— Не говори мне, мама, о Травинском… Не напоминай о глупости, которую я сделала, выйдя за него замуж… Если б ты… знала больше людей, ты остановила бы меня от этого брака… Прости!.. Я, конечно, не обвиняю тебя… Ты ведь думала, что он меня очень любил… И теперь думаешь, что он очень любит… А этот любящий человек…
Инна вовремя удержалась, чтоб не сказать матери, какими позорными словами назвал ее этот любящий человек, и, чувствуя прилив жалости к ней, стала целовать ее лицо и руки и мягко и нежно говорила:
— Ложись-ка лучше спать, мамочка, и вспомни, родная, что ты от жизни все-таки взяла, что могла, и была счастлива с папой… А я молодость… прошутила и только, теперь поняла, что любовь не шутка и жизнь не игрушка! — прибавила Инна.
И, улыбнувшись глазами, вышла из комнаты матери и прошла в свою.
Взглянув на сладко спавшую Леночку, Инна Николаевна надернула на ее обнаженные розовые плечики одеяло, тихо прикоснулась губами к ее закрасневшимся щечкам и, осторожно ступая по комнате, присела к туалету и стала раздеваться, думая о том, как ей тоскливо будет без Никодимцева и как она любит его.
— Можно к тебе на минуту? — спросила Тина, чуть чуть приотворяя двери.
— Входи!
С распущенными золотистыми волосами, одетая в капот из тонкой белой шерсти с голубыми кордельерами[20], слегка перехватывающими ее тонкую талию, с открытой шеей и оголенными из-под широких рукавов белыми руками, на мизинцах которых блестели кольца, с крошечными красными туфельками на ногах, белевших сквозь ажурные шелковые чулки, вошла Тина, обворожительная и, видимо, сознающая свою обворожительность, внося с собой душистую струйку любимых ею духов — Cherry Blossom.
Инна обернулась и глядела на сестру, невольно любуясь ею, — такая она была интересная, вся сияющая белизной хорошенького, дерзко-самоуверенного лица, красиво посаженной, словно точеной шеи и изящных рук, свежая и благоухающая, струйная и гибкая, с карими холодными глазами рыжеватой блондинки.
«И в таком красивом теле такая испорченная душа!» — мелькнуло в голове Инны, и она невольно вспомнила самоубийство Горского и отношение к этому сестры после тех поцелуев, которыми она дарила влюбленного.
И старшая сестра в первый раз обратила внимание, что у Тины выдающийся чувственный рот и что алые, сочные губы слишком толсты, когда она их не подбирает.
— Ты что это так глядишь на меня? — спросила Тина, присаживаясь на кушетку.
— Любуюсь тобой. Ты очаровательна, Тина, в капоте.
— Кажется, недурна! — самодовольно усмехнулась Тина. — Наши родители передали нам только одно хорошее и действительно ценное — красоту. Ты гораздо красивее меня. У тебя и русалочные глаза, и красивее формы, и больше пластичности, и сложена ты лучше, и губы не такие толстые!.. Но ты запускаешь себя… Этого не следует. У женщин ведь физическое обаяние — главная сила! — с категоричностью прибавила Тина.
— Разве запускаю?
— Не тренируешь себя, как следует… Мало ходишь, ешь много мучного и сладкого, не берешь каждый день ванн, не обтираешься холодной водой… И оттого твое тело раньше потеряет свою упругость, ты растолстеешь, кожа потеряет свежесть, — одним словом, твой будущий супруг будет огорчен! Зачем же огорчать его и себя, если можно этого избегнуть?.. Надо любить свое тело и заботиться о нем, особенно если оно красиво, чтобы в сорок лет не сделаться обойденной и не ныть, как ноет мама… Мама воображает, что истинная любовь должна сохраняться даже и к маринованным женщинам, и удивляется, что генерал занимается авантюрами… И он и Ордынцева представляют собою отличный образец тренировки… Оба умели сохранить себя… А генерал, видно, попался?.. На всякого мудреца довольно простоты! — прибавила, усмехнувшись, Тина.
— Откуда это у тебя такие сведения о тренировке? — спросила Инна.
— Странный вопрос! Кто ж этого не знает?.. Можешь прочесть… Об этом пишут книги… Я могу тебе дать одну французскую… Прочти и проникнись… Тебе ведь стоит беречь свой капитал! — проговорила Тина, оглядывая сестру с серьезным видом хорошей ценительницы, подобно барышнику, разглядывающему статьи лошади. — Сложена ты прелестно… Даже и бедра не очень раздались, несмотря на то, что ты имеешь ребенка…
— Да перестань, Тина… Ведь это цинизм! — заметила старшая сестра.
— С каких это пор ты стала такая брезгливая? — насмешливо спросила Тина.
