- Может, и одобряю, только не очень пойму... Вы что, серьезно? Все хотите отстроить, как было?
- Молодец, догадался! - Он хмыкнул. - Слава богу, вы поняли, что я не лыком шит. - Он приподнял котенка с колен. Глаза у котенка блестели. И у моего гостя они тоже блестели, играли. И заговорил он теперь быстрее обычного, слова наскакивали одни на другие. - Спасибо, что догадались, спасибо. И очень хорошо, что не задаете лишних вопросов. Спасибо...
Он устал, дышал тяжело, как будто прошел большой путь. Я думал, он долго будет отдыхать, но он снова заговорил:
- Если откровенно, коллега, то я буду очень рад этим деньгам. Суд примет решение, а в районе мне выпишут положенную сумму. Полагаю, заплатят и за моральный урон. А я на эти денежки найму плотников, и те по моим чертежам возведут родную усадьбу, мое гнездышко ненаглядное... Вот видите, какой я хитрец.
Он опять заволновался и даже встал со стула. Шея выглядывала опять длинная-длинная, как у жирафа. Вдобавок суконный костюм кричаще подчеркивал его худобу. Казалось, что под ним нет ничего, даже костей. И вдруг я начал догадываться, почему он заговаривал со мной о Шушенском: там же есть подлинный уголок старой деревни. И я спросил напрямик:
- Вы про Шушенское говорили, а сами-то там бывали?
- А как же! Я и мавзолей своим присутствием осчастливил. Благодарил дорогого вождя за свою чудесную молодость в пермских снегах. Правда, в моих несчастьях он не виноват. Когда нас свалили в пермских краях - он уже сам лежал в стеклянной домовине. А в Шушенском я был проездом. У меня в тех краях родня. А обратно по пути заехал и в само село. И никогда не жалею. Там я и насмотрелся на заповедник сибирской деревни. Наверно, из того уж нет ничего. Может, и на дрова разобрали, пожгли. У нас ведь как: если начнем что-то ломать, то уж подошвы у ботинок сдерем, всю страну под собой вытопчем, а то выжгем дотла... - Он опять опустился на стул. Голос его стал тихий, чуть слышный. - Восстановлю дом, порадуюсь на постройки, а потом открою настежь ворота. Пусть люди заходят, смотрят и перенимают опыт. Может, им тоже захочется такой же жизни, да. А сейчас в России жизни нет, потому что мы угробили крестьянина. Был колхозник, но его обидели, согнали с земли, и он умер, испустил дух. Осталось пустое место, яма, провал. И все мы падаем в эту яму, тысячи людей туда валятся, миллионы...
Он тяжело вздохнул и замолчал. Я воспользовался паузой и проскользнул на кухню, наскоро приготовил чай и вернулся обратно. Чай я вынес на подносе в двух фарфоровых чашечках.
- Мы не баре, - усмехнулся на это Николай Поликарпович, - и не надо нам подносить...
Но чаю он обрадовался и опустошил чашку в три глотка. Я принес еще, и у него поднялось настроение: щеки сразу ожили, повлажнели и оживились глаза. Очень забавно вел себя и котенок. Он следил за каждым движением хозяина. Особенно за тем, как тот поднимал и опускал чашку. Возможно, котенка заинтересовал солнечный зайчик, который дрожал и переливался на фарфоре. Все это заметил мой гость и погладил котенка:
- Правда ведь, какой умник? А может, чайку захотел наш котя Потя? Как вы думаете, захотел?..
Я не ответил, и он сказал чуть слышно:
- Моя Оленька тоже эту травку любила. Чай она так называла - травкой. Необычно, да?
- Необычно, - согласился я и хотел погладить котенка, но он зашипел и оскалил зубы.
Мой гость рассмеялся:
- Ох и бойко место этот Рыжик. Думаю, вы догадались, что это единственное существо, которое связывает меня с миром. Я же совершенно одинок, как человек на луне. И Оленька уже не подойдет, не утешит. Вот видите, как бывает: и жену потерял, и разум. Но я сам виноват, меня Господь наказал.
