же с Сухрабом срослись плечами.
Я не торопил его с ответом.
– Сначала мы его навещали. Первые несколько лет. Раз в месяц.
Фонтан бурлил.
Ветер шелестел кронами деревьев.
– Там все было плохо?
– Не то чтобы. Его держали здесь, в Йезде. Тюрьма не самая лучшая, но по крайней мере он был рядом.
Челюсть Сухраба дрогнула.
Я снова дотронулся до его плеча своим, скорее чтобы подбодрить.
Но потом он продолжил:
– Четыре года назад его перевели.
– Да?
– В тюрьму Эвин. Знаешь, что это за тюрьма?
Я мотнул головой.
– Страшное место. В Тегеране. И его посадили… – Сухраб смотрел на ветки, укрывавшие нас тенью. – Его никому нельзя видеть. Даже другим заключенным.
– Одиночная камера?
– Да.
– Ой, – вырвалось у меня.
Сухраб вздохнул.
Я хотел разрядить обстановку, но не знал как.
У Сухраба была Проблема по Отцовской Части.
Видимо, у меня такая проблема тоже была, но она меркла по сравнению с тем, что испытывал Сухраб.
Может быть, все персидские мальчики обречены иметь Проблемы с Отцами.
А что, если это и входит в понятие «быть персидским мальчиком»?
– Мне очень жаль, Сухраб.
Я положил руку ему на плечо, и он сделал глубокий и медленный выдох.
– Что, если я его больше никогда не увижу? – прошептал он.
Я сжал его плечо, а потом потянулся к нему второй рукой, и получилось, что я обнял Сухраба.
Сухраб закусил губу, моргнул и выделил несколько капель гормона стресса.
Всего парочку.
– Увидишь, – сказал я.
Сухраб вытер лицо тыльной стороной ладони.
Я чувствовал себя таким бесполезным.
Сухрабу было больно, и я ничего не мог с этим поделать. Кроме того, чтобы сидеть рядом и быть его другом.
А может, и этого достаточно. Потому что Сухраб знал, что плакать в моем присутствии не стыдно. Знал, что я не стану обесценивать его чувства.
Со мной он чувствовал себя в безопасности.
Может быть, это нравилось мне в Сухрабе больше всего остального.
Через минуту он откашлялся, встряхнул головой и поднялся на ноги.
– Пойдем, Дариуш, – сказал он. – Я еще кое-что хотел тебе показать.
– Дариуш. Посмотри. Мы на месте.
– Ого.
Крыша из листьев над головой внезапно прервалась. Мы стояли у края длинного фонтана, который располагался рядом с огромным восьмиугольным особняком. На крыше особняка возвышался бадгир. Башня-ветроуловитель.
Это была настоящая башня, не то что Башни Молчания, которые представляли собой не что иное, как могильные холмы.
Бадгир в саду Доулетабад был даже выше, чем витые колонны Трона Джамшида. Он поднимался над нашими головами на высоту тридцати метров, снизу гладкий, а в верхней части испещренный отверстиями для улавливания ветра. Самый верх бадгира украшал орнамент в виде пик. Вся поверхность башни была усыпана шипами.
Эта постройка напомнила мне Барад-дур [24], хотя на ее вершине не полыхал Глаз Саурона для полноты картины. И еще она была не черной, а цвета хаки.
Я чихнул.
– Какой огромный!
– Да, огромный. – Сухраб улыбнулся с прищуром, видя мое изумление. – Пойдем. Внутри еще лучше.
– А можно заходить внутрь?
– Конечно.
Это было самое яркое место, которое мне довелось повидать в Йезде. А возможно, и самое яркое и колоритное место во всем мире.
Одну стену полностью занимало колоссальное витражное окно. Затейливые цветы всевозможных оттенков отбрасывали на пол танцующие радуги.
Мы плавали в свете.
Мы разгонялись до космической скорости.
– Ого, – выдохнул я.
По моим ощущениям, это было такое место, где можно разговаривать только шепотом.
– Ты часто говоришь это слово.
– Извини.
– Ничего страшного. У вас в Америке такое не увидишь?
– Такое – точно нет, – ответил я, осматривая потолок: блестящие белые линии на гранях внутреннего купола пересекались, образуя звезду о двадцати четырех концах, которые каскадом поднимались вверх перекрывающими друг друга ромбами.
Так я попал в мир эльфийского волшебства. В Ривенделл или Лотлориен.
Прохладный воздух, поступавший из бадгира, шевелил волоски на моих руках.
– Ничего подобного у нас нет.
На этот раз, когда мы пошли играть в соккер/неамериканский футбол, я знал, что лучше взять свое полотенце. И более удачные трусы.
Бутс у меня все равно не было (Сухраб сказал, что я снова могу одолжить пару у него), но зато была футболка национальной иранской сборной, а ведь это даже круче.
И все-таки на меня накатывала какая-то неприятная болезненная слабость, когда я думал о том, что снова придется раздеваться, но худшее уже произошло, и я был уверен, что Сухраб при необходимости в обиду меня не даст.
Когда мы пришли в раздевалку, Сухраб попытался снова отдать мне бутсы получше.
– Возьми их себе, – сказал я. – Я могу поиграть в белых.
– Нет, ты возьми. Они лучше.
– Но… – Он снова обошел меня на повороте. Навыки таарофа у меня все же были развиты слабовато. – В них я чувствую себя неловко. Нельзя второй раз отдавать мне свою лучшую пару.
– Ладно, Дариуш. Спасибо.
Успех!
Когда я переоделся, Сухраб осмотрел меня с ног до головы и сощурился.
– Ты выглядишь как футбольная звезда, Дариуш.
Мои уши покраснели так сильно, что цвет их мог соперничать с алой полосой у меня на груди.
– Спасибо.
– Готов?
– Готов.
Али-Реза и Хуссейн снова были на поле. Их обоих очень занимала игра «двое на восьмерых» против компании ребят помоложе, которые явно уступали взрослым парням в мастерстве. Мы с Сухрабом с минуту наблюдали, как Али-Реза сбил с ног одного из противников и забил гол.
Я покачал головой. Такого агрессивного маневра можно было ожидать разве что от Бездушного Приверженца Господствующих Взглядов.
Сухраб схватил меня за плечо.
– Вперед!
Он побежал на поле и аккуратно встроился в игру более молодой команды. За одну секунду ему удалось отнять мяч у Али-Резы и рвануть через все поле к воротам, которые в тот момент были совершенно пусты.
Мальчишки завизжали и засмеялись, когда Сухраб забил гол. Они совсем не были против того, что мы пополнили ряды их команды.
Наши ворота я защищал на пару с мальчиком в бутсах, которые, казалось, были ему велики (наверняка у него такие же ноги хоббита), и с волосами еще длиннее и кудрявее, чем у меня.
– Здравствуй, – сказал он на фарси. Мальчик говорил с сильным акцентом, но это было прикольно. Мне понравилось, как он произносит гласные звуки.
– Э… Привет.
Он ткнул пальцем в мою футболку национальной сборной Ирана.
– Красивая, – сказал он по-английски.
Видимо, он сообразил, что на фарси я не шибко-то говорю.
– Спасибо.
Юный иранский хоббит – я решил называть его Фродо – побежал
