...или кого?
- Леви!..
- Франческа!..
Ты жопа... потребитель... ты всегда потреблял себя, сейчас ты на минутку вылез из этого омута... засранец... ты скоро опять туда залезешь, посмотри на это небо и на эту женщину, твои глаза на секундочку открылись в мир, твой язык лепечет что-то тотально непривычное: "Sweetest perfection... slightest correction..."
- Франческа!.. - ахает он, трогает, гладит.
- Леви!.. - тоже ахает Франческа, как будто открытие свершает.
Получай... но откуда такая печаль? - Штейнман, amigo, у тебя едет крыша. Дыхание перехватывает, а в небе крутится дурацкое ночное солнце, все испещренное индексами.
Им обоим показалось, что наступает день.
Воздух взрезало сразу тремя лучами. В пересечении трех лучей лежали они. Самый грубый и непрозрачный луч был луч системы банка Бакановиц; видать, директора снедало любопытство - как там наш Леви, как ему, голубчику, работается. Второй луч, тоньше и профессиональнее, - на том конце сидел нефтяник Серпинский: усы обвисли, кадык трясется, зубы скрежещут, огонь желания разгорается. На конце третьего, почти невидимого луча сидел рыжий Маккавити и крякал в усы, наклоняясь так и сяк, а лица его не было видно.
Франческа инстинктивно заслонила глаза рукой. Штейнман откатился от нее, вскочил и в ненависти заорал, обращаясь ко всем наблюдателям сразу:
- К черту! - зарычал Штейнман всем лучам сразу. - Катитесь к черту!
- Эй, ты что, - отчетливо и здраво сказала Франческа. - Все нормально.
- Какого хрена нормально! - Штейнман вскочил, весь истекая ненавистью. - Подонки! - он бросился в противоположную сторону, споткнулся, упал, покатился, упал куда-то дальше, и еще раз упал, и еще. - Сволочи!..
Ему казалось, что он падает не вниз, а вбок и вверх, в непредсказуемую сторону, а лучи все следовали за ним, и дыхание Франчески слышалось все так же близко, как и прежде. Кругом была пропасть.
12
Банкир и торговец Элия Бакановиц вздул губехи и дернул за все свои финансовые рычаги так сильно, как только мог.
Рычаги затрещали. Комната наполнилась дымом. Подчиненные, которые из жадности работали по ночам вместе с директором, закашляли и повернули головы. Но Элия Бакановиц не кашлял, его лицо в дыму светилось, как луна. Он схватил громкоговоритель, и над ночным городом пронесся его задиристый вопль:
- Серпинский! Ты что, сявка, удумал? Бабу свою подослал? Хочешь сдать нас Системе?
Серпинскому послышалось "подостлал". Он еще сильнее заскрежетал зубами от злобы, скрутил из "Финмаркета" себе такой же матюгальник и забрехал в ответ:
- Какого хрена! Это ты подостлал своего Штейнмана, чтобы сдать нас системе!
- Глухня! Брехня! - изо всех сил завопил Элия Бакановиц. - Сейчас же прекратить, а то я за себя не отвечаю!
- Сам прекращай! - проскрежетал нефтяник, подскочив к открытому окну.
Клочья его белых волос стояли дыбом, голубые безумные глаза трещали и переливались, в них мигали разные диковинные значки.
- Ну, все, - сказал Элия Бакановиц. - Давайте, ребятки, покажем ему, на что мы способны. Звоните тем своим клиентам, которые не спят, продавайте Серпинского без покрытия. Скажите им, что рабочие подорвали нефтяную вышку!
Элия Бакановиц поплевал на ладошки, схватился за финансовые рычаги и вдавил их в пол. Несколько секунд зияла тишина, а потом грохот дальнего взрыва разорвал пространство, ночное солнце дернулось на своих цепочках, как паук в паутине, и перебежало на другую сторону неба. Свет стал багровым, серный дым и скрежет наполнил комнату.
- Ура-а! - кашляя, закричал Элия Бакановиц, нагибаясь и подгребая под толстое брюхо прошлогодние газеты. - Так его, ребята! Давай его!
Перед корпорацией Серпинского, на огромном поле аэродрома, визжали машины с мигалками и стояли толпы народу, задрав головы к небу; нефтяник, как голливудский злодей, весь в холодном огне стоял на балконе и гремел в черное пространство:
- По оценке наших аналитиков, банк Бакановиц не выплачивает дивидендов и увольняет восемьдесят процентов сотрудников!
Хрясь! - Элия Бакановиц отпрянул от экрана - в физиономию ему хряпнул влет тугой комок снега, кислый, как только что завязавшееся яблоко, тяжелый, как гирька, и холодный, как жидкий азот.
- Вать машу! - завизжал Бакановиц, и так крутанулся на стуле, что стул выскочил из штифта, и банкир шмякнулся о стенку. - На-а! Шту-урм! простонал он из-под стула, отплевываясь и продирая глаза.
