- Нашла с кем заигрывать, коровья образина! Вознес бы ее на седьмое небо, да ведь сплетницам на язык угодишь...
Народ не особенно жаловал наши новые бани. В самом деле, привлекательного в них было мало. Они больше походили на преисподнюю, описанную в церковных книгах.
Сквозь дым ни зги не видать. Есть холодная вода, нет горячей. Есть кипяток - нет холодной. Только котлов с кипящей смолой не хватало! Но их вполне заменяли железные бочки, в них в свое время держали деготь, керосин, смазочные масла. Нагретые на огне, они благоухали с первозданной силой. Как бы то ни было, Илие Унгуряну не жалел сил, чтобы всех прожарить, и мы надеялись, что монах окажется единственной жертвой эпидемии.
Но однажды утром бабушка встала из-за стола и вдруг упала прямо на мамины руки. Мы вызвали Генералову. Та распорядилась положить старуху в подводу и везти прямо в больницу. Тиф! Дедушкину хату окурили. Наш дом тоже. Мама винила дедушку: он, дескать, принес заразу от монаха. Мы, мужчины, молчали. Отец мотался по сельсоветским делам. Я - по школьным. Никэ учился в Теленештах, жил в интернате с ребятами со всего района. За всех тревожился и переживал отец. Мать наша из восьми детей похоронила шестерых: умерли младенцами у нее на руках. Научившись покорно принимать удары судьбы, она спокойно отнеслась и к бабушкиной болезни. А отец страдал. Ежедневно наведывался в больницу, просиживал часами. Забота отца растрогала даже деда. Кончиками пальцев касаясь его лица, старик говорил:
- А мы тебя, беш-майор, корили... мол, оторвался от земли. Я, Костаке, не умею просить прощения... Но ты прости старуху...
Будто оцепенев, сидел отец на стуле у изголовья бабушки. Не говорил ни слова. Сидел часами, пока врачиха не выпроваживала.
Изменившееся отношение стариков к отцу я заметил еще года три назад, когда бабушка болела, а мы отвозили пшеницу на мельницу. Не знал тогда дед, как нам угодить. Верно сказано: друг узнается в беде. Ничто не сближает людей так прочно, как беда. И теперь не осталось в душе стариков ни холода, ни отчуждения...
Так оно и бывает. Жизнь складывается по-разному. Дает трещину - потом долго не склеивается.
Бабушка таяла на глазах. Ссохлась, стала маленькой-маленькой, серой, как тронутая головней пшеница. Тетушка Анисья, которая была старше мамы, заголосила:
- Матушка! На кого же ты нас оставляешь? Матушка?! Когда мы еще увидимся?.. А ежели встретишь там Андрея, передай ему, как надрывается мое сердце... На кого он оставил меня одну-одинешеньку на белом свете!
- Цыц, Анисья! - не выдержал дед.
Бабушка с хитрецой посмотрела на шикающего старика, словно хотела улыбнуться. Но вдруг начала икать, взор затуманился. Стала кого-то искать, вертела головой во все стороны. Выронила свечу из рук. И вдруг вытянулась во всю длину больничной койки. Глаза стали испуганно-холодными, пустыми.
- Легко скончалась... святая смерть, - сказала мать и закрыла ей глаза.
- Спи с миром, Домника! - Дед припал к старухиным рукам. Плечи задрожали. Он плакал чистыми, умиротворенными слезами.
...Похолодало. Землю сковал мороз. Сеялся редкий снежок. Ветер гнал поземку по застывшей проселочной дороге. Заметал колдобины и комья.
Лютый месяц - февраль вступил в свои права. Могильщики с трудом взламывали кирками верхний слой земли. А иногда брали в руки топор. И каждую минуту бегали к нам в дом погреться. Брали по кружке горячего вина, садились на лавку, толкали друг друга плечом, болтали, не смущаясь покойницы.
- Окаменела земля. Не хочет принять старуху. Великая, видно, была грешница.
- Занималась заговорами... На базары любила ходить.
- Да будет ей земля пухом. Все там будем...
Дедушка не находил себе места, переставлял вещи, заглядывал в кастрюли, швырял в суп горсть соли. Тяжело вздыхал. Скрипел зубами. Не спалось... Входил в каса маре. Стоял у гроба, бормотал что-то.
Да, одной доброй душой меньше стало в Кукоаре. Осиротел наш двор...
У мамы иной характер. Она не умела целый день говорить с цыплятами. Прогонять коршуна, норовившего сцапать желтый комок. Проклинать петуха. И хорька, что прячется в дровах, за колодой. Бабушка умела...
Но жизнь шла своим чередом, со своим пределом, а за ней безносая со своей неумолимой косой.
Бабушка лежала на столе, а в учительской только и было разговору что про помолвку.
Нина Андреевна отложила классный журнал и взялась за Прокопия Ивановича:
- Можно вас поздравить?
- Боже мой, как люди узнают?..
- Все в порядке?
