двухэтажный дом, наполовину кирпичный, наполовину отделанный гонтом. Ему когда‑то понравилось, что кирпич не нуждается в уходе, а Анджелине – что она могла представлять деревья, из которых сделан этот гонт. Это будет первый День благодарения, когда не вся семья рассядется за праздничным столом.
Уилл очень хотел собрать всех вместе в последний раз и потому ожидал, что теперь ощутит какой‑то внутренний надлом, однако ничего подобного не почувствовал.
День благодарения всё равно наступит.
Высоко над головой прошумел самолет. Мэри Бет выехала задним ходом со своей подъездной дорожки. На обочине замерла белка, затем метнулась на дорогу прямо перед ее машиной. Уилл ждал. Белка скакнула к ним во двор.
А как быть, если Анджелины нет дома? Сейчас‑то ее, разумеется, нет. Она в спортзале. Но если ее не будет дома гораздо дольше? Если ее понесет неизвестно куда и в День благодарения?
Но День благодарения всё равно наступит.
Индейка у них всё равно будет, сказал себе Уилл, направляясь к дому. У них всегда была индейка.
На крыльце у него внезапно подкосились ноги, и ему пришлось опуститься на ступеньку. Разве не эти слова произнесла его мать той осенью, когда от них ушел отец? «Индейка у нас всё равно будет». Будто это могло решить все проблемы. И снова сделать жизнь нормальной.
Уилл протянул руку и дотронулся до шершавой кирпичной стены. Он знал, что не в его силах загнать жизнь в рамки нормы. Но знал также, что никогда не уйдет отсюда. Кирпич, который тоже никуда не денется, на ощупь был холодным и колким. Мать Уилла не смогла удержать отца, так же как он не способен удержать Анджелину.
Уилл вспомнил, как стремился обеспечить Анджелину всем, что могло ей понадобиться, но это было еще в те времена, когда ей был нужен он. Оставалось надеяться, что и теперь он ей нужен. Уилл выпрямился. В этом году он сам приготовит индейку. Он выдернул сорняк, торчавший из-под камней фундамента, и встал. Кукурузный хлеб у них тоже будет, решил Уилл. Кара и Айрис придут в восторг. Да и в доме заблагоухает. Может, он даже угостит Стеллу. Что еще? Уиллу захотелось переосмыслить праздничную трапезу. Он готов спорить, что в кулинарных передачах на этой неделе готовят всевозможные блюда для Дня благодарения.
На крыльце к стене дома был прислонен черный зонт, и, входя в парадную дверь, Уилл захватил его и опустил в подставку для зонтов. Включив в гостиной телевизор, увеличил громкость, чтобы слышно было на кухне – он ведь сейчас займется завтраком. В конце концов, в доме больше никого нет. Затем Уилл нашел кулинарный канал. Ведущая передачи ставила в центр стола вазу с осенними цветами. В этот День благодарения у них тоже будут свежие цветы, подумал Уилл. Он их купит сам.
В понедельник накануне Дня благодарения Анджелина неожиданно открыла глаза и проснулась в кромешной темноте. Сердце у нее колотилось. Рядом неравномерно всхрапывал Уилл. Четыре часа утра – «ровнехонько», как говорит Джон Милтон. Она встала с кровати, натянула джинсы и черную водолазку. Вытащила из шкафа-купе черные носки и ботинки и, выскользнув из спальни, закрыла за собой дверь, отсекая всплески храпа.
Внизу Анджелина в темноте включила электрический чайник, потом сходила в туалет. Приготовила термос, кружку, чайные пакетики. Через минуту запахнула на себе черное пальто и обмотала шею длинным цветастым шарфом, купленным неделю назад. Нащупала в кармане перчатки, повесила на плечо сумочку, одной рукой прижала к груди термос и недопитую кружку, а другой сняла с ключницы ключи.
Когда Анджелина завела машину, на приборной панели засветились желтые цифры 4:17 и другие огоньки, обычно ею не замечаемые, – красные, синие, зеленые. Она выключила обогрев, чтобы не привыкать к теплу, и двадцать три минуты спустя свернула к участку Джона Милтона. Замедлила ход, не желая будить его, если он еще не проснулся, потом и вовсе притормозила, выключила фары. Снова Анджелина тронулась, когда ее глаза освоились в темноте. Ехать было совсем недалеко – она припарковалась рядом с красным грузовиком, надела перчатки и, потянувшись к бардачку за фонариком, неожиданно увидела на полу море своих зонтов. Когда она вспоминала о них в последний раз? И, что удивительно, единственное, чего ей теперь хочется, – избавиться от этого хлама. Выйдя из машины, Анджелина оставила дверцу открытой, чтобы не хлопать ею, вдохнула сухой ноябрьский воздух, наслаждаясь темнотой, перспективой, звездами над головой, тем фактом, что мир здесь и сейчас еще окутан ночью и сама она пребывает в этой ночи. Слишком много лет она боялась раскрыться, боялась желтого цвета. Боялась того, что обнаружит в себе и к чему ей, возможно, придется приноравливаться.
Анджелина поднялась на пригорок, держа фонарик у самой земли; с собой из машины она прихватила завернутые в старый плед термос и кружку. У рекламного щита выключила фонарик, снова дала глазам привыкнуть, а затем затаилась, пытаясь уловить присутствие другого человека. Но ничего не почувствовала. Отступила к столбу и вгляделась в темноту. Нет, никого. Обрадовавшись, что приехала довольно рано, женщина еще раз медленно, глубоко вдохнула ночь, не выказывавшую ни малейшего намерения ей препятствовать, расстелила плед у основания первого деревянного столба и села, прислонившись к нему спиной. Плечи ее вздымались и опускались в естественном ритме, грудная клетка наполнялась воздухом и отдавала его обратно. Утро было холодное, но не морозное, и Анджелина подняла глаза к блистающим в небе этого огромного мира огням.
Вскоре послышалось хлопанье закрывшейся дверцы. Анджелина замерла, стараясь разглядеть тень мужчины, который явно шел к ней. Тень, которая постепенно надвигалась и с приближением начала светиться – впервые Анджелина заметила это после смерти Люси. Он весь сиял. Надин, Люси и Джон Милтон. Анджелина улыбнулась в темноте.
Джон Милтон остановился перед ней.
– Я же сказал «нет».
– Но имел в виду «да».
– Черт. Вот именно.
Он протянул руку, и Анджелина ухватилась за нее. Он поднял ее и прижал спиной к столбу.
Анджелина ощущала затхлое тепло его несвежего тела: никаких ухищрений, никакого притворства.
Джон Милтон обнял ее вместе со столбом, потерся шершавой щекой о ее щеки и запрокинул голову.
– Никакого секса. Наверху – никакого секса! Туда поднимаются ради другого.
Анджелина подняла руки, попутно оттолкнув его.
– Вот потому я здесь – ради чего‑то другого. – Она поняла это только сейчас.
Джон Милтон закашлял и сплюнул в сторону.
– Полезли, – сказал он и, наклонившись за лестницей, прислонил ее к передней части столба. – Дай мне свой термос.
Анджелина