Торговцы пригнулись под столы и вытащили из карманов секретное оружие. Это была та самая жвачка, из которой можно надуть Самый Большой в Мире Пузырь. Хлоп! - и жвачка залепила Серпинскому всю голову, склеила ресницы, уши, брови, забилась в горло и в ноздри.
- В-в-вав! - нечеловеческим голосом взвыл нефтяник, оттолкнулся от косяка и, схватившись за голову, повалился с подоконника назад.
Хрустнул дубовый стол, из шкафа, как желуди, посыпались папки, сотрудники бросились помогать директору.
- Режьте волосы! - зарычал он жалобно, как только сумел разлепить себе рот. - Всыпьте же ему как следует, уроду полоумному!..
Солнце прыгало, дергаясь, по черному небу, индексы мигали, как бешеные, трещали и лопались пережигаемые веревки. Проснулись все, кто спал.
- Ау-у! - кричали с Севера, Юга, Запада и Востока. - У-у-уа-а-а! Вать машу! Н-на!
Это была драка во мраке, когда лупят все и всех, когда непонятно, где кончается игра и начинается ссора, и почему дерутся - то ли в шутку, то ли делят добычу, то ли просто хотят всех поубивать, и кто за кого, и кто кого, - праздник непослушания. Во тьме гремело и шуршало: это самые предприимчивые, пользуясь суматохой, хватали, что плохо лежит.
Провокаторы Лефевр и Маккавити сидели у установки и потирали лапки.
- Начальство нас за такую работу повысит и премирует, - облизывался Лефевр.
- Скорее, повесит и кремирует! - скептически добавлял Маккавити. - Ой, ну, на хрен, вот это ночка...
14
Франческа Суара действительно была журналистом какое-то время. Она даже училась в специальной группе под руководством Хелен. В этой Хелен было не меньше ста килограммов весу, бедра у нее были, как ведра, а лапки неожиданно маленькие и аккуратные, так что когда она задумывалась и растопыривала их над клавиатурой, казалось, что она собирается перебирать ягоды. Молодых журналистов учили не только мастерству, но и некоторому специальному отношению к миру.
- Вы должны уметь убедить себя, - говорила Хелен. - Это вовсе не значит себе врать. Просто вы сначала творите текст. Вы структурируете мир: завязка, кульминация, развязка, - в самом мире этого нет, это придумываете вы. Основа - ваши желания, страхи, потребности, общие для всех людей.
Потом началась практика; Франческа часами простаивала на пресс-конференциях, пытаясь хоть что-нибудь записать, но слова сыпались, как рыбья чешуя, и не соединялись. Франческе казалось, что все врут, причем не то чтобы они просто искажали факты, нет, дело было гораздо сложнее - они врали всем видом, и выбором слов, и сами слова были ложными, неправильно называли предметы. Франческа замечала, что их так и тянет схематично рисовать то, о чем они говорят, на доске маркером: так они могли лучше чувствовать, что все это - их. Сравнивая мир и информацию о мире, и к тому же веря, что информация так же влияет на мир, как и мир - на нее, Франческа ужасалась. Например, на приемах, где были модные люди и роскошные яства, ее все время одолевали мысли о тех, кто живет за забором. Это было что-то патологическое, одновременно жалость и жуткая злость на обе стороны, на тех и других.
- Вам совсем-совсем не должно быть жалко, - внушала Хелен. - Жалость это психическая болезнь. Не лечится. Вдруг начинают думать: я здесь ем фуа-гра, а они там мрут, как мухи. Это неправильно - принципиально. Они сами виноваты. Им больше ничего не надо - они хотят умереть, поэтому живут там. Мы хотим жить, поэтому мы - здесь. Никакой жалости! Понимаете?
Франческа высыпала гречку в манку и перебирала ее часами: отчасти помогало. Ей было отвратительно. Она чувствовала, что неспособна к журналистской работе. Ну, как если бы она хотела стать хирургом - а от вида крови падала бы в обморок.
Это был один из последних репортажей из-за забора. Писать решили люди из зоны Франкфурта. Франческе велели их курировать. На участке было очень страшно, одни развалины и в них костры, и ехать можно было только по старой железной дороге на дрезине с угольной топкой. Они проехали мимо костров и развалин, бросая уголь в топку: чух-чфсс! Чух-чфсс! - дрезина чух! уголь в печку чфсс! Потом Франческа сидела за компьютером и описывала свои ощущения, как ей было страшно - "все-таки могут и тачку остановить, убить, ограбить, изнасиловать", - и, между прочим, упомнила о том, что испугалась, хоть и оперативный журналист. Тут на мобильник ей позвонили и сказали незнакомым голосом:
- Франческа, вы не оперативный, а текущий журналист. Посмотрите на экран.
Франческа взглянула и увидела, что программа-редактор правит ей текст прямо в компьютере.