— С тех пор, как ушла от мужа…
— И полюбила своего директора. Люби его на здоровье — хоть я и не поклонница этих сорокалетних юнцов. Но это тем более должно заставлять тебя не распускаться… Надеюсь, ты не думаешь, что мужчины довольствуются одной душой… Тогда все уродливые женщины были бы очень счастливы… Недаром их называют симпатичными… Однако я не для болтовни бросила интересную книгу Ницше и пришла к тебе… Присядь ко мне и выслушай, что я тебе скажу! — значительным и несколько беспокойным тоном проговорила молодая девушка.
Инна уловила эту беспокойную нотку в низковатом голосе Тины и, полураздетая, с распущенными длинными волосами, торопливо перешла от туалета на кушетку.
— Рассказывай, Тина, о чем ты пришла говорить? — с выражением тревоги в голосе и в лице спросила старшая сестра.
— Не делай только, пожалуйста, трагического лица… А то у тебя такой вид, будто ты ждешь, что я покаюсь тебе в каком-нибудь преступлении! — проговорила Тина с коротким, сухим смехом.
— Я не умею так владеть собой, как ты.
— Это вы с папой насчет моего равнодушия к смерти Горского?.. Так это вы напрасно! Я не считаю себя виноватой перед ним… Я предупреждала его, чтоб он не рассчитывал на узы Гименея, а брал то, что ему дают. Другой был бы наверху блаженства от такой близости, а он вместо того…
— Он любил тебя… И неужели тебе его нисколько не жаль, Тина? — возмущенно перебила старшая сестра.
— Кто это тебе сказал, что не жаль?..
— Но ты так равнодушно отнеслась к его смерти…
— А разве обязательно ныть?.. Особенно сильного горя я не чувствовала, но все-таки мне жаль Горского… Он был хоть и глупый, но очень красивый и пылкий юноша! — прибавила Тина, словно бы щеголяя своей откровенностью.
— И только это, — Инна подчеркнула слово «это», — тебе в нем и нравилось?
— А что тебе в твоих любовниках нравилось? Душа, что ли? — с циничной усмешкой спросила молодая девушка. — Не люблю я этого лицемерия. Надо иметь доблесть смотреть правде в глаза!
Инну покоробило от слов сестры. И эти случайные, короткие связи без любви и даже без чувственного увлечения пронеслись в ее голове быстрыми отвратительными воспоминаниями.
«Она жестока, но имеет право так говорить», — мысленно сказала себе Инна.
— Не говори так громко… Леночка здесь!.. Ты права, я не смею задавать таких вопросов. Но поверь, что я не лицемерю. Теперь я не та, что была прежде… Не та, уверяю тебя, и проклинаю прошлое! — прошептала Инна.
— Надеясь на идиллию в будущем?
— Не знаю, будет ли идиллия… Но во всяком случае я буду жить иначе…
— Не буду спорить, но только скажу, что семейные идиллии так же редки, как правдивые люди… Попробуй жить праведницей, если твой темперамент позволит тебе быть ею с твоим серьезным директором, и я буду радоваться, глядя на тебя… А меня оставьте такою, какая я есть… А пока слушай, Инна… По всем признакам, со мной случилась очень скверная вещь…
— Что такое?
— Мне кажется, что я…
И она чуть слышно докончила фразу.
Старшая сестра с ужасом глядела на Тину.
— Ну, что тут ужасного?.. Неприятная, но обыкновенная случайность, и больше ничего…
— Ты, значит, была так близка с Горским?
— Нет… Это от спиритического внушения!.. Что за привычка даже у неглупых людей делать глупые вопросы!..
— Прости, Тина… Я так поражена…
— Чем? Что у интеллигентной девицы может быть бебе?.. Они ведь полагаются только у замужних дам и у незамужних кухарок и горничных… Меня эта глупая мораль не смущает… Я, слава богу, ее не боюсь! — вызывающим тоном говорила чуть слышно Тина. — Меня только беспокоит неприятность этого положения, если оно подтвердится… Женщины так уродливы в это время, и, кроме того, у меня нет никакого желания быть матерью… Но люби кататься, люби и саночки возить!..
— Ты, надеюсь, не захочешь от этого избавиться? — испуганно спросила Инна.
— Успокойся… не захочу… Но не потому, что считаю это недозволенным, а просто потому, что это вредно для здоровья… Я уж читала об этом… И будь я одна, я не скрывала бы этой неприятности и оставила бы бебе при себе… Пусть говорят, что хотят… Мне наплевать! Но…
— Ты боишься огорчить маму?
— Да… Мама, чего доброго, совсем изведется от горя и от неожиданности… Она ведь и меня считает ангелом…
— Ты выйдешь замуж?
