с ними скоротаете.
- Но мне акт нужно передать.
- Зачем он мне? Я вам верю на слово.
- Вас понял, - сказал Граков. - Считаю долгом сообщить об инциденте капитан-директору флота.
- Счастливо на промысле. Прекращаю прием.
Все утихло, кеп с Граковым ушли из рубки. Я встал против окна и сказал Жоре:
- Жора, это я отдал кормовой.
Он даже высунулся по пояс, чтоб на меня поглядеть.
- Ты? Вот сукин сын! Ты соображаешь, чего делаешь?
- Все соображаю.
- А что авария могла быть?
- Не могла, Жора.
Он подумал.
- Скажешь боцману, пусть пошлет тебя гальюн драить.
- Два.
- Чего "два"?
- Оба гальюна.
- Иди спать. Пошли там на руль, кто по списку.
- Есть!
- Сукин ты сын!
База уже едва была видна. В самый сильный бинокль я бы не разглядел человека на борту. Да ее там и не было, разве что в иллюминатор откуда-нибудь смотрела.
Погода стала усиливаться, волна брызгами обдавала все судно. Потом повалил снежный заряд, и пока я шел к капу, мне все лицо искололо иглами, и глаз нельзя было открыть. Так я и шел, как слепой, ощупью.
Все, как в романсе, вышло. Мы разошлись, как в море корабли...
Глава четвертая. "Дед"
1
Никто из нас не думал, что в эту же ночь мы еще будем метать. Если и пишется хороший косяк - его пропускают, дают команде выспаться после базы. Это святое дело, и всякий кеп это соблюдает, пусть там хоть вся рыба Атлантики проходит под килем. И после отхода мы все легли, только Серега ушел на руль. Но тут все законно: на ходу, да в такую погоду, штурману одному трудно. Хотя я знал и таких штурманов, которые после базы матроса не вызывают - сами и штурвал крутят, и гудят, если туман или снежный заряд.
И вот когда мы уже все заснули, скатывается рулевой по трапу, вламывается в кубрик и орет:
- Подымайсь - метать!
Ни одна занавеска не шелохнулась. Тогда он сам полез по всем койкам задирать одеяла и дергать за ноги.
- Ты, Серега, в своем уме?
- Вставай, ребята, по-хорошему, все равно спать не дадут. Сейчас старпом прибежит.
Шурка спросил:
- Может, еще передумают?
- Ага, долго думали, чтоб передумывать. Кеп-то и сам не хотел: пускай, говорит, отдохнут моряки. Это ему плосконосый в трубку нашептал: косяк мировейший, ни разу так не писалось, а мы к тому же двое суток потеряли промысловых. И Родионыч его поддержал: действительно, говорит, с чего это разнеживаться? Полгруза только сдали и бочки порожние приняли...
Васька Буров сказал:
- Все понятно, бичи. Мало что они на промысле остались, теперь им еще выслужиться надо.
- Ну дак чего? - спросил Серега.
- Иди, подымемся.
В капе, слышно было, старпом ему встретился:
- Что так долго чухаются?
- Уйдем-ка лучше, старпом. Невзначай, гляди, сапогом заденут...
Поднимались мы по трапу - как на эшафот, под виселицу. Кругом выло, свистело, мы за снегом друг друга не видели, когда разошлись по местам. Кеп кричал - из белого мрака:
- Скородумов, какие поводцы готовили?
- Никаких не готовили!
- И не надо! Нулевые ставьте!..
"Нулевые" - это значит совсем без верхних поводцов. Сети прямо к кухтылям привязываются и стоят в полметре от поверхности. Вообще-то редкий случай. Но значит, и правда косяк попался хороший и шел неглубоко.
- Поехали!
Куда сети уходили, мы тоже не видели - во мглу, в пену. И я не кричал: "Марка! Срост!", а просто рядом с дрифтером присел на корточки и чуть не в ухо ему говорил. Да он и не к маркам привязывал, а как Бог на душу положит. Раз мне почудилось - он с закрытыми глазами вяжет. Так оно и было, они то и дело у него слипались, и я держал нож наготове - вдруг у него пальцы попадут под узел. Все равно б я, наверно, не успел.
Вернулись, сбросили с себя мокрое на пол, места ж для всех не хватит на батарее, и завалились. Черта нас кто теперь к шести разбудит!
Нас и не будили. Мы сами проснулись. И поняли, почему не будят, шторм.
Серая с рыжиною волна надвигалась горой, нависала, вот-вот накроет с мачтами, вот уже полубак накрыло, окатывает до самой рубки и шипит, пенится, как молодое пиво. Взбираемся потихоньку на гору и с вершины катимся в овраг и уже никогда из него не выберемся. Но выбираемся чудом каким-то.
Все море изрыто этими оврагами, и мы из одного выползали, чтоб тут же в другой, в десятый, и душу ознобом схватывало, как посмотришь на воду такая она тяжелая, как ртуть, так блестит - ледяным блеском. Стараешься смотреть на рубку, ждешь, когда нос задерется и она окажется внизу, и бежишь по палубе, как с горы, а кто не успел или споткнулся, тут же его отбрасывает назад, и палуба перед ним встает горой.
В салоне набились - по шести на лавку, чтоб не валиться друг на дружку. В иллюминаторе - то небо, то море, то белесое, то темно-сизое, как чаячье крыло. Даже фильмы крутить не хотелось, пошли обратно, досыпать.
Васька Буров сказал весело:
- Задул, родной, моряку выходной.
Шурка с Серегой сыграли кон, пощелкались нехотя и тоже легли. Кажется, у них за сотню перевалило. А может, и по новой начали, после "поцелуя".
Я лежал, задернув занавеску, качало с ног на голову и ни о чем не хотелось думать. В шторм просто ни о чем не думается. Сколько этот "выходной" продолжится - неделю, две, - это в счет жизни не идет. И отдыхом тоже это не назовешь.
Пришел Митрохин с руля, ввалился - сапоги чавкают, с телогрейки течет. Стал новеллу рассказывать - как его прихватило. И представьте, у самого капа - ну надо же. Вот это единственное приятно в шторм послушать - как там кого-то прихватило волной. В особенности когда тебе самому тепло и сухо. Главное ведь - посочувствовать приятно; сам знаешь, каково оно - всю палубу пройти, брызги не поймать, от десяти волн уберечься, а одиннадцатая тебя специально у самого капа ждет. Все-таки есть в ней что-то живое и сволочное притом. Не просто так, бессмысленная природа.
А перед тем как заснуть, он сказал:
- Похоже, ребята, что выбирать сегодня придется.
Машина чуть подработала, выровняла порядок. В соседнем кубрике сменщик Митрохина - бондарь, кажись? ну да, бондарь - натягивал сапоги, слышно было - что мокрые. Стукнул дверью, захлюпал по трапу. Выматерил всю Атлантику - с глубин ее до поверхности и от поверхности до глубин небесных, - так ему, верно, теплее было выходить. И опять все утихло, только шторм не утих.
