-- Теперь поздно говорить -- вот, эта дверь захлопывается... уже захлопнулась. Я поеду с тобой...
-- Как? А работа, институт, диссертация?
-- Дос из майн идеше глик...84 Возьму пока отпуск -- там видно будет...
-- Нет, это не выход. Я поеду один, все разузнаю и тебя тогда вызову.
-- Нет, Лазарь, -- твердо сказала мама, -- я чувствую, что если ты уедешь один, меня заберут... и я больше тебя никогда не увижу...
-- А Венечка?
-- Он с надежными людьми, и там его искать не станут.
-- Сделай один раз, как я прошу. Завтра он уезжает, ты не будешь его провожать, а тоже уедешь к Косте. Я срочно отпрошусь на работе и покупаю билеты, у меня есть блат. Сереже звонить не надо... потом мы встретимся -- и на вокзал.
-- Они всюду достанут... -- безнадежно сказал отец... "беспачпортные космополиты"... такого мир еще не слыхал...
-- С севера на юг не ссылают, -- ответила мама. -- Глупо сидеть и ждать...
-- А если мы не вернемся? Как он жить будет? На что, где... -- мама молчала. Венька услышал, что она тихо плачет, и сам ощутил приближающиеся слезы. Он сполз поглубже под одеяло. Окно уже наливалось серым рассветом, и долгожданное утро совсем теперь не радовало его. Он все понял. Отца сняли с работы. Уволили. Сократили. Он знал много похожих слов. И мама не бросит его одного в такую минуту. Она, как Блюма. А ему не надо быть с ними, и поэтому отец... и бегут они к дяде Сереже. К замечательному дяде Сереже. Как хорошо, что он есть на свете. И что он так далеко... а как он будет жить? Как все...
-- отвечал он сам себе и не мог представить, что это значит. Что же, нет выхода? Попрошу Исера, чтобы устроил, как Генку... нет... не получится... -лет мало... и где жить... и вдруг простая мысль обрадовала его: пойду в ремеслуху. Там общежитие, там еда, там школа и работа. В другое, не в это. Сейчас полно ремесленных, а с моими отметками... он начал фантазировать, как все это будет, и как удивится Лизка и Позднякова. И незаметно для себя заснул...
ГЛАВА ХХIII. ОГОНЬ
Венька увидел Лизку на платформе еще на подходе. Ему показалось, что она чем-то сильно расстроена. Но пока они затаскивали свои чемоданы и помогали подняться по ступенькам инвалиду без ног на деревянной дощечке с колесиками, уже послышался приближающийся хриплый свист электрички. Венька поспешил к Лизке. Она шла ему навстречу и дрожащими губами тихо произнесла:
-- Отца забрали ночью!..
-- Ночью?.. За что?.. -- Лизка прикрыла пальцами рот, чтобы не вырвались рыданья, и отрицательно замотала головой. Венька увидел, как разлетаются в стороны крупные слезы. Электричка подкатила и хлопнула дверьми. Лизка встала на подножку, обернулась и молча смотрела на него, закусив губу. Он хотел ей столько сказать в этот момент -- утешить, рассказать, что у них тоже неважно... но сиплый свисток разорвал невидимую ниточку, соединявшую их. Безжалостно лязгнули сцепки. Лизкино лицо поплыло мимо, быстро отдаляясь, и Венька даже не успел ничего крикнуть ей на прощанье -- створки дверей двинулись навстречу друг другу и захлопнулись... Первым его порывом было -- остаться! Но он вспомнил вчерашнее прощанье с отцом и его последние слова. "Езжай спокойно. За нас не волнуйся. -- Он говорил с ним уже не как с мальчиком, а как со своим взрослым товарищем -это первый раз в жизни. -- Что бы ни случилось, знай, что мы честно жили и не для себя, а для Родины... -- Он помолчал... -- Ты будешь умнее и счастливее. Не пиши никому! Понял! Ни -- ко -- му!!! И ты не знаешь, где мы. Понял? И никто не знает, где ты. Забудь все адреса на свете навсегда! Это очень важно. Не волнуйся -- мы тебя сами найдем. Все." Отец крепко обнял его, поцеловал в лоб, присел перед ним на корточки, как когда-то дядя Сережа и добавил: "Что бы тебе ни говорили -- мы твои самые близкие, верные и честные люди: мама и я". Он уехал один. А сегодня Веньку проводила мама до угла улицы и стояла, пока они повернули за угол. "Какая она маленькая, -- подумал Венька в последний момент, когда штакетник заслонил маму. -- Маленькая ... и одна..." Он вспомнил слова своего дорого дяди Сережи: "Ты мужчина, должен знать: женщин нельзя оставлять одних надолго..." Во всем, что происходило, Венька чувствовал чью-то чужую волю, которая направляла события и вертела им, как хотела, даже не замечая его переживаний, неудобств, как впрочем, и радостей. Ему вдруг открылось, что никому он не нужен, кроме отца с матерью, от которых эта неведомая воля оторвала его брата и убила, а теперь оторвала его, и еще никто не знает, как все обернется, а главное, не понятно, зачем и кому все это нужно... "Правильно отец сказал -- я стал взрослым, -- думал он.