- В следующий переулок направо, пятьдесят метров и опять направо.
Словно пытающаяся взлететь курица, Велле нервно воздел локти, загоняя сползающее одеяние назад, на плечи.
- Надо поговорить, - упершись мне в грудь длинными руками в пустынном переулке, сказал Ефим. Естественно, сам он был во втором комплекте своего маскировочного гардероба, кашемировом бушлате поверх блейзера.
- Слушаю, - сказал я и подумал, что сейчас начнется занудная разборка случившегося вечером и ночью.
- Твой гонорар переведен в Цюрих сполна, - сказал Ефим. - Что бы тебе ни пришлось услышать на совещании, помни об этом. Перевод сделан на твой счет вчера. Запомнил?
- Запомнил, - сказал я.
Поодаль шла Марика, деревянно переставляя ноги в широких черных брюках по мокрому тротуару. Троица в полном составе отлавливала меня перед явкой в представительство. С точки зрения техники это было ужаснее, чем пароль про собачье мясо неделю назад.
Затеянный перехват был плохим предзнаменованием в начале важного дня. Он означал, что Шлайна отрезали от оперативной информации. Его не поставили в известность о моей героической гибели в Пярну. Ни Толстый Рэй, ни Дубровин, если Дубровин был информирован Толстым, не посчитали Шлайна достойным доверия. Иначе бы он не прибыл во главе своей грозной команды папаши и дочки Велле - перекинутся парой фраз с мертвецом.
Пришлось наскоро отчитаться о содеянном накануне.
Ухудшение положения для профессионала означает одно - появление новых возможностей, говорил Рум. Ефим повторил расхожий лейтенантский афоризм.
- Про твое сражение у Керну и взрыв на пярнуской набережной я ничего не знал, - сказал он. - А зачем тебя занесло в Пярну?
- Проездом. Звонил оттуда Марике.
- Надеюсь, ты не совался к генералу в "Каякас"?
- Лично мне он не нужен.
- Хорошо... Сейчас отдай пушку, если с собой, Марике. Она пройдет мимо. Оружие вернется к тебе в лавке. В представительство с ним нельзя...
- О господи, - сказал я и, пока Марика целовала меня в щеку, уронил в открытую сумочку, висевшую на её плече, "ЗИГ-Зауэр".
На шелушившихся от избытка косметики скулах Марты Воиновой прибавилось сухих морщинок. Румяна, белила и тени контрастировали так, будто она раскрасилась перед походом на футбольный матч в составе бригады моральной поддержки. Шлайна Воинова одарила едва приметной улыбкой, меня не разглядела. Я помнил, что правила служебной этики в их конторе не предусматривают обмена приветствиями с наемниками. Или она была возмущена моим образом жизни, полагая, что я безобразно проматываю жуткие гонорары. Хотелось надеяться, что её утешила ссадина на моей щеке. Хотя, конечно, героическая гибель больше подошла бы в качестве наглядного примера того, что всякому воздается по грехам его. Как ни старался, я не смог определить по её лицу - знает она о моей вчерашней гибели или нет? Другими словами, сообщал ли Толстый Рэй об этом Дубровину?
- Дубровин ждет в комнате для совещаний. Прямо по коридору и налево. Товарищ Шлайн, вы знаете дорогу, - сказала Воинова, оставаясь в вестибюле.
Нас пропустили без включения датчиков арки-детектора.
Дежурный, скрытый конторкой до затылка, не поднял головы.
- Открывай ворота, - скомандовала ему Марта Воинова.
- Есть, сделано, - ответил дежурный.
- Порасторопней не мог? - сказала ему Воинова.
Вместе со всеми я проследил через окно, как, растопыривая локти над баранкой, Вячеслав Вячеславович Виноградов выруливает трепаный пикап "Судзуки" на стоянку во внутреннем дворе представительства.
Теперь я вспомнил, где видел Вячеслава Вячеславовича после Вьетнама. Он выезжал из ворот представительства "Балтпродинвеста" в джипе "Чероки", когда я искал Шлайна и наткнулся на Дубровина. В битве под Керну я лишил господина Виноградова не только одежды и денег из бумажника, но и джипа вместе с водителем.
У всех у нас - Вячеслава Вячеславовича, Дубровина, Воиновой, Шлайна и у меня - нашлась в конце концов общая родина. Территория представительства якобы петербургского концерна "Балтпродинвест", вывеска которого маскирует биопомойный боезапас, накопленный калининградским концерном "Экзохимпэкс".