- Почему? - удивился я.
- А потому, что я сам гроб с Олюшкой нес, а не положено мужу нести, да. Мужья жен не носят, как и сыновья матерей. Не положено это.
- Я не знал.
- Будете знать. - Он поставил чашку на стол и тяжело вздохнул. Правда, Олюшка для меня вечно живая. Никогда не поверю, что она умерла, никогда... Вот так, господин учитель. - Он опять перешел на официальный тон. - Именно так, а не иначе. Остригли девке волосы, а она все косу плетет. С этим, наверно, и помирать... Кстати, на чердаке нашего дома лежала добрая домовина: отец мой позаботился о себе - поставил гроб на подызбицу и засыпал его хлебом - сухим зерном. Так наши старики делали и отец делал. А вы, значит, про домовину запомните.
- Зачем?
- Затем, миленький, что вы же теперь мой порученец, сообщник, так сказать. И в суд за меня пойдете и охлопочете мое дело. Не сомневаюсь, что мне все возместят и построят. И даже домовину ту не забудут... А чтобы вам легче было, возьмите мою тетрадку. - Он расстегнул пиджак и осторожно вынул из внутреннего кармана тетрадку. - Здесь полная опись моего погубленного имущества. Здесь же проставлены примерные цены в сегодняшних рублях. Забор, к примеру, пятьсот тысяч, завозня - два миллиона... Тут же приложен и подробный план всей усадьбы. Проставлена и общая сумма убытков. Понятно? Думаю, что вы пригласите юристов-оценщиков и двух бесплатных адвокатов.
- Бесплатных?
- А как же! Суд учтет, что я бывший хозяин, крестьянин. А таких надо любить, как космонавтов. Вот так, миленький, уяснил? Я же большой хитрец, ха-ха...
- Вряд ли учтет наш благородный суд... - сказал я чуть слышно, но он, к счастью, не разобрал моих слов. Да и внимание его отвлеклось: в моей створке опять сидел голубок. Он перебирал потихоньку лапами, и от этого получался чуть слышный звук. Так бывает, когда в пустой квартире скребется мышка, такой же звук, когда ветка тополя скользит по стеклу.
- Опять прилетел. Наверно, за мной, - сказал Николай Поликарпович и начал подниматься со стула.
- Кто прилетел? - спросил я с тревогой, точно бы очнувшись от сна.
Так и было. Я очень устал. И от длинного разговора устал, и от самого гостя, и от своей душной комнаты, и даже от котенка устал, который вел себя в моей комнате как хозяин. Он когтил книги на стеллаже, раскачивался на шторе, и я почему-то не мог на него цыкнуть, а почему не мог - не понимал. Мой гость вежливо кашлянул, привлекая к себе внимание. Он стоял уже в полный рост, и голова его почти упиралась в потолок.
- Значит, я ухожу. Ухожу... - он дважды повторил это слово и пошевелил усами. - А тетрадку мою отнесите в суд, не забудьте. Вы человек бывалый, потому надеюсь на вашу серьезность, а расходы я оплачу. У меня же пенсия. Думаю, хватит. Адвокаты ведь у нас будут бесплатные, да?
- Сейчас бесплатно и в уборную не ходят.
Он промолчал, не замечая моего юмора. Мне показалось даже, что он к чему-то готовится. Так и есть, усы его зашевелились еще сильнее, а голова затряслась, он резко шагнул ко мне и перекрестил меня:
- Спаси вас Господи и сохрани! И сподоби найти слово сильное и крепкое, чтоб защитить мое имущество и возместить все пропажи. И пусть не обойдет вас удача и добрые люди.
Он наклонился ко мне, как к ребенку, и поцеловал в голову. Я немного удивился, но скоро пришел в себя. Мой гость собирался. В ногах у него путался и пищал котенок, он поднял его и посадил на плечо. Рыжик сразу успокоился.
- А теперь прощайте, коллега. Мы отплываем... - Это были его последние слова в моем доме. Сказав их, он направился к двери.
