2021 г.
Дорогая Эсфирь Давыдовна, я пишу вам, хотя знаю прекрасно, что свой почтовый ящик вы не откроете. По крайней мере, в ближайшие дни.
Я долго ждал вашего освобождения из больницы. Часто вспоминал старый канцелярский прибор с обезьянкой и абажур с китайскими драконами.
Все эти недели звонил в отделение. Иногда заходил. Узнал, что операция прошла не так удачно, как мы ожидали. Говорят, нейрохирурги сделали невозможное, но, видимо, что-то было упущено в послеоперационный период. За счёт чего развился отёк, почему подскочило внутричерепное давление? Никто ничего не говорит — оно и понятно, ведь я вам даже не родственник, а всего лишь пациент. Приезжала ваша дочь, потом она уехала. Пока она была в городе, я мог, конечно, с ней встретиться и узнать у неё хоть что-нибудь. Но мне показалось, что для вас моё вмешательство было бы бесполезным, а для вашей дочери — только лишним поводом для беспокойства.
Послеоперационная дислокация мозга — это казуистика! С кем угодно такое могло случиться, но только не с вами. Я плохо разбираюсь в нейрохирургии. Оно и к лучшему. Чем меньше у меня знаний, тем больше надежды. ИВЛ работает, и никто не знает остального. Буду считать, что пока вы дышите — вы существуете.
Вам было нужно, чтобы я помнил вас яркой, ухоженной, стройной, с хорошей причёской, в жакете с жемчужной брошью на воротничке, которая здорово подходила к белому халату. Или в чёрной шали с кистями, той самой, что вы носили дома. И никак не с трубкой в глотке. Вы не хотели, чтобы я навещал вас в больнице. Я и не зашёл в вашу палату. Сделал как обещал.
Я — одна из последних ваших удач, дорогая доктор Эсфирь. Никакие антидепрессанты, противосудорожные и прочие препараты не дали мне того эффекта, который я наблюдаю сейчас. Мне кажется, хороший врач должен быть именно таким, как вы. Потому что врач лечит прежде всего тем, что исходит из него самого, частицами выдыхаемого воздуха.
С помощью записей я медленно и верно складывал своё собственное отражение, так же, как складываю с помощью 4D-датчика объёмное изображение плода в утробе. Беременным очень нравится смотреть, как цифровой мозг аппарата обрабатывает разрозненные сигналы и, наконец, на экране, из околоплодной пустоты выплывает серо-золотое лицо маленького человечка, того, кто ещё не родился, но обязательно скоро появится на свет. Я прочитал недавно, что в греческом театре был один фокус, и назывался он «бог из машины». Так вот, у меня в кабинете фокус этот превращался в реальность, о которой раньше никто не мог и помыслить. На экране монитора появлялся если не бог, то нечто очень на него похожее. Я работал с 4D-методикой много лет, но когда мне удавалось вывести портрет плода и остановить изображение в нужной точке, я на несколько секунд даже переставал дышать, чтобы не спугнуть момент странного и важного понимания. Трудно зафиксировать это понимание словами, но оно искрит и светится где-то внутри меня.
Я мог быть вашим сыном. Часто об этом думаю. Моя юность пришлась на буйное время перемен. Наблюдатели не были нужны моей эпохе. Истории нужны пассионарии, люди, умеющие действовать. А у меня не получалось. Жизнь выныривала у меня из рук, словно рыба или цыганский свёрток. Единожды потеряв его, невозможно было возвратить всё назад и наконец-то развернуть проклятую газету, разлепить скотч и понять, что же там лежит на самом деле — а вдруг и правда золото?
Люди дрались и спорили, выигрывали и торговали, наживали состояния и создавали себе имена, а я только и делал, что смотрел картинки. Парни клеили девчонок, торчали в клубах, кричали: «Перемен!», а я всё глядел, как движется чёрно-белое изображение. Только градации серой шкалы — и, по сути, всё происходящее вокруг меня располагалось на разных её уровнях, чуть поближе к чёрному или чуть поближе к белому. И почему-то мне кажется, что я такой не один.
В истории с собственным сыном я повёл себя глупее некуда. Всё, что меня тревожило и пугало, происходило только в моей голове — и этим я, пожалуй, ничем не отличаюсь от Сашки, живущего среди чудовищ в доспехах или ассасинов в капюшонах. Чем же я тогда лучше его?
Да ничем не лучше. Ни мне, ни ему не избежать того, что предписано нам природой, и впереди у обоих медленная, неизбежная деградация. Антидепрессанты притупляют страх, но не замедляют процессов распада. Поэтому я не знаю, сколько ещё протяну: три года, пять? Что случится потом?
Я понимаю, дорогая Эсфирь Давыдовна, что вовсе не такого эффекта вы ожидали от назначенного мне лечения. Будьте уверены: то, о чём я сейчас вам пишу, есть итог долгих раздумий, а не следствие действия прописанных вами лекарств. Я додумался до всего сам, и, как говорится, пасьянс лёг.
У меня осталась квартира. Недвижимость — это деньги. Деньги должны отойти Сашке. Если он хочет купить себе крутую виртуальную пушку или начать интернет-бизнес, велком. Пусть начинает, покупает. Если ему настолько сильно хочется иметь пушку… Это знак. У меня таких желаний никогда не было. В этом, скорее всего, Сашкино основное человеческое преимущество. Его главный козырь.
Электронная пушка говорит «бу-бух!», и мой сын счастлив, а я освобождён из мучительного чёрно-белого заточения. Одним махом.
Моё письмо Э. Д. № 2
2021 г.
Эсфирь Давыдовна!
Пишу и понимаю, что всё-таки, пусть не сию секунду и не на бумаге, но вы обязательно прочтёте то, что я пишу. Как вы это делаете — не важно. Но то, что читаете — факт.
…Рассуждал я примерно так. Высоты я боюсь, электричество может подвести в последний момент. Вскрыть вены в тёплой воде — и люди через месяц отыщут распухший от воды труп. Буду плавать в гнили и собственных испражнениях. Верёвка — можно. Но очень страшно. Значит, препараты.
Рассчитал дозировки. Именно этот способ, самый трусливый из всех. Просто заснуть и не проснуться.
И не смог. Вы бы только видели меня. Алкоголь не добавил смелости. Наоборот. Появились пошлые сентиментальные мысли.
Высыпал на стол всю пачку снотворных, всю пачку нейролептиков, достал из заначки трамал, не забыл про миорелаксанты. Построил из таблеток ровненький белый зиккурат.
Пялился на белую таблеточную пирамидку.
Кричал во весь голос
