– Конечно, Беатрис, сию минуту.
Назавтра я постаралась искупить последний грех.
* * *
Дом был маленький, старого проекта, без излишеств вроде башенки или «утопленной» гостиной, и снаружи выглядел несколько обшарпанным рядом с более эффектными соседями. Никто не смывал въевшуюся в штукатурку морскую грязь, никто не подновлял краску на бордюрах. Но в открытое венецианское окно было видно, что внутри все иначе. Стены свежеокрашены недорогой известковой краской: видна была пастельно-голубая гостиная. Найденная на свалке прялка, обмотанная шелковыми нитками, уютно устроилась в углу, словно старая дева. Дешево и оригинально обставленный дом молодоженов.
Дома, похоже, никого не было. Я подошла со своим конвертом к двери, стараясь, чтобы меня никто не увидел. Под старомодным поворотным дверным звонком зиял открытый рот щели для писем. Туда он и отправился, дело сделано.
Я спряталась за можжевельником. Видимо, тихий звук падающего на пол конверта привлек ее к окну.
Я стояла всего лишь в футе от Аннабель. Одна рука лежит на бедре, в ней метелка из перьев, волосы убраны под косынку. Она огляделась, но я хорошо спряталась и пользовалась возможностью наблюдать за ней из укрытия. Со второго взгляда я поняла все. Потому что Аннабель Платт была беременна. Коричневый передник не скрывал ничего, а спустя миг она встала в классическую материнскую позу: величественная рука на животе, подбородок слегка утопает в жирной складке шеи.
Она увидела конверт, на секунду исчезла и вернулась, держа его в руках. Она снова огляделась, но я стояла в тени. И когда Аннабель Платт открыла его длинными белыми пальцами, ее лицо застыло в изумлении. Купюра за купюрой она насчитала пять тысяч долларов.
Нашим деяниям нет окончательного прощения. Ужасно то, что это длится вечно. То, что случилось с Уильямом Платтом и с молодым Холландом Куком, – права я или нет, но я считала, что я тому виной. Этель убили, потому что она не «остановила» мужа, но мое преступление было куда тяжелее. Я охотно вмешивалась и меняла и ход войны, и супружество, и течение нескольких жизней. Так я это вижу. Возможно, это инфантильно, но мы не выбираем своих демонов.
Рука Аннабель вновь легла на живот. Тихая улыбка. И, глядя, как она кладет деньги обратно в конверт, а конверт – на столик, затянутый кружевом, я почувствовала, что все кончилось. Я искупила или приступила к искуплению устроенной мною катастрофы. Возможно, представив перемены, которые теперь наступят в ее жизни, – возвращение к учебе, прислуга для Уильяма, для ребенка, – она коснулась прялки, раскрутила колесо, и мы обе, вместе, смотрели, как оно вращается на своей неустойчивой оси.
* * *
Тот день был красив громкой, нездешней красотой. Белые и розовые итальянские церкви и бетонные храмы возле океана, душистые эвкалипты, колючие агавы и юкки – все было подсвечено с запада ярким чистым солнцем. Небо над моим домом было прекрасного жирного синего цвета, исполосованное самолетами, а солнце светило сразу отовсюду и все заставляло шевелиться – люди высыпали на улицу, словно в праздник, и галдели, как птичья стая.
Подойдя к открытой двери, я увидела Холланда – он стоял в прихожей, смотрел в окно, сунув руки в карманы, и на лице его был покой. Веселый, расслабленный, глядящий поверх крыш домов, плечи опущены и опираются о стену, рукава сморщились складками там, где руки лежали в карманах, часы бликуют на солнце, как гелиограф, разум открыт всему. Отперт, как окно, в которое он смотрит, и в него задувают мысли. Я словно смотрела на развернутую карту, прижатую к столу, чтобы ровно лежала, – карту мест, где я была с ним, – и если бы простояла там подольше, то увидела бы наконец, как они связаны друг с другом.
Чего вы хотите от жизни? Вы сами знаете? Я вот не знала, даже после того, как пришел Базз Драмер и спросил меня. Но где-то внутри мы должны знать, и, думаю, именно это я увидела в тот день на лице Холланда, стоявшего в прихожей. Его будто вывернули наизнанку, и все тайные желания, порывы юности, проступили на коже, как яркая подкладка перчатки. И в тот миг он знал, чего хочет.
В следующую секунду Холланд заметил меня, улыбнулся и хотел было заговорить, но из другой комнаты раздался голосок: «Лайл вернулся!»
Мой сын и мой пес напрыгнули на меня, один отчаянно счастливее другого. Лайл истоптал мне все платье, и я наклонилась, обнимая его, он лизал мне лицо и весь трясся от любви.
– Это чудо! – сказал Холланд, улыбаясь. – Мы были снаружи, и Сыночек начал кричать. Мы увидели, что он бежит по улице.
– Поверить не могу! – сказала я.
– Бедняга Лайл, бежал со всех лап.
– Лайл все описал! – сказал Сыночек, и затем пес умчался, полный энергии, которой я в нем не помнила. Сыночек, кажется, считал, что это он гонится за своим молчаливым другом, но Лайл, в свою очередь, собирался гоняться за Сыночком. Они выбежали из кухни, замерли в напряженных атакующих позах, а затем, когда Сыночек выкрикнул его имя, оба зверя бросились друг на друга, повалились на ковер между мной и мужем и катались, открыв рты и вывалив языки, пока не замерли, тяжело дыша. Кто-то когда-то написал про двух старых друзей, спрашивая, как долго они могут смотреть друг другу в глаза. Вечно?
– Когда? – спросила я.
– Часа два назад, – ответил муж, глядя на них. – А ты где была?
– Кое-что относила. Где же он был? – спросила я и затем рассмеялась над собой: будто кто-то может это знать.
Муж улыбнулся.
– Наверное, ему надоели приключения. Похоже, у него была парочка.
Что я видела на его лице – только возвращение Лайла? Потерянная собака, бегущая
