— Можете сами.
— Н-но!!
Вилкин в отчаянии схватился руками за голову и застонал.
— Навязались вы на мою голову!!
Впрочем, тут же опустился на колени и стал шарить руками по полу.
Жена, свесившись с постели, указала ему рукой:
— Посмотри под комодом… Не там… дальше, левее… Ох, какой ты бестолковый.
— Вот!
Вилкин, торжествующий, поднял запонку и, отирая с лица пот, протянул Грохотову.
— Скажите мне спасибо! Если бы не я — ни за что не нашли бы.
— Молодец, Вилкин. Старайся.
По мере того как Вилкин морально слабел и опускался, Грохотов все наглел, командуя Вилкиным, без зазрения совести…
Он оделся, поцеловал галантно у madame Вилкиной руку, а мужу сказал фамильярно:
— Возьми, Ножиков, свечу и выпусти меня в парадную дверь.
Меняла зажег свечу, сумрачно ворча:
— Ножиков! Будто не знает, что моя фамилия — Вилкин.
— Хорошо, хорошо! Назову тебя хоть целым Сервизом — только проводи меня.
В передней Грохотов потребовал, чтобы меняла подал ему пальто, а когда он выпускал Грохотова в дверь, тот дружеским жестом протянул ему руку. Вилкин, растерявшись, хотел пожать ее, но, вместо этого, ощутил в своей руке какой-то предмет.
Затворивши дверь, он разжал кулак и увидел на ладони потертый двугривенный…
От обиды даже слюна во рту у него сделалась горькой. Он погрозил в пространство кулаком, опустил монету в карман и, пройдя в спальню, где жена уже спала, посмотрел на нее искоса и стал потихоньку раздеваться.
Мы столкнулись с ней на повороте улицы, и первые слова ее были:
— Удивительно! Вы в Петербурге?
— Я в этом уверен, и доказательством служит то, что; будь я в Киеве или Одессе, вам сейчас было бы трудно задать этот вопрос.
— Какой вы смешной! Проводите меня.
Мы пошли рядом, разговаривая. Пройдя сотню шагов, я заметил, что моя спутница все время тревожно оглядывалась на мостовую.
— Что с вами, Верочка?
— Прежде всего не Верочка, а Вера Валентиновна…
— Да что вы! Я давно это подозревал….
— То есть что — «это»?
— Так, вообще… Жизнь наша — цепь случайностей! А скажите, что вас так притягивает к этой мостовой?
— Он везет ее за мной.
— Кто он?
— Он, извозчик.
— Чего же вы идете, а она едет?
— Вы что-то путаете… Она — это лампа.
— Черт возьми! А я думал — приятельница.
— У вас вечно на уме приятельницы… Просто я устраиваю себе столовую и вот купила лампу, Зайду в два-три магазина и домой…
— Но почему же вы не можете оторвать глаз от извозчика? Он кажется мне парнем не в вашем духе…
— Я боюсь, что он удерет!
— Так вы бы заметили номер.
— В самом деле! Надо будет это сделать. Зайдем сейчас только в этот магазин.
Мы вошли в оружейный магазин.
Я сел вдали и стал наблюдать это милое, нелепое существо, такое беспомощное в обыденной жизни…
Диалог между Верочкой и приказчиком был, приблизительно, следующий:
— Здравствуйте. Есть у вас этот, гм… порох?
— Порох? Есть, сударыня. Вам какой прикажете?
— Такой… обыкновенный. Пять фунтов.
Приказчик стал заворачивать пакет и, смотря в окно, сказал:
— Охота в этом году неудачная… Дожди.
— Неужели? Терпеть не могу охоты. Ненавижу дожди.
Приказчик вежливо ухмыльнулся и заметил:
— Но ваш супруг, вероятно, страстный охотник… Потому что такой запас пороха…
Верочка расхохоталась.
— Какой вы смешной! Откуда вы взяли, что у меня есть муж? Просто я покупаю порох для столовой.
Приказчик очень удивился.
— Для… столовой?
— Ну, да. Я купила столовую лампу, и там наверху есть такой шар, в который насыпается порох для веса. Скажите, пять фунтов достаточно?
— Сударыня!! Вам, вероятно, нужно дроби?!
— Ну, дайте дроби.
Приказчик, в изумлении, искал моего взгляда, но я отвернулся.
Мы вышли из магазина, я — навьюченный дробью, она — веселая, жизнерадостная, с какой-то картонкой в руке.
— Вы знаете, что было бы, если бы приказчик дал вам для лампы порох?
Мой зловещий тон испугал ее.
— А что? Оно бы загорелось?
— «Оно» взорвало бы весь дом на воздух.
— Что вы говорите! Какой ужас! А дробь опасна?
Я пожал плечами.
— В ваших руках — пожалуй.
