* * *
О чем может думать энергичная и миловидная двадцатитрехлетняя девушка, смахивая пушистой метелочкой невидимую глазу пыль с полированной мебели в чужой квартире? О том, что свою квартиру она не стала бы заставлять подобной рухлядью? Но своя квартира, увы, недостижима даже в мечтах. Пожалуй, если почаще улыбаться господину... Но нет, хоть и трудно прочесть все эти мысли на затуманенном девичьем личике, дальше подслушивать неприлично. Сторонний наблюдатель, взявшийся бы разгадать нехитрый ход мыслей в хорошенькой головке фрейлейн Ютты, уже третий год работающей секретаршей у профессора Зандлера, был бы огорошен и возмущен, доведись ему и в самом деле узнать, о чем же размышляет фрейлейн во время ежедневной уборки. Возможно, что он даже забросил все свои дела и разыскал бы среди ста шестидесяти тысяч жителей города Аугсбурга некоего господина Зейца. Того самого Зейца, что носит на черном мундире серебряные нашивки гауптштурмфюрера. Впрочем, Зейц не единственный гестаповец в городе... Так или иначе, но ни постороннему наблюдателю, ни господину Зейцу, ни даже фрейлейн Элеоноре, хозяйке и лучшей подруге Ютты, не надо знать, о чем же размышляет она в эти полуденные часы. И все потому, что фрейлейн Ютта не забивает свою голову пустыми мыслями о мебели и женихах. Размахивая пушистой метелочкой, она усердно упражняется в переводе газетного текста на цифровой код пятиричной системы. Подобное занятие требует от молодой женщины исключительного внимания, и естественно, что она может не услышать сразу, как стучит молоточком в дверь нетерпеливая хозяйка, вернувшаяся домой с городских курсов домоводства. - О, Ютта, ты, наверное, валялась в постели! Убрала? У нас куча гостей. Звонил папа. Он привезет каких-то новых летчиков и господина Зейца. - Элеонора, быть тебе гауптштурмфюрершей. Будешь носить черную пилотку и широкий ремень. - Не смейся, Ютта. Когда я вижу черный мундир, моя душа трепещет. Но Зейц... Он недурен, не правда ли? Есть в нем этакая мужская грубость... - Невоспитанность. - Нет, сила, которая... выше воспитания. Ты придираешься к нему, Ютта. Он может заинтересовать женщину. Но выйти замуж за гестаповца из нашего города? Нет! - Говорят, у господина Зейца влиятельные друзья в Берлине. - Сидел бы он здесь! - Говорят о неудачном романе. Замешана жена какого-то крупного чина. Не то наш петух ее любил, не то она его любила... - Ютта, как ты можешь! Помоги мне переодеться. Да, тебе письмо от тетки. Я встретила почтальона. Ютта небрежно сунула конвертик в кармашек фартука. - Ты не любопытна, Ютта. Письмо из столицы. - Ну что может написать интересного эта старая мышь тетя Марта! "Береги себя, девочка, кутай свою нежную шейку в тот голубой шарф, что я связала тебе ко дню первого причастия". А от того шарфика и нитки не осталось. Ну, так и есть. Я должна себя беречь и к тому же помнить, что сегодня окочурился дядюшка Клаус. - Ютта, ты невозможна! - Прожила бы ты с таким сквалыгой хоть год, ты бы его сама придушила. Представляешь, Эли, мне уже стукнуло семнадцать, а этот дряхлый садист каждый вечер читал мне вслух сказки. Про белокурую фею, обманутую русалку и про этого недоношенного духа, как же его... - Рюбецаль? - Точно. Рюбецаль. Имя-то вроде еврейское. - Ютта! - А я никого не оскорбляю. Еще неизвестно, кто этого Рюбецаля выдумал. Ютта подошла к высокому зеркалу в зале, высунула язык своему отражению, состроила плаксивую гримасу. - Эли! Слушай, Эли! А у тебя нет этой книжки? Про Рюбецаля. Дай мне ее посмотреть. Вспомню детство. - Вот и умница, Ютта. Я знаю, что все твои грубости - одно притворство. Я поищу книжку. Ну, что же ты плачешь, Ютта? Возьми себя в руки. Скоро придут гости. - Я всегда реву, когда вспоминаю этого жалкого духа, как он бегал по скалам, и никому-то до него не было дела, и всем он опротивел и надоел. Вроде меня. Только он был благородный дух, а я простая секретарша, даже служанка. - Ютта, как тебе не стыдно. После всего... Сейчас же перестань реветь! В конце концов не забывай: в тебе течет чистая арийская кровь. Ну-ка, улыбнись, детка. Сейчас поищем твоего Рюбецаля. Оставшись одна, Ютта достала из фартука смятое тетушкино письмо, перечитала его и прижала к сердцу. - Итак, сегодня я встречу Марта, - сказала она себе.
