за свою жизнь, поставил бы полную подпись. Боюсь, и потому подписуюсь Верным человеком».
Дописав последнее слово, Дугин перечитал творение рук своих и недовольно покачал головой.
«Надо будет переписать. А то буквы, как зайцы от охотника, во все стороны припустились».
Сунув послание за божницу, зашептал молитву.
«...Да воскреснет бог и разыдутся врази его. И да бегут от лица его ненавидящие его. Яко исчезает дым – да исчезнут. Яко тает воск от лица огня. Тако погибнут беси...»
Глава 25
Перед окончанием курсов Прокопий на несколько дней отпросился домой. Едва успев поздороваться с родными, ушёл к Марии.
Он много недопонимал в их непростых отношениях и тревожился за любовь, в которую вкралось нечто холодное, непонятное.
Мария была добра и чутка: ласкала даже тогда, когда на душе у неё, как и сегодня, кошки скребли, – и он замечал это. От этого было печально и неспокойно. На всём лежала пелена грусти и недоговорённости. А снять её Прокопий никак не умел. Возможно, здесь сказывалась разница в годах, над которой Мария не сумела одержать верх.
Она тайком выщипывала у себя седые волосы, но седина, словно в насмешку, всё гуще усеивала голову. Тонкая, стройная, с бледным чистым лицом, она казалась моложавой, молодой почти девушкой. Лишь в глазах плескалась постоянная бабья тревога. От неё по лицу, у губ и под глазами расходилась лёгкая, едва заметная морщь. Прокопий любил целовать эти тонкие нежные морщинки...
Утром молча оделся и грустно побрёл по сонной деревне.
У печки, как всегда по утрам, возилась Александра. Отец покачивал на ноге улыбающуюся Фешку.
- Явился, полуночник! – нахмурилась мать.
- Пройди в горницу, – велел отец, снимая с ноги Фешку.
Раздвинув на окнах занавески, сел на табурет у зеркала и негромко спросил:
- Как жить думаешь, сын?
- Как жил, так и буду.
- В твои года за слова отвечать пора, – недовольно покосился отец. Это Феше простительно. Она дитёнок.
- Я правду говорю, тятя. По-старому жить буду.
- По-старому не выйдет. День на день не приходится. Я вот уж не смогу жить, как ты. А ты не сможешь, как Феша.
- Тогда не знаю, – потупился парень.
- Я, не обдумав шагу, не шагну. А ты как-то очень уж легко живёшь. Вокруг тебя – люди. Хоть бы об их подумал...
- Пускай сами о себе думают.
- А ежели ты им дорогу перекрыл? В твоей жизни замешаны многие: учительница, Науменко, мать, Катерина... И всем больно. Вот я и спрашиваю: как быть?
- Не знаю.
- А надо знать! – повысил голос Гордей. – Вдруг чью судьбу сломаешь! Может, сломал уж... С Григорьем-то они не из-за тебя разошлись?
- До меня ещё...
- Один грех долой, – облегчённо вздохнул Гордей – И как вы решили?
- А что решать? Мне в армию идти.
- Стало быть, сам за всех обдумал? Отец с матерью тебе ни к чему?
- За меня военкомат думает. И за вас тоже. Тут хоть что делай, а будет так, как будет.
- Легко рассудил. Вдруг с дитём оставишь её?
- Нет... как будто нет.
- Тогда погоди, не женись до армии. Себя проверь и ей дай время. Она женщина серьёзная. Сомнёшь – век себе не простишь.
- Я ведь всё понимаю, тятя.
- Понимаешь, и ладно, – сухо сказал отец и медленно вышел.
- О чём он с тобой? – проводив Фешку в школу, спросила Александра.
- О разном, – нехотя ответил сын. – Ты разве не подслушивала?
- Досуг мне... – проворчала Александра.
Она пробовала подслушивать, но дверь скрипнула, и её пришлось прикрыть.
- С Катериной-то как будешь?
- О ней пущай Сазонов пекётся.
- Ты почто девку оговариваешь? Она и так вся извелась из-за тебя.
- Не из-за меня, мама.
- А я говорю: из-за тебя! Ты испортил её! До тебя кровь с молоком была! А теперь тоньше былинки стала.
- Я за всех не ответчик, – буркнул Прокопий.
- Ты как говоришь со мной? Ты с
