— Что за дрянь вы читаете?
А вечерами они благодушно садились за карты; и резались в мельники: сам академик семидесятилетний с ташкентским, заштатным учителем: но из-за карт вспоминали жильца этих комнат:
— Я Смайльса ему приносил!
— Незадачником был брат, Иван!
* * *
Получивши в Ташкенте письмо с извещеньем о «случае» с братом за подписью «Тителев», брат Никанор с этим Тителевым переписку завел; из нее вырастал его долг, бросив службу, явиться в Москву; и сюрприз за сюрпризом открылся; заботы-де и обстоятельная информация принадлежали не Тителеву, а весьма состоятельным читателям брата, профессора, не пожелавшим открыться; он, Тителев, есть подставное лицо для сношений: в Ташкент были высланы средства; мотивы же вызова — тайна открытия брата и связанные с ней заботы, которые и поручались; Терентию Титычу и Никанору, ему.
Телеграммою вызванный, он появился: полгода назад но узнав кое-что об ужасных подробностях случая с братом блеснувши очком, резанул:
— Так…
— Чч-то…
Перевернулся, подставил лопатки; и — трясся, стараясь скрыть слезы: но тут же, собой овладев, неожиданно:
— Дифференцировать, еще не значит…
Очками блеснул он; себя оборвал; и ходил гогольком будто случай его не касается; он объяснял всем домашним — профессорше, Ксане Босуле, курсистке, поэтке-заум-нице, Застрой-Копыто, что-де собирается в банке служить ждеть вакансии и пока что — околачивается.
Босуля, Копыто, — жилички профессорши.
Тителев взвинчивал:
— Вы уж до сроку держите язык за зубами: коли посягательство на мировое открытие, — что тут…
Сразил Никанора!
Последний, аршин проглотив, был готов заговаривать зубы себе самому; но заметим же: он, выбирая моменты, обшаривал пыльные полки, расхлопывал толстые томы и листики, в них находимые, тайно к Терентию Титычу стаскивал, но не вводил Василису Сергеевну в занятия эти; он ждал, когда следствию собранная им коллекция листиков будет дана; это будет тогда, когда брат, — брат, Иван, — с восстановленной силою явится первым свидетелем.
Он — выздоравливал; и Никанор приставал к Василисе Сергеевне:
— В лечебнице брат, — брат, Иван, — как бумага на складе: сгорит.
Раз придрался:
— Бумаги — сгорели ж!
Свалили бумаги наверх; они — вспыхнули: сами собою; пожар потушили.
— Поджог!
— А кому есть охота палить — антр ну суа ди — эту пыль!
Неприятною дамою стала профессорша. Скажем: «поджог» относился к подробностям, — тем, о которых:
— Держите язык за зубами: до сроку. А он не сдержал языка.
И поэтому за Никанором Ивановичем в этом пункте последует автор.
Где сверт перед площадью, сеном соримый, шарами горит Гурчиксона аптека; и рядом грек Каки года продавал деревянное масло и губки, лет двадцать гласит: —
— «ЕЛЕОНСТВО» —
— почтенная вывеска с места того: «Мыло, свечи, лампадное масло, крахмал»; и само Елеонство сидит за прилавком, пьет чай с постным сахаром, мажет сапог русским маслом и дочь выдает за купца Камилавкина (сын тысяч семьдесят за Христомучиной взял); Елеонство недавно еще подписался с купцами соседнего ряда (Дреолиным, Брисовым, Катенькиным, Желтоквасовым) под монархическим адресом.
Далее, свертом, — заборик; и — двор, где жил форточник и видел фортку из дома, стоящего задом к забору; к ней крыша вела; от нее — ход к забору на свалени дров; дряни форточник тибрил; но тибрить в районе прописки нельзя, потому что здесь тибрит захожий.
Но мучили зубы; ходить — далеко; фортка — рядом; от дров — по забору, по крыше, к окну; кладовая для всякого хлама — лафа (многоценные вещи — грабителю); вылез, пролез, перелез, заглянул; и увидел, что — дряни.
Как вдруг отворяется дверь; и — в исподней сорочке какая-то: в комнату; он же — под фортку; едва прищепяся, выглядывает: что же? Барышня, соры полив, спичкой — чирк!
Человек, на такие дела не способный, он чуть было не:
— Караул, — поджигательница!
С крыши — в садик чужой; и — под куст; дым из фортки, света, голоса; а назад — не улезешь: народ; по чужому двору, в Табачихинский; дом тот заметил: дом шесть; прямо за угол; так в Палестины родные вернулся; весьма не мешало в участок сходить, где он числился добропорядочным, с правом прохода сквозь фортки, — в районе от Крымского моста.
