жить без груза и ожиданий, ничем не отягощенным, безоружным; быть самим собой со всеми недостатками; делать и не делать то, что я хочу. О, Америка. Я с детства смотрел на тебя. С детства мечтал затеряться в тебе. Ребенком я хотел стать странником и жить свободно, что могло мне только сниться; жить так, чтобы отвечать только перед самим собой. В конце концов, я все, что у меня есть и когда-либо будет. И самая высшая степень свободы, на мой взгляд, – это смерть. Смерть. Умирание. Чем больше я говорил это, тем больше привыкал и понимал, что принял это решение давным-давно. Оно выросло в глубине моей бесплодной души, как прекрасный дикий цветок в пустыне.
Такие решения всегда зреют глубоко и в тишине.
Я забронировал билеты задолго до вылета и подготовил все, что нужно, максимально незаметно. Я возьму с собой все сбережения – итог и ценность моей жизни. И отправлюсь туда, где еще не был. В место без воспоминаний, ассоциаций, связей, где я не знаю ни души. Буду тратить деньги, как хочется, пока они не иссякнут, а потом, когда это случится, покончу с собой. Я оставлю мир таким, каким видел его с рождения, – в упоительной природной красоте. Я хочу раствориться в нем тихо, тайком, незаметно. Хочу уйти из него в покое, которого ищу; со смертью незаметно скрыться в ночи.
Глава 34
Ридли-роуд, Лондон; 15.35
Мами идет по рынку Далстона. Красочные фрукты и овощи контрастируют с задумчивым серым небом над головой. Люди снуют справа и слева, она словно в густом лесу. На фоне шумит привычный какофонический оркестр рыночных торговцев: «девчонки, не стесняйтесь», «все только самое свежее» и «за сто отдам» в до-мажоре – самое известное. Мами несет мешок макембы, замороженного понду, макаябу и кванга, которые вечером приготовит [36]. Она кладет их в сумку-тележку: у нее все чаще трясутся руки, и носить пакеты уже невозможно. Сделав нужные покупки, Мами идет к наземной станции Далстон Кингсленд. Поезд придет через четыре минуты. Она с трудом тащит тележку по ступенькам. Мимо проходит куча народу, пока парнишка в серых спортивных штанах и кофте с капюшоном не говорит: «Тетя, вам помочь?» Мами улыбается. Знакомые черты его лица навевают грусть. Он спускает мамину тележку к подножью ступенек и ждет ее. Мами горячо благодарит мальчика: «Благослови тебя Бог, сынок. Благослови тебя Бог». Черный парнишка взбегает по лестнице, как газель, проскакивая две-три ступени зараз. Мами приходит домой, разбирает продукты и тут же начинает готовку под звуки конголезского церковного хора:
Tata Nzambe, sali sa biso, na ba mpasi oyo, toko monoka.
Она готовит так же много, на всю семью, хотя ест одна. Садится смотреть любимые сериалы и ругается на неверного мужа, который изменяет жене с ее лучшей подругой, – знакомая ситуация. Тихой сапой наступает ночь. Мами засыпает на диване, откинув голову, с раскрытым ртом, храпя от усталости после очередной сложной недели. Потом среди ночи встает и уходит в спальню, где до утра не может уснуть и ворочается. С бессонницей приходят кошмары, от которых, как она думала, избавилась: крики в темноте; треск человеческих костей на асфальте; рев давящих их танков; свист пуль; гильзы, лежащие на земле, как опавшая листва или галька, как памятные сувениры; дети, кричащие на фоне воющего ветра; ливни; жестокость; шелест деревьев на полыхающем небе. Все это проносится перед ней, а потом падает, падает вниз, в беспросветную тьму.
Мами просыпается, в костях кирпичная тяжесть. Раздвигает шторы, выпускает свет. В последнее время она много спит, а иногда и вовсе не встает с кровати. День может быть сколько угодно ясным, в квартире всегда стоит гробовой мрак. Так с тех пор, как Майкл уехал. Мами старается не думать о сыне. Все его фотографии она положила ничком, готовясь встретить печальную новость, которую вряд ли выдержит. Не волнуйтесь. Он еще молод, ему просто нужно время одуматься. Все будет хорошо. Так ей говорят, но Мами не верит – внутри то и дело все переворачивается от понимания, что все намного сложнее. Она получила его письма; хранит их в ящике рядом с кроватью. Последнее было таким:
Мами,
Я пишу тебе в последний раз.
Пишу сказать прости. Прости за всю причиненную тебе боль. За то, что раньше не понял, скольким ты пожертвовала, чтобы дать мне даже то малое, что у меня было. Я не видел твоих усилий. Не задумывался, каково это – день за днем решать столько проблем, и это не считая моих.
Я не хотел делать тебе больно. Просто знай, что я всего лишь пытался найти мир и покой. И меня ранит то, что я раню тебя даже сейчас, но ничего не могу изменить. Сделанного не воротишь. Но я всегда буду благодарен тебе за все. Надеюсь, что не разочаровал тебя и что для меня еще есть место в твоем сердце. Однажды мы снова встретимся.
С любовью,
Твой сын, Майкл
Но письмо лишь усугубляет ее боль и жжет, как будто желудок плавает в желчи. Это наводящее дурноту испытание ее веры, как будто подвели ее к краю башни и сказали прыгать, и, если вера ее достаточно сильна, в падении у нее вырастут крылья. Так что она не сдается.
Единственное, к чему Мами не притронулась, – это комната Майкла. В последний раз, будучи там, она нашла его записку. Эта комната стала музеем, где каждое воспоминание как сокровище.
Мами идет в кухню и готовит завтрак, хотя должна была съесть его несколько часов назад. В последнее время она мало ест. Хотя люди хвалят, говорят, что Мами похудела, но ведь они не знают, что дело в стрессе и переживаниях. Она идет обратно в гостиную и включает телевизор с пресными лицами на экране, а разум выключает, позволяя электрическому шуму погрузить ее в пространство, свободное от чувств; лишенное всего, что есть в ней – бесплодная пустошь фантазии, уютный безопасный вакуум.
Внизу звонят в дверь, кто-то хочет попасть внутрь.
Мами не обращает внимания. Звонят еще раз, но звук обрывается. Через пару секунд раздается стук в дверь. Мами пока не открывает, и стук продолжается. Она шаркает по полу, тяжелее с каждым шагом.
– Кто там? – спрашивает Мами.
– Детектив Петерсон и инспектор Лосон, полиция. Мы можем поговорить с миссис Кабонго?
Мами смотрит в глазок: Петерсон, удобно и скучно одетый мужчина, и Лосон, женщина
