Боярышниковый лес - Мейв Бинчи

Я держал на руках чью-то маленькую дочку, и даже мне, обычному мужчине, вообще ничего не понимающему в детях, было ясно, что Грейс старше тех нескольких дней от роду, на которых настаивала Хелен. Я старался не подпускать никого к молодой матери с ребенком до тех пор, пока это несоответствие не перестало бросаться в глаза. Я напоминал всем вокруг, что тоже родился крупным, и, как ни удивительно, мать, которая постоянно спорила со мной по подобным вопросам, подтвердила это, отметив, что младенцем я был весьма внушительных габаритов.

Хелен никому не рассказывала о родах, даже моей матери и своим ближайшим подругам, которых страшно интересовали подробности. Она говорила, что все прошло как в тумане, а сейчас, когда она прижимает к себе Грейс, остальное уже кажется неважным и что ей повезло, ведь рядом оказались люди, которые сумели помочь.

Никто ничего не заподозрил.

Никто.

Да и с какой стати?

Последние шесть месяцев все видели, как Хелен понемногу округляется в области живота и готовится к рождению нашего ребенка. Правду знал только я, но я бы ни за что не проговорился.

Я шел по ковровому покрытию коридоров к палате Хелен. Мне осталось сказать жене лишь одно: я сохраню ее тайну до конца своей жизни. Ни черта не важно, что там ляпнул этот недалекий и напрочь лишенный такта парень Дэвид, никто никогда не узнает, что Грейс нам неродная. Но я не мог сказать это напрямую. Тогда Хелен догадается, что мне все известно.

Я сяду рядом, посмотрю на нее и пойму.

Пойму, что нужно сказать.

Сумрак в палате рассеивал только ночник, в слабом свете которого очерчивался монументальный силуэт сидящей у кровати филиппинки Мерседес. Она держала Хелен за руку. Глаза жены были закрыты.

– Мистер Харрис! – удивилась Мерседес, увидев меня.

– Она не спит? – спросил я.

Оказалось, спит. Хелен только что приняла свой коктейль из лекарств. Паллиативная медсестра полчаса как ушла.

– По-моему, Дэвид ее сегодня расстроил.

– Она ничего не сказала, мистер Харрис.

Но я в глубине душе знал, что из-за Дэвида Хелен разнервничалась, на ее лице отразилась неподдельная тревога, когда он забубнил про какое-то место в Ирландии то ли с волшебным лесом, то ли с чудодейственным источником, я не вслушивался. Лицо Хелен для меня – раскрытая книга. Сиделка и бровью не повела.

Она все видела и слышала, но говорила очень мало.

Мне нужно было знать.

– Ничего не сказала? Совсем ничего?

Я понимал, что веду себя как помешанный, но мне непременно нужно было знать, действительно ли она потеряла покой из-за этого парня. Сейчас, перед самым своим концом.

– Ничего, только про то, что вы принесли шампанское, чтобы отпраздновать годовщину свадьбы.

Мерседес смотрела на лежащую в кровати Хелен так, словно, несмотря на убойную дозу лекарств, жена все прекрасно слышала.

Выходит, ее мир не перевернулся из-за страха, что давно хранимая тайна раскрыта. Я выдохнул.

Я попросил оставить нас наедине. Это оказалось невозможным. Хелен должна была находиться под наблюдением всю ночь. Врачей беспокоили ее легкие.

– Пожалуйста, Мерседес, я хочу поговорить с ней, когда она проснется, – упрашивал я.

– Мистер Харрис, когда ваша жена проснется, я отойду в другой конец комнаты. Оттуда я вас не услышу, и вы сможете спокойно побеседовать, – предложила она.

Я решил, что так и сделаю, а пока два часа сидел у кровати Хелен, поглаживая ее тонкую белую руку.

Должно быть, тут ожидают, что не сегодня завтра она умрет, если решили поместить ее под круглосуточное наблюдение.

И вот жена открыла глаза и улыбнулась мне.

– Я думала, ты на ужине, – с трудом проговорила Хелен.

– Уже оттуда, все прошло чудесно, – ответил я.

Я рассказал ей, что мы говорили обо всем на свете, что все были довольны, но самым довольным был я. Передал слова Дэвида, о которых упомянула Грейс, мол, ему кажется странным, что у Грейс глаза темные, тогда как у нас обоих светлые. Я ему ответил, что у моего отца глаза тоже темные. Черные как уголь, поэтому Грейс, похоже, унаследовала их от него. Мама согласилась, добавив, что еще темный цвет глаз Грейс могла получить и со стороны Хелен. Просто мы никого из ее родственников не знаем. Дэвид уступил. Пожал плечами и перевел разговор на другую тему.

Хелен посмотрела на меня долгим тяжелым взглядом.

– Все-таки он тебе не нравится, – прохрипела она.

– Нравится, – соврал я.

– Меня не проведешь, Джеймс, мы же никогда не врали друг другу, ни разу, помнишь?

– Я знаю.

И соврал Хелен в последний раз:

– Не то чтобы он мне не нравился, дорогая. Просто я настолько люблю свою малышку, что всегда буду думать: она заслуживает кого-то получше. Это же моя дочка, моя плоть и кровь: никто не сможет меня убедить, что с ним она станет счастливее, чем с нами.

Хелен одарила меня чудесной улыбкой. Я бы мог вечно ею любоваться, но в лице жены вдруг что-то переменилось, и Мерседес поспешила за медсестрой.

Но прежде чем покинуть палату, сказала мне:

– Вы прекрасный человек, мистер Харрис, ваши слова очень ее порадовали.

И хотя даже предположить такое было бы верхом нелепости – если вдуматься, – мне на секунду показалось, словно сиделка знает нашу тайну. Знает про Грейс.

Но это, разумеется, было невозможно.

Хелен бы ни за что ей ничего не сказала.

Ни за что в жизни.

Тут с самого начала все было ясно. Мне исполняется шестнадцать шестнадцатого июня, и зовут меня Джун [14]. Куда еще мы можем отправиться на День Блума [15], кроме как в Дублин? Она говорит, что это будет волшебный день.

Я не очень-то верю в волшебные дни, но она так загорелась этой поездкой, что рассказывает о ней всем подряд: «Моей дочери исполнится шестнадцать лет в тот самый день, когда Леопольд Блум встретил Молли» [16]. Большинство людей не имеет ни малейшего представления, о чем она говорит, но разве мою маму способны остановить такие мелочи?

Планирование началось почти за год. Мы часами просиживали в Интернете, выискивая билеты по бросовым ценам и недорогое жилье. Готова поклясться, мы единственные американцы с ирландскими корнями, у которых, похоже, нет родственников в Ирландии. Понятия не имею, что там случилось у мамы с ее семьей. Может, она и сама ее против