Коли донести, пристав скажет:
— Такой-сякой: значит, под форткой в районе моем ты сидел; так и быть уже: у Нафталинника лазай, в кондитерской; чтоб у меня!..
Все же справился: что и какие… Сама (сам сидит в желтом доме), да шурин, да барышни (комнату сняли, мудреный народ).
— Поджигательницы!
Коли встать на дрова, виден садик, террасочка, форточка и мостовая с напротив домочком, откуда два года назад к Селисвицыну в угол вселился известнейший всем карлик Яша, рехнувшийся.
Все-то с рукою стоит на Сенной.
Вечерами же песни немецкие жарит; за песни такие народ убивал, а с блажного не спрашивали; передразниватель, Фрол Муршилов, на свой, иной лад, переигрывал песни.
In Sunde und in den
Genuss gehn wir afb
Zum sinken, zum finden
Den traurigen Grab.
Муршилов — сейчас же:
Изюму да синьки
За узенький драп —
У Зинки, уфимки,
Татарченко: грабь!
— Жарь, Муршилов!
* * *
С карлишкою форточник в дружбе; ему и открыл этот случай; карлишка же:
— Готт!
Да и Жонничке, горничной Фразы, «мадамы» сенатора Бакена (наискось от Гурчиксона жила); Фраза ж…
Словом, забрали, допрашивали, собирались упечь, отпустили:
— Помалкивай: не твоего ума дела.
Карлишка исчез. Слух пошел, что он служит в раз ведке.
Неясно; как Тителев это узнал и какие такие сношения с жуликом?
Тителев смачно замазывал окна: стаканчики с ядом, замазка и вата.
— С чем скачете?
Выложил: брать, а — куда? На квартиру? Никите Васильевичу на колени? В отдельную комнату?
Тителев с перетираньем ладош плеском пяток затейливое винтовое движение вычертил, а Никанор сапожищами диагонали выскрипывал.
Снять, — так два случая: неподходящая комната; и — подходящая комната; коли не снять, тоже — два; значит — шесть вероятных возможностей.
— Неподходящая комната, — пяткою вышлепывал Тителев, — и — подходящая комната.
Твердо на локти упал, подчеркнув невозможность найти помещенье; и — светлым пятном, точно солнечный зайчик по стенке, он вылетел; с папкой обратно влетел, бросил папку, — чертил, херил, бил и хлестал по ней пальцами; вдруг оборвал; и жилетом малиновым бросился:
— Ну, а по-моему, коли снимать — у меня: флигель пуст.
И повел прямоходом чрез копань: под флигель, к охлопочкам пакли; и видели: лаком флецуют, фанерочками обивают; и есть электричество.
Тителев что-то рабочим твердил, по фанерам ладонью ведя; Никанор же Иванович думал:
— Три!.. Но — сыроваты, без мебели; всякие — ну там — харчи-марчи выйдут; да и крышка гроба, — не рама при двери.
Как хины лизнул!
Видно, Тителев это весьма деликатное дело простряпал давно в голове, потому что обмолвился им, как решенным:
— Мне — что: даровые; не я оплачу: поручители; я получаю работки: статистику всякую, — ну-те!..
Какие работки, коль сиднем живет!
— Поручители — препоручили: эге! Мне и некогда. Вдруг:
— Церемонии — в сторону; выход единственный — дан: шах и мат!
Никанор же Иванович двинулся армией доводов: пенсии явно не хватит; квартира, прожитие: при Василисе Сергеевне; да — здесь; да — сиделка. Все духом единым, чуть-чуть обоняемым, луковым, выпалил: сесть на шеях у вполне благородных, допустим-таки, псевдонимов…; всучившись в карманы и ногу отставив, его доконал независимым видом.
Но Тителев крепкие зубы показывал:
— Гили-то, пыли — на сколько пудов разбросаете мне, Никанор?
И как плетью огрел:
— Коли выписал вас из Ташкента и высказал ряд оснований несчастие с братом считать угрожающим — есть основания мне поступать — так, как я поступаю, а вам поступать — так, как я предлагаю… Пошли?
Разрываяся трубочным дымом, как пушечным, — в копань шагал; Никанор же — в протесты.
И липа у дома оплакала: каплями.
Когда вернулися, Тителев о переезде — ни звука; он чистил бензином свои рукава: переерзаны.
Тупо в гостиной забили тюками; а — нет никого.
— Вы — не слушайте: дом с резонансами… — Тителев морщился. — Сядемте в шахматы?
Вдруг, отзываясь себе: в рукава:
— Основательная перегранка нужна: переверстка масштабов… Так, — брат, Харахор?
«Харахор», вставши взаверть и вынюхав кончик бородки, пихаемой в носик, — восьмерку ногами легчайшую вывинтил, пятя всю левую сторону груди и правой рукою заехавши за спину; бросился из дому —
