Самым тяжелым за год заключения мне казалась оторванность полная от живых и нормальных людей и необходимость общения с людьми не только чужими по всему, но и - изуродованными... В Лефортово - эти кошмарные взяточницы да эти человекоподобные существа, в лагере - уголовницы (что гораздо легче лефортовского окружения, но тоже - не сахар). Плохо еще, что привыкаешь к этому трудно, принимаешь все слишком близко к сердцу. Думалось порой в усталости полнейшей: и когда же наконец увижу хоть одного человека с неизуродованной душой, с неисковерканными, не перевернутыми вверх дном понятиями, мыслями, поступками...
Шалин с первой же встречи мне врал, что в Малую зону меня переведут со дня на день. И так как мне очень этого хотелось - я верила ему как идиотка. Только на третью неделю стала уже приходить в ужас оттого, что уеду, даже не получив никакой информации о ваших делах.
Обстановка была нервная до поседения. Во-первых - неизвестность, переведут или не переведут к вам, и ожидание. Во-вторых - ложь Шалина абсолютно обо всем, о чем я ни спрашивала. Спросила о переписке и свидании - он сказал, что возможность эту получу через несколько дней, когда переведут в зону. А дней десять спустя сказал как ни в чем не бывало, что для этого вовсе не обязательно ждать перевода в зону и что вечером же ко мне придет цензор за письмом. Цензор, конечно же, не зашла ни вечером, ни на следующий, ни через день. И когда я, потеряв терпение и не обращая внимания на ругань "дубачек", подошла с утра к почтовому ящику возле столовой, стала цензора ждать и через час с лишним дождалась - она удивленно мне сказала, что никто ей ничего не говорил и она первый раз обо мне слышит. Я отдала ей письмо, которое, конечно же, до мамы не дошло (хоть Шалин дал мне слово, что его отправили). И так - во всем.
Еще - очень тяжелое было окружение. Через неделю ко мне подсадили девчонку с "двойки" по фамилии Тихомирова, по кличке Тишка - существо совершенно изломанное и больное, очень нервное и с определенной патологией. Теряюсь в жутких догадках - с какой же целью ее заперли в одном со мной помещении? Ее постоянное присутствие было, конечно, тяжкой нагрузкой. Она все время говорила о своей расположенности к "политичкам", рвалась (но только на словах) чем-то и как-то мне помочь (только непонятно, чем и как), рассказывала, что знает Вас и Таню, т.к. сидели в соседних камерах ШИЗО, отдельные эпизоды рассказывала - как Таню насильственно кормили, как она отказалась надеть выдаваемое в ШИЗО платье - и т.д. Все очень правдоподобно. Меня все уверяли, что она ко мне подсажена для стукачества. Так ли это - трудно сказать, но на "больничке" она была не по болезни и, как я узнала в ШИЗО, вернулась на вторую зону в следующий же день после того, как меня увезли с третьей. Она без конца пыталась помочь мне передать вам в зону продукты, клялась, что обязательно сделает это, и я оставила ей всю свою передачу и бандероль, хоть мало надеялась, что она это выполнит.
Невыносимой психической давкой было то, что на каждого человека, с кем приходилось там говорить, окружающие тут же начинали нашептывать, что это стукач: в моем присутствии Тишка истерично обвиняла Костенецкую, что та стучит на меня и работает на спецчасть, а Костенецкая в ответ обвиняла ее в том же. Зато обе сходились на том, что уж Ващенко точно на оперчасть работает. Это было что-то невыносимое!"
О, как я узнаю - и Шалина, разучившегося к тому времени краснеть, и Тишку - нашу старую знакомую по ШИЗО (действительно, к Елене ее подсадили не случайно), и то, что Елена деликатно именует "определенной патологией" лесбийские домогательства, и общий стиль поведения уголовной "больнички"! Чтобы преодолеть естественную первоначальную брезгливость и начать жалеть и понимать - нужно время. У Елены его не было, но в письме ее уже пробивается жалость, и я рада, что Елена это успела почувствовать. А что маленький наш домик, наш свет к окне казался ей недостижимым счастьем - так и я была счастлива, когда после следствия и этапа дорвалась до зоны. Пусть трудно, пусть голодно - но быть среди своих!
Елена к нам так и не попала. Однако сделала героическую попытку прорваться к окну бани, когда нас туда выводили. О, на минуту только договориться, что вечером она подойдет к нашему забору - в определенное время. А мы чтоб ждали с другой стороны, тогда удастся поговорить.
Одна такая встреча через забор состоялась, и Таня рассказала ей обо всех наших последних событиях. Наспех, конечно. К следующей встрече мы подготовили всю информацию на крошечном листке бумаги, но до забора в тот раз Елена не дошла. Ее перехватили и заперли, а дальше уж не нужно было соображать - где ей провести остаток лагерного года. В ШИЗО, конечно - "за попытку общения с Малой зоной" - той самой, где ей положено было находиться уже месяц назад. В ШИЗО Елена заработала плеврит, и с плевритом этим ее отправили на этап. В ссылку, в Сибирь.
