class="p1">Хотел бы я сказать, что, покинув клуб, я воспользовался этим новообретенным завершением, чтобы наладить свою жизнь. Хотел бы рассказать вам, что, порхая крыльями, ко мне спустился белый голубь, и небеса разверзлись, и Бог точно указал мне путь: куда идти и что делать.
Больше всего я хотел бы сказать вам, что четки и их скрытое послание исцелили мое разбитое сердце, и я больше не думал ночами о Поппи, не рыскал по Интернету в поисках упоминаний ее имени.
Но это заняло бы намного больше времени. Следующие две недели я провел почти так же, как и две недели раньше, прежде чем получил обратно четки: слушал грустные саундтреки к инди-фильмам и апатично заполнял заявления на всевозможные академические программы, воображая в ярких деталях, чем в этот момент занимается Поппи (и с кем она это делает). Я ходил в церковь Джордана и бормотал себе под нос молитвы во время мессы, постоянно тренировался и сразу же по окончании тренировок сводил все их результаты на нет, поедая дерьмовую еду и напиваясь даже больше, чем мои ирландские братья-холостяки.
Пришло Рождество. За большим семейным ужином у Беллов была семейная традиция озвучивать свои идеальные подарки: повышение по службе, новую машину, отпуск и тому подобное. И пока все за столом по очереди говорили о своих желаниях, я понял, чего хотел больше всего.
– Я хочу заняться чем-нибудь, – сказал я, вспоминая, как лежал на церковной скамье Джордана и фантазировал о далеких берегах и пыльных холмах.
– Так займись, – поддержал меня Эйден. – Ты можешь делать все, что захочешь. У тебя миллион дипломов колледжа.
Два. У меня их два.
– Вот и займусь, – решил я.
– И чем это? – поинтересовалась мама.
– Понятия не имею. Но не здесь.
А две недели спустя я сидел на борту самолета, направляясь в Кению с бессрочной миссией по рытью колодцев в Покоте, впервые не убегая от чего-то, а стремясь к этому.
* * *
Семь месяцев спустя.
– Так ты теперь предпочитаешь стиль бородатого лесоруба?
– Да пошел ты. – Я пихнул свою сумку в грудь Шона, чтобы достать немного денег для торгового автомата в аэропорту. «Доктор Пеппер – источник молодости». Я чуть не заплакал, сделав первый глоток холодного сладкого газированного напитка, который в последний раз пил в аэропорту Найроби.
– А в Африке нет газировки? – спросил Эйден, когда я забрал свою сумку обратно и мы покинули аэропорт.
– Видимо, бритвенных станков там тоже нет, – отметил Шон, протягивая руку и сильно дергая меня за бороду.
Я ударил его кулаком в бицепс, а он взвизгнул, как девчонка.
Да, у меня была довольно длинная борода, а еще темный загар и резко похудевшее тело.
– Больше никаких мальчишеских мышц, – заметил отец, когда я вошел в дверь, и обнял меня. – Вот это заработанные реальным трудом мышцы мужчины.
Мама только поджала губы.
– Ты похож на Чарльтона Хестона в «Десяти заповедях».
Я чувствовал себя немного похожим на Моисея, чужаком среди египтян и мадианитян, чужаком повсюду. Позже той ночью, после самого долгого душа в своей жизни (месяцы одноминутных теплых душей привили мне глубокую любовь к горячей воде), я лег на кровать и вспомнил все. Лица людей, как рабочих, так и сельских жителей, с которыми очень сблизился. Я знал, почему их детей назвали теми или иными именами, знал, что они любят футбол и британскую телепередачу Top Gear, и я знал, кого из мальчиков хотел бы видеть в своей команде, когда мы вечером играли в импровизированное регби. Работа была тяжелой – они строили среднюю школу наряду с улучшенной инфраструктурой водоснабжения, – и дни тянулись долго. Были времена, когда я чувствовал себя ненужным или чрезмерно нужным, порой работа казалась бессмысленной, словно мы спасали «Титаник» банкой из-под кофе, как сказал бы папа. А потом я оправлялся спать с молитвами, кружившимися в голове, и просыпался на следующий день отдохнувшим и преисполненным решимости сделать что-то лучше.
