так. Вы улыбаетесь? Вам, кажется, это нравится?
— Но согласитесь — ведь это же правда, по крайней мере, житейская правда.
— Еще бы не правда! Шутка ли, муженек сказал, оракул домашний, божество! — озлился вдруг Зуев. — О женщины,— продолжал он, мечась как угорелый по дивану, на котором сидел,— отчего вы так слепы? Отчего вы можете видеть только одну внешность, одно физическое достоинство! а впрочем, что я? Ведь он вовсе уж и не так хорош собой, такой же сутуловатый и худой, как я, в сравнении с вами так он просто урод... Неужели вы и этого не видите?!
— Позвольте наконец, к чему вы это все говорите? — перебила его Маня. Ее уже начал раздражать тон Зуева.
— А вы сами не догадываетесь? Неужели вы не замечаете тех чувств, которые я питаю к вам вот уже более полгода. Ведь я перед вами не таился? Неужели вы не видите, я обожаю вас, молюсь на вас, только о вас и думаю, ведь я, наконец, жить без вас не могу, в тот день, когда я вас не вижу, — мне как-то тяжело на сердце, словно бы я потерял что... Боже мой, да научи меня, как мне выразить то, что я чувствую, что владеет всем моим существом... Мария Николаевна, поймите только, я вас обожаю, как бога, я жизнью готов для вас пожертвовать. Я никого до сих пор не любил, и меня не любили, поймите, все, что мною вынесено и выстрадано, все мои разбитые мечты, мои идеалы, надежды, вся моя изломанная жизнь, все-все слилось в этой любви, так любят один только раз в жизни!
Он до боли стиснул свои руки и вдруг зарыдал, беспомощно припав головой к спинке дивана. Мане сделалось невыносимо жаль его.
- Но послушайте,— начала она,— чем же можно тут помочь, будь я девушка, клянусь вам, я бы за счастье сочла стать вашею женою, так как искренно уважаю вас, но ведь я замужем, вы женаты.,.
— Что из того, что замужем, женат, — заговорил Зуев, в каком-то исступлении.— Вы только согласитесь быть моею, сжальтесь надо мною... не думайте — я хочу все, как следует, по чести... вы знаете, я скоро буду разведен со своею женою, мы уедем с вами в провинцию, мне предлагают прекрасное место, там нас никто не будет знать.,. А как бы я берег вас, ветру бы не дал пахнуть на вас, вы были бы счастливы, клянусь вам... О муже не беспокойтесь, он скоро утешится, встретится с какой-нибудь смазливой рожицей и забудет, как вы и выглядите... ах, если бы вы могли понять его так же хорошо, как я его понимаю!
— А дети?
— Чьи? Ваши? Детей можем взять с собою, будьте уверены, я бы был для них лучше родного отца, Федор Федорович уступил бы, уступил их нам, не беспокойтесь, он и то все ворчит, что они пищат и действуют ему на нервы... Мария Николаевна,—с новым страстным порывом схватил он ее за руку,— поймите, тут вопрос всей жизни... я уже говорил вам, что обожаю вас, но, несмотря на всю свою любовь к вам, верите ли, я бы отказался, если бы вы сейчас вот — отдались мне; не минутной победы мне надо, не наслаждения одного вечера — моя мечта, долгая, счастливая жизнь вместе с вами... вот в чем разница между мною и вашим мужем. Он бы искал только одного скоропроходящего успеха, отдайся ему женщина на день, много на неделю, ему ничего больше и не надо, через неделю он бы забыл о ней и думать, а я, напротив, я хочу всю жизнь служить вам, быть вашим рабом, быть у ваших ног.
Говоря это, он вдруг сполз с дивана и, став на колена, стал страстно целовать ее руки. Маня не знала, что ей делать. Она сознавала, что в чувстве Зуева к ней не пустая прихоть, а страсть сильная, всепоглощающая страсть, глубокая, продолжительная, способная на всякие жертвы, с которой, если не желаешь губить человека, надо считаться. Ей было невыразимо жаль, но что она могла сказать ему?!
— Послушайте, опомнитесь! — начала она уговаривать его.— Садитесь вот тут и слушайте, вы сами не понимаете, чего требуете, не могу же я бросить мужа так, ни за что ни про что, поймите сами, это было бы слишком безнравственно с моей стороны... Вы говорите — он не любит меня, неправда, он очень ко мне привязан, я это знаю, так как имею много к тому доказательств... Все, что я могу предложить вам, это мою дружбу. Будемте-ка по-прежнему друзьями, приходите к нам почаще, будем по-прежнему болтать с вами, а когда окончится ваш развод, переезжайте к нам. У нас, как вы знаете, всегда отдается одна комната жильцам, вот вы и будете нашим жильцом. Если же, чего не дай бог, мне пришлось бы искать у кого защиты, то верьте, я к первому обращусь к вам, а пока предлагаю вам свою искреннюю дружбу и прошу вас почаще бывать у нас, мне всегда так весело, приятно, когда вы приходите к нам.
— Вы это серьезно? Не ради одного утешения, вы, значит, все-таки расположены ко мне? — заволновался Зуев.
— Не только расположена, но даже очень люблю вас, но только не той любовью, о которой вы мне говорите. Я вас люблю как брата. Да вот вам доказательство, неужели вы думаете, я решилась бы с кем-нибудь другим ехать одна в «Ренессанс» и ужинать ночью в отдельном кабинете?
— Да, да, вы правы... благодарю вас, от всей души благодарю, это меня много утешило, я бы очень счастлив
бы был жить у вас, помилуйте, это было бы очень хорошо, но как взглянет на это ваш муж?
— Я уже вам говорила — он не ревнив, не ревнует же он меня к теперешнему нашему жильцу.
— Да вы его почти не знаете, он никогда у вас не бывает.
— Не бывает, потому что всегда занят, он студент, бука, только и знает свои книги, а помните, до него жил чиновник Вартушинский, вы его видели, черненький такой, хорошенький, с усиками, так тот мне проходу не давал, просто до отчаяния меня доводил своими ухаживаниями, записки мне писал, на улице подкарауливал, я наконец начала мужу жаловаться, а он смеется: «Не кокетничай,— говорит,—сам отстанет!»
— Положим, я слышал кое-что про этого Вартушинского, вы с ним