-- Раньше я так не стал бы задумываться. Раньше все было проще. А теперь я до того додумался, что решил пойти в ремесленники! Я ж их просто ненавидел... Глупо. Что они не люди что ли? Из них потом рабочие получаются... А вообще, кем я хочу стать? Ну, кем? Все знают, чего хотят... Лизка вырваться... -- Тут его словно обожгло. Он вспомнил все, и ему стало жарко... теперь и Генке не сдобровать, а Лизке уже не от кого вырываться -- не бросит же она мать одну! А может, ерунда, может, обойдется?! Если бы Исер задавил кого-нибудь, им бы сказали. А что еще мог натворить шофер?.. Но кем он хочет стать? Вот он, Венька Марголин, и так стать, чтобы не забирали ночью, и не надо было бегать, как отец, чтобы не увольняли с работы... Летчиком, как дядя Сережа!.. Нет. Нет, не получится... Музыкантом во фраке с бабочкой и скрипкой на сцене -кланяться публике... он был с мамой на таком концерте... Его же проверяли -мама водила, и сказали, что большие способности... но как это все? Где учиться -- ездить-то далеко, а он был маленький, и деньги надо на скрипку, на фрак... ну, на фрак это потом... на учителей... Может, рабочим, после ремеслухи на завод... и торчать там каждый день... одно и то же, и мастер тебе будет замечания непрерывно делать, и вообще жить по гудку... Я знаю, кем я буду... я буду ездить в экспедиции, только ездить не как отец, на одно место, -- я буду путешественником. И чтобы никто не знал, где я... новые острова, неизвестные животные, редкие птицы... и ни адреса, ни почты, и никакого Сковородкина над тобой... чтобы только твои товарищи рядом и твоя воля. Твоя. И все..."
В это время глобального разбоя и празднословия и мелких убивающих бытовых невзгод Венька неосознанно начинал ощущать то, чего добивалась эта никак не формулируемая им сила, которая определяла насильно его жизнь: он превращался в винтик этой огромной адской машины. Винтик, который не смел даже выразительно каркнуть. Но здоровая природа, заложенная в него, так же неформулируемо сопротивлялась этому. А он, мальчишка, не в силах разобраться толком, чувствовал непрерывно душевную тревогу и неудобство и инстинктивно пытался найти место в мире и в себе, где можно обрести равновесие. Поэтому сначала ему понравилось в деревне. Его успокаивала и природа, и простота общения, и развлечения целый день... но это скоро прошло. Очень скоро. Он не мог жить иждивенцем (а он хорошо, как и все дети его времени, знал, что это значит на самом деле), и он стал помогать по хозяйству. Скоро ему и это надоело -- он уже был своим. Ему, как и всем остальным, диктовали, приказывали, так же ругали и ссорились с ним. И не с кем было поговорить, и некому было открыться. Только Шурка. Но он, хоть и был "свой в доску", но Веньке было этого общения недостаточно. Ему нужен был человек, из которого он мог черпать, а Шурка, при всей своей преданности и доброте, не всегда даже успевал за изгибами и прыжками Венькиной нервной мысли. Да и Венька сам порой удивлялся тому, куда она его заводит. Сначала он решил терпеть и таким образом закалять волю. Когда затосковал -- решил податься в бега, но никак не мог сообразить, куда. И еще его останавливало то, что у него теперь не было тыла. Когда он бежал к дяде Сереже, у него был дом и люди, которые бы его защитили в любых обстоятельствах... А теперь? Однажды он бесцельно брел по знойной пыльной улице. Ему очень нравилось наступать босыми ступнями в бугорки перетертого до состояния пудры песка. Раздавалось едва слышно "Штоп...", желтые струйки прыскали в разные стороны, и подошве ноги становилось щекотно.
-- Мальчик, -- услышал он, -- помоги мне, пожалуйста. Венька поднял голову. На обочине стояла молодая женщина. Рядом лежали завернутые в газету и перевязанные веревкой пачки. Откуда она тут взялась -- совершенно не соответствовала она всему окружающему в черном длинном до пят платье и с черным платком на голове. -- Меня зовут Поликсена Ефимовна, -- представилась женщина, чуть напирая на "о"
-- А меня Венька.
-- Тут не далеко. Помоги, пожалуйста. -- Она взяла по пачке в руку и пошла вперед. Венька схватил оставшуюся на земле и поспешил за ней. Они шли молча до самого места, которое оказалось старым кирпичным домиком, с облупившимися стенами рядом с заколоченной церковью. Женщина отомкнула висячий замок, отбросила щеколду и отворила дверь. Изнутри пахнуло холодом, таким приятным в жаркий день. Венька вошел следом за ней и стоял с пачкой в руках.
-- Положи на лавку, пожалуйста. -- Венька положил пачку на широченную лавку возле печи. -- И садись, передохни. Я сейчас. -- Венька сидел и ждал. Она вернулась с коричневой глиняной кринкой и такой же кружкой, налила из кринки и протянула Веньке. Он молча взял, глотнул сладкого кваса и в тот же момент почувствовал, как холодок просачивается в него, заполняет горло, грудь, живот, и этот холодок вливает в него спокойствие. Он пил мелкими глотками, удивляясь тому, что действительно хотел пить и боясь оторваться, чтобы не ушло вот это неожиданное новое ощущение, и смотрел вокруг.