Честно говоря, я бы не уехал оттуда, если бы во время очередного ежемесячного звонка по спутниковой связи мама не рассказала мне об ожидающей меня дома кипе писем о моем зачислении. Я мог буквально выбирать университеты по своему усмотрению и после долгих раздумий решил вернуться домой и получить докторскую степень в Принстоне – не в католической семинарии, но меня это устраивало. Пресвитериане были не так уж плохи.
Я вытащил четки Лиззи из кармана и наблюдал за тем, как вращается крестик в слабом свете городских огней, проникающих через окно. Я взял его с собой в Покот и много раз засыпал, сжимая его в руке, как будто, держась за него, я мог бы удержать кого-то, вот только не знал, с кем я пытался почувствовать близость. Может, с Лиззи или с Богом. Или с Поппи.
Сны начались во вторую ночь моего пребывания там, сначала медленные, предсказуемые. Сны о вздохах и нежностях, сны настолько реальные, что я просыпался с ее запахом в ноздрях и ее вкусом на языке. А потом они превратились в странные зашифрованные видения кущей и хупы, танцевальных туфель и падающих стопок книг. Карие глаза, блестящие от слез, уголки красных губ, опущенные вниз в вечном несчастье.
«Сны из Ветхого Завета, – сказал Джордан, когда я как-то позвонил ему месяц назад. – «И юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут», – процитировал он.
«И кто я – старец или юноша?» – задавался я вопросом вслух.
Никакие молитвы, никакая тяжелая, изнуряющая работа в течение дня не могли заставить сны исчезнуть. И я понятия не имел, что они означали, за исключением того, что Поппи все еще была глубоко в моем сердце, независимо от того, как сильно я отвлекался в часы бодрствования.
Я хотел увидеть ее снова. И это уже был не обиженный любовник, не гнев и похоть, требующие удовлетворения. Я просто хотел знать, что у нее все хорошо, и хотел вернуть ей четки. Это был подарок, который Поппи должна была сохранить.
Даже если она была с… гребаным… Стерлингом.
Как только у меня возникла эта мысль, от нее стало невозможно избавиться, и поэтому эта идея вошла в мои планы. Я переезжал в Нью-Джерси, а Нью-Йорк был недалеко. Я собирался найти Поппи и вернуть ей четки.
«Вместе с твоим прощением, – раздался тихий голос из ниоткуда у меня в голове. Божий голос. – Она должна знать, что ты простил ее».
Так ли это? Простил ли я ее? Я щелкнул по крестику, чтобы он снова закружился. Полагаю, да. Было больно – слишком больно – думать о ней и Стерлинге вместе, но мой гнев излился в африканскую пыль, излился и окропил землю, как пот, слезы и кровь.
Да, для нас обоих так было бы лучше. Завершение. И, может быть, как только я верну ей четки, сны прекратятся, и я смогу двигаться дальше, устраивая свою жизнь.
На следующий день, мой последний день дома, мама с почти жутким ликованием взялась за ножницы, чтобы подстричь мою бороду.
– Она выглядела не так уж плохо, – пробормотал я, пока мама работала надо мной.
Райан запрыгнул на столешницу, в кои-то веки без своего телефона. Вместо этого он держал в руках пакет с чипсами «Читос».
– Нет, чувак, она действительно ужасна. Если только ты не пытался выглядеть как Рик Граймс.
– А почему бы и нет? Он – мой герой.
Мама хмыкнула.
– Студенты Принстона не выглядят как Пол Баньян, Тайлер. Сиди спокойно… Нет, Райан, он не может есть чипсы, пока я его стригу.
Сунув пачку в мою протянутую руку, Райан спрыгнул вниз, чтобы найти свой телефон.
– Охренеть. Нужно устроить трансляцию, – послышался его голос из комнаты.
Я вздохнул и положил чипсы на стол.
– Я буду скучать по тебе, – сказала мама неожиданно.
– Это всего лишь учеба. Я буду частенько вас навещать.
Она закончила стричь и отложила ножницы в сторону.
– Знаю. Просто все вы, мальчики, остались рядом с домом. Меня избаловало то, что вы все были рядом.
А потом она разрыдалась, потому что мы не все были рядом, не все после смерти Лиззи.
– Мама, – я встал и крепко обнял ее, – я люблю тебя. И это не навсегда. Всего на несколько лет.
Она кивнула мне в грудь, а затем шмыгнула носом и отстранилась.
– Мне грустно, потому что я