Глава тринадцатая
Утонченный тургеневский стиль
Пока я шел по коридору вслед за Ефимом, меня одолевали сомнения. С каждым шагом я чувствовал себя беспомощнее. Следовало ли приходить? Шлайн и без совещания мог единовластно поступить в отношении меня так, как посчитает нужным его контора. Значит? Значит, кто-то желает видеть меня лично. И отдать какое-то распоряжение, в этом случае через голову Шлайна. А Ефим полагает возможным допустить поругание субординации.
Вместо того, чтобы выполнять оперативную задачу, я увязал в отношениях со шлайновской конторой.
Предчувствие опасности с тыла, за спиной, у всякого вызовет страх. Тот, который овладевал мной, был, если обобщать, системного свойства. Я углублялся в недра учреждения, посещение которого, каким бы результат ни оказался, не сулило добра. В Бангкоке я пришел к Шлайну в консульство после нескольких лет предварительного знакомства. Мы искали нечто друг в друге, взаимно приноравливались в личных отношениях и приноравливали эти отношения к делу. Из консульства в Таиланде я мог уйти в любую минуту. Здесь, в Таллинне, я попадал к Дубровину. Или к Вячеславу Вячеславовичу. Какая разница? Один вел путаную игру со Шлайном, второй пытался то ли убить меня, то ли захватить в плен. И оба, по крайней мере, формально, считались на одной со Шлайном и мной стороне...
Кто они - Дубровин и Виноградов? СМЕРШ. Контрразведка, обозначавшаяся этой кошачье-шипящей аббревиатурой двух слов - "Смерть шпионам". Согласно служебной идеологии этой организации, окружение моего отца - в частности, харбинские балалаечники - и он сам, если не подлежали уничтожению на месте, то уж отправке за этим в лагеря непременно. На Алексеевских курсах, когда разбирались действия СМЕРШ, предмет невольно стремились проскочить побыстрее. Слушатели были отродьем тараканьего племени, в отношении которого, доведись им жить раньше, применили бы методы, аналогичные средствам борьбы с домашними паразитами.
Разумеется, физическое уничтожение шпиона противного лагеря вполне правомерно. С ликвидацией одного, второго, третьего лазутчика и так далее сужаются возможности противной стороны. Но массовая ликвидация подозрительных лиц контрразведкой, которая свой успех измеряет количеством расстрелянных или заключенных в лагеря, - иное дело. Это не из области полицейских мер, это - политика, свидетельство загнивания режима, который финансирует такую контрразведку.
В глазах Вячеслава Вячеславовича, чьи шаги за спиной мне уже слышались, я был тараканом. Прошлое сидит в каждом. А в таких, как я, оно ввинчено в инстинкт...
Комната, в которую я вошел за Ефимом Шлайном, оказалась безликой, как всякие помещения специального назначения. Два дешевых дивана по стенам. Убогий, в пятнах, холодильник в углу. Телефонный аппарат на подставке с кронштейном, торчавшим из стены. Люстры не было, только бра и две старомодные, с дугообразными ножками, черные лампы на столе для совещаний, обставленном стульями с линялой обивкой. Ковер на полу исполосовали лысые дорожки, протоптанные от двери к столу и вдоль стола. Окна выходили в тесный внутренний двор с водосточными трубами по углам и потеками на стенах.
Рукопожатие Дубровина, одетого в серый двубортный костюм, серую же сорочку и синеватый галстук, было теплым. Он улыбнулся, рассматривая мой сельский свитер, вельветовые брюки, заправленные в офицерские сапоги, даже тронул пальцами искусственный мех полушубка. Толстый Рэй не сообщал о моей смерти. В самом-то деле, с какой стати подавать Дубровину донос на самого себя об уничтожении взрывом агента, нанятого Москвой? Я напрасно грешил, посчитав, что Ефима отстранили от оперативной информации...
Дубровин сел во главе стола, в торце.
Шлайн угнездился на подоконнике в противоположном углу.
Я стянул кепку с фетровыми наушниками, положил на угол стола, дальний по отношению к Дубровину, и остался стоять.
Костюм и сорочка на Вячеславе Вячеславовиче были почти такие же, какие я содрал с него накануне.
В верхней одежде оставались двое - Шлайн и я. Виноградов, видимо, разделся в другом служебном помещении.
- Начинаем? - вопросом скомандовал Вячеслав Вячеславович.
Ефим кивком велел мне садиться. Он разглядывал водосточные трубы за окном, покачивал ботинком. К собравшимся была повернута только бледная щека и вдавленный висок с красноватым прыщиком.
Я читал, что в Византии действительное влияние и положение в имперской администрации проявлялось в изощренных и двусмысленных формах и почестях, доступных пониманию только посвященных. Возможно, взаимоотношения этих чинов нынешнего третьего Рима, среди которых я впервые в жизни оказался на внутреннем совещании, - продолжение той традиции? Кто же вы на самом-то деле, Вячеслав Вячеславович?
