интервью. Теперь уже во время шествия со свечами в поддержку решения вывезти оживленный транспортный поток из Россмора. На этот раз отец Флинн сказал, что гибель ребенка – настоящая трагедия и что власти должны сделать все от них зависящее, чтобы ни одна юная жизнь не оборвалась больше подобным образом.
– Уверен, любой, кто посмотрит оба этих интервью, решит, что я тот еще клоун, – сказал он Джуди.
– Нет, они решат, что ты человек, оказавшийся между двух огней, – ответила Джуди.
Сестра оказалась гораздо более приятной компанией, чем он с опаской думал раньше. Она призналась, что понимает, насколько безумно это звучит, но ей становится гораздо легче у этого дурацкого старого источника. Еще она перекрасила кухню матери и подарила ей котенка, с которым пожилой женщине стало повеселее, но не настолько, чтобы она вспомнила Джуди.
Каждый вечер брат с сестрой заглядывали в бар гостиницы «Россмор», чтобы пропустить по бокалу. Как-то раз они увидели там Эдди и приглашающе помахали ему рукой. Никто и словом не обмолвился о Наоми, Китти и матери.
Беседа вышла исключительно приятной.
– Мне кажется, мы все здесь серьезно так повзрослели, – заметила позднее Джуди.
– Ах, если бы, если бы, – отозвался отец Флинн.
Он предвидел, что их ждут очень тяжелые времена после объявления результатов голосования совета, а оно должно было состояться со дня на день.
Голоса за и против дороги, голоса из леса только набирали силу – настоящая борьба была еще впереди.
Глава 9
Разговор с Мерседес
Ах, вот и ты, Мерседес. Я тут немного вздремнула. Снилось, что я снова в Россморе и иду по людной центральной улице. Мне это часто снится. Но ты, конечно, не знаешь, где это. А это в Ирландии, по ту сторону моря. От Лондона до Ирландии всего пятьдесят минут лёта. Туда обязательно надо наведаться. Тебе точно понравится, ты верующая, а там все насквозь пропитано католицизмом.
По крайней мере, так было в прошлом.
Ты, Мерседес, мне всегда нравилась гораздо больше дневных сиделок – ты и душевнее, и чай завариваешь. Слушаешь. А они никогда не слушают, только командуют: «приподнимитесь», «просыпайтесь», «вставайте», «веселее». Ты так не разговариваешь.
А еще у тебя приятные прохладные руки, и ты пахнешь лавандой, а не антисептиком. В тебе нет равнодушия.
Ты сказала, что тебя зовут Мерседес и что ты бы хотела выйти замуж за врача. Ты жалеешь, что не можешь посылать матери больше денег. Но у меня ушла не одна неделя, чтобы вытянуть из тебя хотя бы это, Мерседес, потому что ты предпочитаешь говорить обо мне и моем самочувствии.
Мне бы хотелось, чтобы ты обращалась ко мне по имени, а не «мадам». Прошу, не называй меня миссис Харрис. Ты такая приветливая и с таким вниманием относишься к членам моей семьи, когда они меня навещают. К моему высокому статному мужу Джеймсу, элегантной свекрови Наташе и чудесной красавице-дочери Грейс.
Ты задаешь мне о них разные вопросы, и я отвечаю. Мне всегда в удовольствие тебе что-нибудь рассказывать. Ты такая улыбчивая. И не дотошная. Не устраиваешь мне допросы, как полицейские. А вот Дэвид именно полицейского и напоминает. Ты знаешь Дэвида, они с Грейс встречаются. Мне кажется, ты это тоже чувствуешь и стараешься повежливее выпроводить его отсюда. Знаешь, что мне неспокойно в его присутствии.
А вот с тобой я могу говорить часами.
Тебе нравятся рассказы о том вечере двадцать семь лет назад, когда я познакомилась с красавцем Джеймсом Харрисом. Тогда я пошла на вечеринку в платье, которое одолжила у соседки по квартире. Он сказал, что оно прямо в цвет моих глаз и что у меня, судя по всему, отменный художественный вкус. На самом деле у нас было одно-единственное нарядное платье на троих.
Я рассказала тебе об этом всю правду, как и о том, как боялась знакомства с его матерью Наташей. Дом у них был такой большой и солидный, а ее вопросы такие каверзные. Я никогда еще не пробовала устриц – это стало для меня настоящим потрясением. Я о многом рассказала тебе всю правду: о том, с какой добротой ко мне всегда относились в приюте, где я выросла, и как сестры настаивали на том, чтобы приготовить для меня своими руками свадебный торт. Наташа сперва возражала: думала, что ничего достойного не получится, но даже она оказалась приятно удивлена.
Я часто навещала свой приют. Там говорили, что я была единственным ребенком, который не спрашивал про родителей. Все остальные жадно интересовались любыми подробностями, как будто это сподвигло бы матерей вернуться и забрать детей.
Мне же не хотелось ничего знать. Моим домом был приют. Кто-то отказался от меня, от Хелен, и на то, надо полагать, в свое время имелись веские причины. О чем тут еще спрашивать? Что узнавать?
Я не говорила сестрам, что серьезно заболела, Мерседес. Они бы этого не перенесли. Я сказала, что мы с Джеймсом уезжаем за границу и как-нибудь пришлем весточку. Я оставила им кое-что по завещанию и написала письмо, в котором сердечно их за все благодарю. Очень важно благодарить людей за их дела. Действительно важно. В противном случае они могут никогда не узнать, насколько их ценят. Взять, к примеру, тебя. Я часто тебя благодарю, потому что искренне признательна за интерес и внимание, с которыми ты меня слушаешь.
Ты так много работаешь и так экономишь – никто другой не поймет, насколько трудно мне приходилось, пока я училась на курсах секретарей здесь, в Лондоне.
Мои сокурсницы часами сидели за кофе и бродили по магазинам, рассматривая витрины, а я усердно училась и работала.
Я жила в квартире еще с двумя девушками, которые любили готовить и эту любовь привили мне.
По субботам я работала в отделе косметики одного крупного магазина, где, помимо оклада, получала уроки макияжа и бесплатные образцы продукции; по воскресеньям трудилась в садовом центре, где меня многому научили, и я начала составлять букеты и оформлять оконные ящики для окрестных жителей. К тому времени, когда я устроилась на хорошую работу в Сити с достойной зарплатой, у меня за плечами было гораздо больше опыта, чем у многих девчонок, которые выпустились со мной из приюта. Каждый раз, когда я туда приезжала, мне говорили, что я выгляжу как настоящая леди, что мной гордятся и что, если я задамся такой целью, смогу выйти замуж хоть за герцога.
