Прохожий! Бодрыми шагами
И я ходил здесь меж гробами.
Намек ты этот понимаешь...
До встречи! До свиданья, друг!
Десять лет любовался собственной могилой и бодро шагал меж гробами.
Были на "Горе от ума" Товстоногова, хотя ради этого не стоило ехать в Ленинград. Беззащит-ного, неврастеничного Чацкого играл Юрский. Лавров-Молчалин, солидный, растущий товарищ - не мельтешится, верит в завтрашний день: будущее за ним. Когда Фамусов зло выкрикнул: "Едва другая сыщется столица, как Москва!", ленинградская публика разразилась аплодисмента-ми. Нам, как людям посторонним, восторг этот остался непонятен. Юрский, прошептав: "Карету мне, карету...", грохнулся в обморок - я позавидовал - на спину упал, затылком стукнулся, это не мхатовское "органическое пребывание", тут техника, мейерхольдовский профессионализм.
К концу спектакля я так устал от ассоциаций, что перестал в них верить - это же не чеховская и не горьковская пьеса, где можно ставить любые акценты... На что, например, намекает образ Репетилова? Во времена Грибоедова тоже, наверно, существовали тонкие намеки - и если вдуматься в этого восторженного трепача, то не намекает ли тайный советник Грибоедов на тех, кто, глотнув пунша, вышел зачем-то позднее на Сенатскую площадь пошуметь. Вот ведь на что мог намекать его высокопревосходительство Грибоедов. В наших условиях даже для трепотни большими компаниями не собираются, разве "самосаженцы", неврастеники и шизофреники. Стоит ли смеяться над обреченными?
После Ленинграда съездил в Тулу, побывал в Ясной Поляне и написал очерк - началось выздоровление.
НА РОДИНЕ ВЕЛИКОГО ПИСАТЕЛЯ
Заведующий агитпропом Щекинского района поинтересовался лишь Аллилуевой:
- Как же это вы, москвичи, Светлану проворонили?
Культурой при райисполкоме заведует отставной летчик. Три года пробыл на пенсии - скучно.
- Только что на партсобрания ходить... Ну, райком, может, иной раз что надумает: пойди, проверь, накрути, подготовь материал... В деревню вернуться - избу ремонтируй, за водой далеко, за дровами еще дальше, а пурга заметет, так совсем носа не высунь... Отдал избу сестре, у нее и вовсе развалюшка, она мне понемногу компенсирует... Последние годы не летал по болезни, потом Хрущев сокращать армию надумал, я хоть пенсию выслужил, а были такие, что месяц-два не дослужили - иди куда хочешь... Сталин хоть сразу убивал, а этот по миру пустил... Я хоть без специальности, а без работы не могу. Предложили на общее руководство - руковожу культурой. Дело трудное - всё сам достань, привези, стульев нет, инвентарь воруют, книги воруют, технику, да еще в обком вызывают, в райком - вот учиться заставили, читаю статью о монополистическом капитализме, преподаватель сказал: прочти...- Бывший летчик смотрит беспомощно, о монополи-стическом капитализме ему рассказать нечего. Зато он исчерпывающе освещает - при поддержке директора районной библиотеки - проблему Солженицына. Похоже, что официальные инструк-тажи падают на благодатную почву.
- Солженицын личность ординарная. Мой приятель служил с ним в артиллерии - ничего он из себя не представляет. Раздули - великий писатель! Посадили его в конце войны за какие-то делишки, а он к культу примазался. Какой же после войны мог быть культ? Дьяков пишет хорошо, а этот... Последние его рассказы вовсе какие-то жалкие... Культ личности, конечно, был, никто не спорит...- И он поведал историю своего приятеля Юрия Шитова: - В тревожные дни сорок второго, пролетая над Сухумским пляжем на бреющем полете, расстрелял несколько купающихся: "Купаются, когда война идет!" На аэродроме его схватили в трибунал - расстрелять. Потом заменили на двадцать пять - а может, десять, не помню, отправили в Тбилисскую тюрьму. А там никаких этапов - немец близко. Пришла пора от голода умирать. Вывели его за стены, дали под зад - подыхай за оградой. Стал он, как Алексей Мересьев, питаться травой да листьями, к счастью, и на помойках кое-что попадалось, дополз до своего аэродрома, там товарищи больше месяца его тайком кормили. Распух, а все ел, ел, ел... Потом начальство пронюхало: Шитов объявился. Чёрт с ним, пусть служит! Сейчас он в Евпатории живет, в двухкомнатной квартире, жена от рака умерла, хоть на десять лет моложе его была, дочка осталась, восемнадцать лет... Культ личности, конечно, был... В Ясной Поляне служили супруги Щеголевы, они и при немцах оставались, на коленях умоляли не трогать национальные святыни. Потом после войны Щеголева организовала выставку "Толстой и дети". Приехали из области: "Почему нет портрета Сталина?" - "А при чем тут Сталин?" Вечерком ее увели, так и до сих пор никто не знает, что с ней сталось. Верно, культ был, но не нужно было Никите подымать всю эту грязь, наделал он дел - теперь столько антисоветской писанины развелось. Хорошо еще, что частных типографий нет, а блатные песни поют прямо в эфир - разболталась молодежь... И почему это Израиль побеждает? Когда это евреи воевали? Верно, дело в том, что у евреев техника, а у арабов верблюды... (Мне приходилось слышать и такие объяснения: "Разве там евреи воюют? Эсэсовцы да власовцы...) Вот и Светлана хороша - допустим даже, ей тут в физиономию плюют, так что - значит, надо родину покидать? Да еще в самую реакционную страну лететь? Да еще бога какого-то припутывать? Совсем с ума сошла! Сын, если он взрослый и умный человек, должен от нее отказаться. Детей не пожалела! Кто ее первый муж? Юрий Жданов? Правильно Шолохов сказал: "Перебежчица Аллилуева". Молодец, ничего не боится! А какие книги сейчас читают? Про шпионов и про любовь. Мопассана воруют, в медицинских книгах половые органы вырезают, в технических - схемы детекторных приемников. Милиция мер не принимает. "Книгу украл? Ну и хорошо, значит, прочтет. Да еще другому даст почитать". Из клубов технику воруют, но это не наши, это городс-кие. Делают радиопередатчики и блатные песни в эфир поют. Готовы каждую деталь, любую железку упереть ради этого... Нет, надо же - крестилась в шестьдесят втором, это надо же!.. А куда правительство смотрело? Почему допустило?
Вместе с бывшим авиатором работает молодой специалист-культпросветчик.
- Нужно знать, какую литературу давать механизаторам, какую дояркам, какую полеводам. Большое значение имеет наглядная агитация, выставки. С читателями нужно проводить работу.
Узнав, что на могилу Сталина кладут цветы, любитель наглядной агитации оживился:
- Я бы тоже положил.
В Ясной Поляне погибли все плодовые деревья, в самом заповеднике хвойные. Все из-за Щекинского химкомбината. Многие умирают между тридцатью и сорока...
Я тоже искалечен той химией, которую в меня впихнули в Кащенко, но делать что-то надо. Пытался устроиться в библиотеку - не получилось, читать слепым - тоже не вышло. На старом месте оставаться неловко - засыпаю за столом.
Оформил вторую группу инвалидности. Врач спросил:
- На что жалуетесь?
- Ни на что...
- Так в чем же дело?
Медсестра, стоявшая у окна, пояснила:
- Это кандидат в Ленинград...
- А-а-а...
Моя опустошенность бесила Наташу Гевондянц. В конце концов она устроила меня в научно-методический кабинет культпросветработы, учреждение, разрабатывающее клубные темы, но уже через несколько месяцев директор Владимиров ругался с ней по телефону:
- Ты кого нам подсунула? Он же сумасшедший!
- Да нет, я не раз бывала с ним в командировках - вполне разумный человек.
- Ох, лучше бы он был сумасшедшим... Так нет - революционер. Даже в командировки его посылать нельзя...
- Я никогда не замечала...
- Так это ты не замечала...
Я тоже не замечал за собой никакой бурной деятельности. До "лечения" я еще мог где-нибудь в гостинице, в клубе или на вокзале "забыть" не слишком ценный Самиздат, но моя машинка брала не больше четырех экземпляров, и я сомневаюсь вообще, чтобы этот род моих занятий фигурировал в "деле". Мое досье пополнялось за счет перлюстрации нашей переписки с геологом Эриком Махновецким, работавшим в то время шофером на нефтебазе и не занимавшимся распространением. Однако у него сделали обыск, а потом устроили "товарищеский суд". Сказали, что попал-де он, бедняга, под влияние душевнобольного, но решили пока ограничиться воспита-тельными мерами. Однако напомнили, что тюрьмы пока еще существуют. Директор базы вякнул что-то насчет тридцать седьмого года, но на него зашикали. Обвиняли Эрика лишь на основании его личных записей да моих писем.
На улице я случайно столкнулся с бывшим экспедитором ЗНУИ Колей Сырейщиковым. Мы с ним любили вести глубокомысленные разговоры за пивом, благо он жил один и неподалеку. Но теперь, получая сто двадцать рублей вместо прежних шестидесяти, Коля заметно "поправел". Когда я рассказал ему, как меня "лечили", он возразил:
- Ну и что? Тебе же за это время по биллютеню платили. И вообще Даниэлей нужно сажать - что они, стену свернуть хотят?
- Тебе нравится этот режим?
- А где бы еще я за безделье получал сто двадцать?
