Итальянские женщины странно переносят одиночество. Они его переносят... в одиночестве. Когда это пришло в голову Винченце, она, истомленная многодневным ожиданием появления мужа. Чуть улыбнулась. В самом деле, если абстрагироваться от трагедии, смешно жить в этом мире: холодно, слякотно, грубо.
"Исчез муж", - холодно кольнуло ее мозг правда. Он и раньше исчезал, но всегда находил возможность сообщить о себе. То по телефону, то через кого-то, а то вдруг Винченца находила в самом неподходящем месте записку: "Люблю".
Сегодня ничего такого не было, а она перерыла все.
Но душа была отчего-то спокойна и тревоги не чувствовала. Придет, куда он денется. А чтобы это было поскорее, надо просто-напросто хоть на мгновенье стать такой, как он хотел бы, например6 приготовить его любимую еду, запечь в духовке курицу. Пусть заломят за нее на рынке сколько хотят, но для него же. Надо еще купить пиво, и не баночное, а настоящее, в бутылках, надо... да еще много чего надо. И тогда он обязательно придет. Но, может быть... надо и еще одно.
Винченца почти серьезно думала об этом: надо надеть его любимый на ней пеньюар и сесть с его рукописью и читать, читать, не может же он не чувствовать того, что она продирается ради встречи с ним через непонятные русские слова и даже пытается найти в них не только словесный смысл, но и смысл тайный.
Как это невероятно трудно, но именно это ее подвижничество должно было вернуть счастье. А как же может быть иначе, ведь оплачиваться должно все.
А потом, что она думает делать потом. Когда он вернется? Не в первые мгновенья, нет. В первые мгновенья можно будет даже напустить на себя равнодушие, даже неприязнь, но надо не переборщить, а то все испортишь.
А вот что будет совсем потом? Опять сбежать в Италию, делая вид, что она очень беспокоится из-за Каролинки? Вздор!
Если уже быть до конца честной, то на самом-то деле она сбегает от него. Быть женой писателя невыносимо. Да еще такого, который постоянно болтает о том, что на свете есть только Бог, мама, любовь и литература. Почему-то жену он в этот список ни разу не включил. Он даже сказал как-то, что, когда она родит ему сына, сын будет думать так же, и она тоже будет в списке...
...Да, быть женой писателя невыносимо. Но невыносимо, если его не любишь.
Хотя ведь правду говорят: любовь - это чувство, которое должно хоть как-то подпитываться. А как его подпитывать, если он занят только собой и своей записной книжкой? Собака, которую он раз в неделю привозит от матушки погостить, и та получает от него больше внимания и ласки, чем она, его жена. Но ведь любит же она его?
А как, интересно, живут другие женщины в России? Ведь у некоторых наверняка мужья тоже занимаются творчеством. Неужели все они так одиноки и несчастны?
Время шло, и чем больше Винченца размышляла над тем, что она несчастна, тем сильнее оно бежало.
Уже была куплена снедь и перечитаны его письма, уже одиннадцать показал будильник и почти тотчас же - четверть двенадцатого, уж не так и хотелось готовить задуманную трапезу, приводить себя в порядок и тем более читать его рукописи, но тут вдруг в Винченце проснулась какая-то доселе не ощущаемая энергия. Она вдруг захотела еще больше устать от всей этой задуманной работы, потому что результат ее - она в этом уже не сомневалась - будет принадлежать ей. Он вернется.
И работа пошла, и было скоро, очень скоро готово все. Ухоженная женщина сидела теперь перед красиво и вкусно убранным столом и деловито перелистывала рукопись мужа. Это был все тот же рассказ, на котором Нестеров строил свои криминологические сентенции, только теперь он был исписан карандашом. Поверх почти каждого слова стоял его итальянский эквивалент, и наконец, когда Винченца и сама забыла, что она такое делает, ей открылась полстраницы, которые она вполголоса перечла.
И как раз в этот самый момент, когда дочитывались последние строки. Она услышала, как медленно и тихо открывается входная дверь.
Боже! Она была права, так открывает ее только он, потому что если открывать дверь резко, то она обязательно зацепит вешалку, которая тут же и обвалится и еще погребет под своими многочисленными крючочками. Планочками, железками ворох верхней да и не верхней одежды, которую лень или нет времени, сил, желания уже много дней перевесить в шкаф.
Но встречать мужа Винченца не спешила. Пусть он сам разденется, войдет в комнату и... увидит ее со своей рукописью в руках. Пусть он воочию убедится, какая она хорошая и преданная - не только ему, но и его творчеству - жена.
И в ожидании счастья Винченца снова углубилась в чтение. Машинально прислушиваясь, как он снимает ботинки, шаркает в тапках в ванную, моет там руки, и... вот он сейчас войдет, вот он уже вошел...