Я его не задерживал. Я слышал, как он осторожно, как бы крадучись спускался с крыльца, а потом его ботинки прошаркали по ограде. И снова Дозор не вышел из конуры и не залаял. А почему не залаял - это тайна, которую мне уже не разгадать никогда...
А через час я и сам вышел на улицу и бесцельно пошел по деревне. Улица была пустая, как будто все вымерло. Август, а парит, как в Сахаре. Наконец на самом краю деревни я увидел человека. Это была моя соседка тетя Гутя. Она как-то отстраненно взглянула на меня, покачала головой и даже не поздоровалась. Странно, даже забавно. Обычно всегда, встречаясь со мной, она что-то выспрашивала, рассказывала, а теперь замкнулась, не подошла. А может, она шла сейчас с кладбища? она часто туда ходит, на могилку к сестре. Вот и сегодня, видно, была там и сейчас загрустила, задумалась... Я поднялся на высокий пригорок и повернулся направо - там вдали белели березы, а между ними темнели кресты. Я смотрел на кресты, а мои губы что-то шептали. А что шептали - не знал я, не понимал, точно это не я стоял сейчас на пригорке, а кто-то другой, незнакомый, чужой человек. А потом в душе поднялась вина. Но почему? Отчего? А вина поднималась все выше и выше, и вот уже встала в горле, как наказание. И сразу голос возник, знакомый до боли, до спазмы: "Ты могилку-то разыскал деда Василия?.. ну что молчишь, разыскал?.." Но сразу же пропал этот голос, как будто приснился. И я двинулся дальше.
И все-таки странности продолжались. Еле успела отойти тетя Гутя, как я увидел стадо гусей. Оно медленно двигалось мне навстречу. Гуси были какие-то тихие, смирные, они не гоготали и не хлопали крыльями. И чем ближе они ко мне подходили, тем их делалось меньше и меньше, точно таял на глазах снежный ком. Когда я чуть не столкнулся с ними - стадо пропало. И тут я догадался: это же обыкновенный мираж, да, мираж, пустота, видение. Такое бывает от солнца, от неба, такое случается, особенно в августе. А может, и тетя Гутя мираж? А Николай Поликарпович?.. Боже мой, до чего только не додумаешься в такой зной! Я остановился, прислушался к сердцу, оно у меня не переносит жару. Вот и сейчас сердечко стукнуло торопливо, неровно, еще миг-другой - и захлебнется совсем. И, как всегда, возник страх. Но, пересилив себя, я шагнул вперед. И мое мужество было вознаграждено. Шагов через двадцать я увидел полоску воды. Это было наше озеро, мы его называли "наше деревенское море". Вода здесь была густая, голубоватая, как морская. А по берегу ребятишки часто находили акульи зубы. Наверное, это были зубы каких-то крупных, огромных щук, но ребятишкам видней... И вот я стою на берегу нашего моря и силюсь что-то вспомнить, сосредоточиться, успокоить себя. У меня это плохо получается. Наконец вспоминаю, что завтра вернется из города жена и привезет оттуда ораву родни. И уже вечером мы придем сюда купаться. Все это я уже думаю, стоя по колени в воде. Потом я сбрасываю с себя одежду и плыву. Сразу же делается легко, хорошо, и стихает сердце. И все во мне сразу успокаивается - даже мысли, даже душа... В конце концов, все пройдет, перемелется, и впереди еще много светлых и добрых дней... А Николаю Поликарповичу надо помочь. Вот схлынет жара, и я поеду к юристам... А потом... а потом надо найти могилку деда. Надо, надо! - вздрогнула и обрадовалась душа. А вода все так же медленно струилась, трогала тело, звала вперед. Наконец я устал и повернул обратно. Теперь прямо в лицо мне бил свет, и я жмурился, отводил глаза, но свет не убывал. Это солнце двигалось уже к вечеру, и природа точно сияла, переливалась, как изумруд. Я быстро вышел на берег, оделся и, успокоенный, направился к дому...