Освободившись, я говорила с ней по телефону. Рвалось сердце - вот, я дома, только потому, что вытащили всем миром. А она в ссылке - за то, что была одной из тех, кто вытаскивал. Конечно, не только за это ей дали срок, была и самиздатская "Хроника текущих событий", и правозащитная деятельность. Но история со мной тоже сыграла роль: что же это будет, если русские поэты позволят себе заступаться друг за друга?
А американцы тем временем наивно спрашивали советских членов Союза писателей:
- Что ж вы молчите, когда ваши коллеги сидят?
Потому и молчали, что знали: пикни - и будет то, что с Еленой. А ее смелости на них не хватало. Официальные писатели живут безбедно, им есть что терять. Да и какие мы им коллеги - сроду не участвовали в советских пропагандных делах, обязательных для этих самых членов, потому членами и не были. Ибо: "Не можете служить Богу и маммоне". Нужно выбирать. Вот и выбрали: мы - одно, они - другое. Мы не жалеем. Думаю, что они тоже. Что ж, кому что на роду...
А все-таки, а все-таки - вывезла тогда Елена хоть часть информации про зону: и как кидают в карцер инвалидов, и как расправляются за голодовки, и как мы их держим - эти голодовки! Никогда я не видела ее в глаза - только голос по телефону, да фотографии, да стихи:
Узор васильковый у края межи,
Волной растекается поле...
Кукушка, кукушка, а сколько, скажи,
Прожить мне осталось на воле?
И долго ли бьются с всесилием лжи,
И будет ли в жизни удача?
Кукушка! Послушай, кукушка, скажи...
Ну что ж ты умолкла, чудачка...
Одним родным человеком стало у меня больше на этой земле. Родные мои, родные! Сколько вас! И как мы все же счастливы, что - много!
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
Вот и весна подкатила. Вышиваю Тане "выпускную" блузку. Мелочи типа очешников, кошельков да вышитых закладок сооружаю постоянно: и занятие приятное, и наши радуются. Но перед концом срока следует подарить человеку что-то капитальное, и вот мы с пани Лидой входим в заговор: она сошьет, я вышью, и летом Таня будет щеголять по своей ссылке в умопомрачительном туалете. Таня, разумеется, блузки этой не должна видеть до самого своего дня рождения. А как примерить на нее же, чтоб она не видела? Ну, это для нас не проблема! Завязываем Тане глаза, Лагле и Наташа проверяют, чтоб не подглядывала, а Таня поддразнивает:
- Вижу, вижу! Что-то синее и зеленое!
Остальные зрители валяются по кроватям от смеха - вышивка красная с желтым. Пани Лида с невозмутимым лицом намечает булавками: тут убрать, тут выпустить. Скоро мы Таню проводим за ворота, а там - ссылка, но через полтора года у Ивана тоже конец срока, и будут они в своей вечной мерзлоте хотя бы вместе. Впрочем, что вместе - еще не факт: куда кого сослать решает государство. А можно ли мужа и жену сослать в разные места? Тогда - еще пять лет разлуки! Таня пишет на сей предмет запрос в Москву, в главное лагерное управление. Приходит ответ. Нет, по закону супруги не обязательно отправляются в одно и то же место ссылки. Это уж - на усмотрение администрации мест заключения. Нечего сказать, приятное известие! С этих подлецов станется раскидать ребят в разные концы! Мы, конечно, убеждаем Таню, что не рискнут, убоятся скандала. А тем временем наша администрация вместе с КГБ вдумчиво подбирает бумаги на 188-3-ю статью. По их замыслу, Таня ничего не должна знать до последнего момента. Морально получение второго срока переносится гораздо тяжелее первого, и они - великие психологи! - надеются Таню сломать. Идиоты. Могли бы уже понимать, с кем имеют дело.
А мы-то провожаем ее за ворота с такой надеждой, с такими счастливыми пожеланиями! Таня подлечится, нарожают они с Ванькой за ссылку кучу малышей, таких же сластен, как мама. Друзья будут к ним приезжать, вот съездил же Игорь в ссылку к Татьяне Михайловне и прислал фотографии, где они вместе на фоне казахских камней. Вот интересно: на чем придется Тане ездить в ссылке - на оленях или на верблюдах?
Ни так, ни так. Повезут нашу Таню в уголовный лагерь Ишимбай строгого режима. Кроме нашей зоны, в стране есть только три "строгача" для женщин Орел, Березняки и Ишимбай. Самым страшным считается Ишимбай: бабы, которых туда посылают, воют от ужаса. Таня слышала, как утешали в Рузаевской тюрьме женщину, едущую на Березняки:
