Она взглянула на Долинского весьма холодно и едва кивнула ему головою в ответ на его приветствие.
- Барон фон Якобовский и господин Долинский,- отрекомендовал Кирилл Сергеевич друг другу пожилого господина и Долинского.
Барон фон Якобовский раскланялся очень в меру и очень в меру улыбнулся.
- Член русского посольства в N.,- произнес вполголоса Онучин, проходя с Долинским через гостиную в кабинет матери.
Серафима Григорьевна сидела в большом мягком кресле, с лорнетом в руке, читала новый нумер парижского "L'Union Chretienne". {"Христианского союза" (франц.)}
- Ах, Нестор Игнатьич! - воскликнула она очень радушно.- Мы вас совсем было уж и из живых выключили. Садитесь поближе; ну что? Ну, как вы нынче в своем здоровье?
Долинский поблагодарил за внимание, присел около хозяйкиного кресла, и у них пошел обыкновенный полуформенный разговор.
- А у нас есть маленькая новость,- сказала, наконец, тихонько улыбаясь, Серафима Григорьевна.- С вами, как с нашим добрым другом, мы можем и поделиться, потому что вы уж верно порадуетесь с нами.
Долинский никак не мог понять, каким случаем он попал в добрые друзья к Онучиным; но, глядя на счастливое лицо старухи, предлагающей открыть ему радостную семейную весть, довольно низко поклонился и сказал какое-то приличное обстоятельствам слово
- Да, вот, наш добрый Нестор Игнатьич, наша Верушка делает очень хорошую партию,- произнесла Серафима Григорьевна.
- Выходит замуж Вера Сергеевна?
- Да, выходит. Это еще наша семейная тайна, но уж мы дали слово. Вы видели барона фон Якобовского?
- Да, нас сейчас познакомил Кирилл Сергеич.
- Вот это ее жених! Как видите, он еще tres galant, et tout ea... {обходительный и все в этом роде (франц.)} умен, принадлежит к обществу и член посольства. Вера будет иметь в свете очень хорошее положение
- Да, конечно,- отвечал Долинский.
- Вы знаете, он лифляндский барон.
- Гм!
- Да, у него там имение около Риги. Они ведь, эти лифляндцы, знаете, не так, как мы русские; мы все едим друг друга да мараем, а они лесенкой.
- Да, это так.
- Лесенкой, лесенкой, знаете. Один за другим цап-царап, цап-царап - и все наверху.
Долинский, в качестве доброго друга, сколько умел, порадовался семейному счастью Онучиных и стал прощаться со старушкой. Несмотря на все просьбы Серафимы Григорьевны, он отказался от обеда.
- Ну, бог с вами, если не хотите с нами проститься как следует.
- Ей-богу, не могу, тороплюсь,- извинялся Долинский.
Старушка положила на стол нумер "L'Umon Chretienne" и пошла проводить Долинского.
- Вы к нам зимою в Петербурге заходите,- говорила необыкновенно счастливая и веселая старуха, когда Долинский пожал в зале руку Веры Сергеевны и пробурчал ей какое-то поздравление.- Мы вам всегда будем рады.
- Мы принимаем всех по четвергам,- сухо проговорила Вера Сергеевна.
- Да и так запросто когда-нибудь,- звала Серафима Григорьевна.
Долинский раскланялся, скользнул за двери и на улице вздохнул свободно.
- Очень жалкий человек,- говорила барону фон Якобовскому умиленная ниспосланной ей благодатью Серафима Григорьевна вслед за ушедшим Долинским.-Был у него какой-то роман с довольно простой девушкой, он схоронил ее и вот никак не утешится.
- Он так и смотрит влюбленным в луну,- отвечал, в меру улыбаясь, барон фон Якобовский.
Вера Сергеевна не принимала в этом разговоре никакого участия, лицо ее по-прежнему оставалось холодно и гордо, и только в глазах можно было подметить слабый свет горечи и досады на все ее окружающее.
Вера Сергеевна выходила замуж не то, чтобы насильно, но и не своей охотой.
Долинский, возвратясь домой, застал свои чемоданы совершенно уложенными и готовыми. Не снимая шляпы и пальто, он дружески расцеловал m-me Бюжар и уехал на железную дорогу за два часа до отправления поезда.
- Вы в Петербург? - спрашивала его, совсем прощаясь, madame Бюжар.
Долинский как будто не расслышал и вместо ответа крикнул:
- Adieu, madame.
В ожидании поезда, он, в тревожном раздумье, бегал по пустой платформе амбаркадера, останавливался, брался за лоб, и как только открылась касса для первого очередного поезда, взял место в Париж.
Глава двенадцатая
БАТИНЬОЛЬСКИЕ ГОЛУБЯТНИ
Нестор Игнатьевич в Париже поселился в крошечной комнатке пятого этажа одного большого дома в Батиньоле. Занятое им помещение было далеко не из роскошных и не из комфортабельных. Вся комнатка Долинского имела около четырех аршин в квадрате, с одним небольшим, высоко проделанным окном и неуклюжим дымящим камином, на котором, вместо неизбежных часов с бронзовым пастушком, пренеловко расстегивающим корсет своей бронзовой пастушки, одиноко торчал молящийся гипсовый амур, весь немилосердно засиженный мухами. Меблировка этой комнаты состояла из небольшого круглого столика, кровати дешевыми ситцевыми занавесами, какого-то исторического комода, на котором было выцарапано: Beuharnais, Oginsky Podwysocky, Ian nalit wody w zban {Богарне, Огиньский, Подвысоцкий, Ян налил воды в жбан (польск.)}, и многое множестве других исторических и неисторических имен, более или менее удачно и тщательно произведенных гвоздем и рукою скучавшего и, вероятно, нищенствовавшего жильца. Кроме этих вещей, в комнате находилось три кресла: одно - времен Людовика XIV (это было самое удобное), одно - времен первой республики и третье - времен нынешней империи. Последнее было кресло дешевое, простой базарной работы и могло стоять только будучи приставленным в угол, ибо все его ножки давным-давно шатались и расползались в разные стороны. Зато все это обходилось неимоверно дешево. Целая такая комната, с креслами трех замечательнейших эпох французской государственной жизни, с водой и прислугой (которой, впрочем, de facto {В действительности (лат.)} не существовало), отдавалась за пятнадцать франков в месяц. Таких каморок, по сторонам довольно широкого и довольно длинного коридора, едва освещавшегося по концам двумя полукруглыми окнами, было около тридцати. Каждая из них была отделена одна от другой дощатою, или пластинною, толсто оштукатуренными перегородками, через которую, однако, можно было свободно постучать и даже покричать своему соседу. Обитателями этих покоев были люди самые разнокалиберные; но все-таки можно сказать, что преимущественно здесь обитали швеи, цветочницы, вообще молодые, легко смотрящие на тяжелую жизнь девушки и молодые, а иногда и не совсем молодые, даже иногда и совсем старые люди, самых разнообразных профессий. На каждой из серых дверей этих маленьких конурок грязноватою желтою краскою написаны подряд свои нумера, а на некоторых есть и другие надписи, сделанные просто куском мела. Последние надписи бывают постоянные, красующиеся иногда целые месяцы, и временные, появляющиеся и исчезающие в один и тот же день, в который появляются. Очень редко случается, что подобная надпись переживает сутки и никогда двух. К числу первых принадлежат меловые начертания, гласящие: "Cecile", "Pelagie", "Mathilde", la cauturiere, "Psyche", "Nymphe des bois", "Pol et Pepol", "Anaxagou - etudiant", "Le petit Mathusalem" или: "Frappez fort s'il vous plait!" и т. п. {"Сесиль", "Пелагея", "Матильда", портниха, "Психея", "Лесная нимфа", "Поль и Пеполь", "Анаксагу-студент", "Маленький Мафусаил", или "Стучите сильнее, пожалуйста!" (франц.)}
Временные же, преимущественно однодневные надписи, более все в следующем роде: "Je n'ai point d'habit", "Cela est probable", "J'en suis furieux!!!" {"Я раздет", "Это возможно", "Я взбешен!!!" (франц.)} (внизу неимоверный вензель), "Pouvez-vous me dire, ou il demeure?" {"Не скажете ли, где он?" (франц.)} (опять вензель, или четная буква), "Je crains, que la machine ne sorte des rails", "Nous serons revenue de bonne heure" и т. п. {"Боюсь, что поезд сойдет с рельс", "Мы вернемся рано" (франц.)} Иногда на дверях отсутствующей хозяйки являются надписи и более прямого значения, например, под именем какой-нибудь швеи Клеманс и цветочницы Арно, вдруг в один прекрасный день является вопрос: "Pouvez-vous nous loger pour cette nuit?" {"Не пустите ли вы нас на ночь?" (франц.)} подписано: "F. et R." или: "Je n'ai presque rien mange depuis deux jours - Que faire?" {"Два дня я почти ничего не ел. Что делать?" (франц.)}
На дверях комнаты, занятой Долинским, стояло просто "No 11", и ничего более. С правой стороны на дверях под No 12 было написано еще "Marie et Augustine - gantieres" {"Мари и Огюстина - перчаточницы" (франц.)}, а с левой под No 10 - "Nepomucen Zajonczek - le pretre". {"Непомуцен Зайончек священник" (франц.)}
В жилищах этого рода, соседи по комнате имеют для каждого жильца свое и даже весьма немаловажное значение. Вообще веселый, непретендательный, ссудливый сосед, не успеет водвориться, как снискивает себе доброе расположение своих ближайших соседей и особенно соседок, из которых одна, а иногда и две непременно рассчитывают в самом непродолжительном времени (иногда даже с первого же дня) сделаться его любовницей. Зато плохой, вздорливый и придирчивый сосед - чистое несчастье. Сами гризеты чаще всего начинают бояться таких господ, избегают с ними встречи и дают им разные ядовитые клички; но выжить строптивого жильца "из коридора" гризеты никак не сумеют. Это удается только тогда, если "весь коридор" обозлится (что бывает довольно редко), или если строптивый человек надоест ближайшим своим соседям из студентов.