Когда мы подошли к дому, она пригласила меня зайти отдохнуть. Мы втащили в столовую лампу, дробь, и Верочка сейчас же захлопотала.
Энергия у нее была изумительная.
— Марья! Дай гвоздь, принеси керосину, спичек и скамеечку. А вы сядьте пока там в углу и не мешайте мне. Я это сделаю в две минуты.
Так как стол был уже накрыт, то она отодвинула приборы, поставила скамеечку и с гвоздем потянулась к потолку.
— Чем же я его забью? Молотка у нас, кажется, нет…
Она попробовала спичечной коробкой. Спички рассыпались, и коробка сломалась. Она подумала, бросила коробку и взяла со стола чайный стакан. При столкновении с гвоздем он разлетелся вдребезги, и Верочка, улыбаясь сквозь слезы, стала сосать обрезанную руку. Пущенные последовательно в дело нож, вилка и разливательная ложка встретили со стороны коренастого гвоздя самое тупое, решительное сопротивление. Наконец, в дело вмешалось тяжелое, солидное пресс-папье. Оно исполнило возложенную на него миссию удовлетворительно, хотя с большим ущербом для себя, потолка, гвоздя и пальцев хозяйки. После этого лампа, без суда и следствия, была торжественно повешена.
— Как вы думаете, крепко держится?
Я высказал предположение, что ходьба по полу верхнего этажа может довести лампу до самого легкомысленного падения.
— Неужели? Марья! Пойди скажи, чтобы наверху поменьше ходили.
— Вы лучше попросите их съехать с квартиры, — посоветовал я.
Она подумала.
— Нет, знаете… это неудобно.
— Отчего неудобно? Если вы предложите им выбор между тем, чтобы сгореть заживо или расстаться с квартирой, — я уверен, они выберут второе.
— Нет, пустяки. Ничего не случится… висит же она уже пять минут, и ничего. Теперь только налить керосину, зажечь, и мы можем обедать.
Она взяла со стола бутылку, вылила керосин в резервуар и зажгла фитиль.
Фитиль потух.
Она поболтала лампой и опять зажгла.
Фитиль опять потух.
Были мобилизованы все наличные силы: я и Марья. Лампа заявила, что гореть она не будет ни под каким видом.
Мы дули в нее, выкручивали фитиль, разбирали горелку, снова зажигали, а она, подмигнув иронически, сейчас же гасла.
— Очевидно, вас с лампой надули. Пошлите Марью переменить.
Так как Верочка изнемогала от усталости, то согласилась немедленно.
— Керосин только вылью. Марья, дай бутылку!
Потом до меня донесся удивленный голос Верочки:
— Чудеса! Недавно из этой бутылки вылила керосин, а она опять полна. Ничего не понимаю.
Заинтересованный, я подошел.
— Позвольте, Верочка! Вы не в ту бутылку льете.
— Много вы понимаете! Та с уксусом. Глупая Марья забыла ее на столе.
— Она не с уксусом, а пустая.
Верочка опустила лампу и растерянно посмотрела на меня.
— Вы знаете, почему лампа не горела?
Я подошел к ней ближе и сказал:
— Теперь я это знаю. Несчастное существо! Куда вы годитесь?!
— Пустите меня! Как вы смеете целоваться? Это наглость… Вы непорядочный человек!
— Кто, я? Негодяй первой степени. Разве вы не знали?
— Вы пользуетесь тем, что я одна!
— Чего же от меня ожидать хорошего… Конечно, условия воспитания, полная заброшенность в детстве, фребелевский метод обучения…
Она старалась вырваться, но, очевидно, возня с лампой так утомила ее, что голова ее опустилась на мою грудь.
Она посмотрела на меня и сказала:
— Какой вы смешной!
Потом она решила, что лучший выход из положения — ответить мне таким же сочным поцелуем.
Бедное, беспомощное создание!
Это было единственное, что она умела делать как следует.
I
Душилов вскочил с своего места и, схватив руку Крошкина, попытался выдернуть ее из предплечья.
Он был бы очень удивлен, если бы кто-нибудь сказал ему, что эта хирургическая операция имела очень мало сходства с обыкновенным дружеским пожатием.
— Крошкин, дружище! Кой черт тебя дернул на это?
Душилов помолчал и взял руку Крошкина на этот раз с осторожностью, как будто дивясь прочности Крошкиных связок после давешнего рукопожатия.
— Видишь, ты уже раскаиваешься… Ведь я эти глупые романы знаю — вот как! Я как будто сейчас вижу завязку этой гадости: когда однажды никого из ближних не было, ты ни с того ни с сего взял и поцеловал ее в физиономию… У них иногда действительно бывают такие физиономии… забавные. Она, конечно, как полагается в хороших домах, повисла у тебя на шее, а ты, вместо того чтобы стряхнуть ее на пол, сделал предложение… Было так?