Она не отрываясь смотрела в текст.
"Вот такому рассказу были мы оба сегодня свидетели, но с одной только разницей, что волшебник явился нам обоим, а приветил его я один.
Это я к тому говорю, моя дорогая. Чтобы ты успокоилась, перестала меня ревновать к фонарному столбу и не грозила бы мне своим безмозглым Дженти, который даже если будет знать, как делать из обыденности золото, сперва увяжет это со своим кошельком. И никуда он тебя не увезет, потому что он примитивен, и изменить ритм и тем более направление своей жизни он не в силах, как все, кому дано только ползать, а не летать...
Да что я тебе все это объясняю? Хочешь, чтобы я снял тебя со шкафа? сниму, но с одним условием: поцелуй меня и скажи то, что я хотел бы услышать. Скажи, что ты меня любишь, а то я сейчас брошу писать и ты останешься несочиненной".
И, все еще вдумываясь в смысл последних слов, Винченца вдруг сообразила, что его сегодняшний приход не похож на все другие. И прежде всего потому, что обычно он сперва звонил в дверь прежде, чем ее открыть, а сегодня не позвонил, и еще потому, что с порога он обыкновенно кричал ей что-нибудь ласковое, а сегодня этого тоже не случилось.
"Что это с ним?" - подумала она, все еще не отрываясь от рукописи и все еще не сомневаясь, что это вошел именно он. Он, как ей казалось, стоял перед ней и улыбался. Она была уверена, что он сейчас обхватит ее руками, закружит по комнате и - точно, это он не сочинил - забросит ее на шкаф.
Она оглянулась на шкаф: подушечка, чтобы ей там было удобно сидеть, лежала на месте.
И тут вдруг ее сковал такой страх, что она даже не сразу нашла в себе силы, чтобы повернуть голову туда, где должен был, по ее представлениям, стоять он.
Когда она все-таки сделала это и подняла глаза, почти физически ощущая его присутствие, то даже не удивилась.
Комната была по-прежнему пуста. В комнате никого не было.
Винченца собралась было уже совсем упасть в обморок. Но почему-то раздумала. Кто ей поможет этой ночью? Надо надеяться только на себя. Да и страх вдруг ушел. И снова почудилось ей. А потом ей так казалось до самого утра, что он рядом.
- Риночеронтик. - закричала она, - где ты?
И тотчас же в ее сознании нашелся ответ. Он придумал себе, что он невидим, но был до того ласковый и родной, что теперь она уже не сомневалась - он рядом.
Винченца сперва разволновалась, что сходит с ума, и решила поскорее лечь в постель. Она оглядела еще раз внимательно комнату, поразмыслив секунду, выключила свет и стала снимать с себя пеньюар. Она поймала себя на мысли. Что делает это не так, как удобно, а так. Как нравилось ему, то есть не расстегнула нижнюю пуговицу. А, просунув сперва одно, потом другое плечо, сдернула его вниз, отчего он упал ей на талию, зацепив одну и тотчас же вторую грудь, потом она сняла его так, как снимают юбку, высоко подбросив ноги.
Пеньюар остался лежать на полу, а она забралась под одеяло и почти тотчас же почувствовала прикосновение его губ на своей груди. Потом шее. Плечах.
Так начинал любовный ритуал только он.
Потом "он" перевернул ее на живот. Его усы щекотали ее лопатки. А губы продолжали жадно целовать ее тело.
Эти такие родные и такие знакомые губы были неумолимы. Они то поднимались к ее затылку, то опускались до бедер и ног, заставляя ее тело трепетать, а голову - не думать о том, что на самом деле его нет рядом.
Потом ее перевернули на спину.
Винченца на секунду даже ощутила холод его ног и тотчас же, повинуясь привычке, разогрела его стопы своими маленькими ножками, и в тот самый миг, когда он обхватил ее легкое тело и прижался к ней своим нарочито тяжелым, она почувствовала то, что чувствовала при этом всегда.
А страх перед тем, что все это чудится ей и на самом деле не существует, оказался усыпленным.
Утром она проснулась и увидела то, что боялась увидеть. Она была одна. Но постель была смята как всегда, как бывало в те дни, когда он был с ней.
-Это невероятно, - решила она, - как ему это удается? - и вдруг абсолютно инстинктивно стала думать о земном - о том, что уж когда-когда, а сегодня-то и не надо было этого всего. Ночь на третье июня могла принести ей неприятности. Неизвестно еще, как сложится с ним жизнь, и вообще жизнь, а тут вот такая незадача. Она не предохранялась. Один раз уже была дурой, хватит!