Нина Андреевна выпытывала подробности. На первой перемене толковали о традиционном блюде с пшеницей. О колечках. В глазах учительницы прыгали солнечные зайчики. Но Прокопий Иванович ничего не замечал. Он с гордостью рассказывал, как сразу нашел колечко невесты на дне блюда с пшеницей.
- А что, если какой-нибудь ученик спросит, почему вы носите кольцо?
- Другие носят для украшения... а я ведь женюсь. Детям надо говорить правду, Нина Андреевна, только правду.
- Кстати... - Математик поднял линейку. - А если кто-нибудь спросит, зачем вы женитесь?
- Перестань, Яцку.
- Нет, не увиливай, детям надо говорить только правду.
- Любишь ты заковыристые вопросы, Яцку.
Забавная штука - слушать, как серьезные люди говорят о пустяках. Сразу можно представить, какие они были в детстве.
5
Смерть бабушки выбила меня из колеи. Я даже не смекнул, чего ради коварная Нина Андреевна теребила наставника первоклассников. Прокопий Иванович стоял с таким лицом, словно был в чем-то виноват; математик линейкой почесывал висок и двусмысленно поглядывал на меня: ему не верилось, что я не притворяюсь.
Нина Андреевна вписала в классный журнал оценки из тетрадок, напевая песенку. Вид у нее был весьма беззаботный, но ясно, любопытство распирало ее: так и ловила на лету каждое слово. Только госпожа Хандрабур смотрела на меня сочувственно. Она была мне очень признательна за то, что принял ее на работу. Из любви к супругу вернулась она с запрутской стороны. Сельсовет вернул ей дом. Ее восстановили на учительской работе, зачли стаж. Понемногу жизнь налаживалась на новом месте. Приходят письма от мужа: он в лагере военнопленных в Крыму. Пишет, что скоро отпустят.
В ее присутствии я чувствовал себя неловко. Она была моей наставницей, а теперь мы поменялись ролями. Благодаря тем знаниям, которые худо-бедно, но я получил от нее, меня сделали директором! Но сильней этого меня смущало другое обстоятельство. В памяти всплывал альбом со слащавыми стишками и посланиями. Не хватало еще, чтобы Прокопий Иванович принес эту тетрадь в учительскую... Я бы со стыда провалился сквозь землю...
Нелегко приходится мне теперь! Раньше, когда Митря был дома, я, как что, бегу к нему. Теперь приходится обращаться к баде Василе, просить, чтобы позвал Вику...
Вероятно, любовь нетерпеливей всего на свете. Забываю все, бегу к баде Василе. Своей единственной рукой он мелет пшеницу на ручной мельнице. Со времени эвакуации в селах стало полным-полно этих машинок. Как говорил дедушка, теперь мы богачи - своя мельница в сенях. В годину бед и войн в каждом доме ручная мельница. Бадя Василе выслушивает меня. Кашляет в кулак. Идет и приносит с печи лукошко просушенных зерен, сплевывает на ладонь:
- Зачем ее звать? Она же выходит замуж... И пусть! Свет на ней клином не сошелся, товарищ директор.
- Вот как... Замуж?..
- А мы с Аникой разговаривали... Гордый, говорю, парень у дяди Костаке. Даже замечать не хочет. Молодец, так и держись. Сама потом будет локти кусать. Ничего, женщинам все это легче - поплачут и успокоятся. А у мужчин боль запекается в сердце...
- Эй, Василе, опять ты заболтался? Мамалыжка выкипает, а ты еще не намолол кукурузной муки.
Аника помоложе бади Василе, но двое детишек, сидящих у казанка, а также вздувшийся живот дают ей право покрикивать на муженька.
- Бабы такой народ, товарищ директор... Но и без них невозможно... Вот на фронте будто чего-то недоставало...
- Хватит точить лясы, Василе!
- Вот этого как раз недоставало... Как ни силен мужик в мирских делах, надо ему, чтобы в доме мурлыкала баба.
- Чтоб тебе было пусто, Василе!
Прибежала Аника, схватила рукоятку мельницы. Но бадя Василе слегка коснулся ее большого живота:
- Ступай отсюда, жена! Побереги моего солдата. Я его с немецкой границы, может, привез! - И он принялся молоть. - Когда жена не набрасывается на мужа... это не баба! Любовница или содержанка. Не хозяйка в доме!
Возвращался от бади Василе с единственной мыслью - отомстить! Чтобы целый век меня помнила. Подумаешь, за богатством погналась...
Брошу учительствовать, стану деньги копить. Чтоб шея у нее искривилась, как посмотрит, какой я дом построил. Чтоб слезами платок вымочила, как увидит моих вороных.
Назло ей никогда не женюсь. Пусть видит, как страдаю. Пусть и сама оттого страдает.
Для осуществления этих моих планов требовался сущий пустяк: действовать. А со мной могло случиться, что взберусь на сеновал и там втихомолку все перестрадаю. Могу и попроситься на работу в другое село. Но это было бы отступничеством. Позорным бегством, дезертирством с линии огня.