* * *
Уж чего совершенно не умел делать уважаемый профессор аэронавтики Иоганн Зандлер, так это веселиться. За бражным столом он чувствовал себя неуютно, как профессор консерватории на репетиции деревенского хора. Все раздражало и угнетало его. Но раздражение приходилось прятать за церемонной улыбкой. Улыбка выходила кислой, как старое рейнское, которым он потчевал неуемных на вино летчиков. Профессор не терпел ни рейнского, ни крепких сигар, ядовитым ароматом которых давно уж пропиталась вся мебель в зале. С тех самых пор, как двенадцать лет назад фрау Зандлер завела обычай зазывать под свой кров "героев воздуха", профессор привыкал к этому аромату, к этой дурацкой атмосфере провинциальных кутежей. Привыкал - и не мог привыкнуть. Когда в 1936 году экзальтированное сердце фрау Зандлер не выдержало известия о гибели майора Нотша (майор упал на Альпы вместе со своим "мессершмиттом"), профессор закусил удила и решил покончить с гостеприимством. Но своевластная Элеонора сравнительно быстро принудила "дорогого папу" впрячься в привычную упряжь. И понеслась тележка. Дочь увлекалась фотографией. На перилах, окружавших зал антресолей, висели грубо подмазанные неумелой ретушью фотографии прославленных немецких асов. Многие из них сиживали за этим столом, добродушно хлопали по спине "мрачного Иоганна", но никого Зандлер не мог назвать своим другом. Так же, как и этих вот самодовольных людей, бесцеремонно завладевших сегодня его домом. Из всех гостей его больше других интересовал Вайдеман. Ему первому придется доверить свое дитя, своего "Альбатроса". Что он за тип? Самоуверен, как все. Безжалостен, как все. Пялит глаза на Элеонору, как все. Пожалуй, молчаливей других или сдержанней. Хотя этот тип из министерства никому рта не дает раскрыть. Столичный фрукт. Таких особенно приваживала фрау Зандлер. О чем он болтает? О распрях Удета с Мильхом? Зандлер не смог поймать нить беседы. Но он физически ощутил, как вдруг напряглась ушная раковина сидящего наискось от него Зейца. Всегда, когда Зейц был за столом, Зандлер не выпускал из поля зрения изощренный орган слуха господина гауптштурмфюрера. Он научился ориентироваться по чуть заметному шевелению гестаповского уха, улавливать степень благонадежности затронутой темы. Сегодня ушная раковина Зейца была в постоянном движении он усердно уминал цыпленка в сметанном соусе. Но вот паровозный ритм движения нарушился: слух напрягся. Пихт рассказывал о первых сражениях "битвы над Англией". - Английская печать уже налепила вашему уважаемому шефу ярлык детоубийцы. - А за что? Уж скорее его следовало налепить Юнкерсу. Бомбардировщики-то его, - вступился за хозяина пучеглазый капитан Франке, второй летчик-испытатель Мессершмитта. - Ну, у толстяка Юнкерса репутация добродушного индюка. Гуманист, да и только. А бульдожья хватка Вилли известна каждому. - Да, уж наш шеф не терпит сантиментов, - согласился Франке. Пихт повернулся к Вайдеману. - Я тебе не рассказывал, Альберт, про случай в Рене? Вы-то, наверное, слышали, господин профессор. Это было в 1921 году. Мессершмитт тогда построил свой планер и приехал с ним в Рене на ежегодные соревнования. Сам он и тогда уже не любил летать. И полетел на этом планере его лучший друг. Фамилии я не помню, да дело не в этом. Важно, что лучший, самый близкий друг. И вот в первом же полете планер Мессершмитта на глазах всего аэродрома теряет управление и врезается в землю. Удет - он-то мне и рассказал всю эту историю - подбегает к Мессерпшитту, они уже тогда были дружны, хочет утешить его в горе, а тот поворачивает к нему этакое бесстрастное лицо и холодно замечает: "Ни вы, Эрнст, никто другой не вправе заявить, что это моя ошибка. Я здесь ни при чем. Он один виноват во всем". Понял, Альберт? То-то. Я думаю, это был не последний испытатель, которого он угробил. Не так ли, господин профессор? Все оборвалось в организме профессора. Судорожно собирая мысли, он не спускал глаз с раскрытой, как мышеловка, ушной раковины Зейца. - Я не прислушивался, господин лейтенант. Вы что-то рассказывали об испытаниях планеров. Я не специалист по планерам. Элеонора поспешила на помощь отцу: - Пауль, можно вас попросить об одной личной услуге? - Обещаю безусловное выполнение. - Не обещайте, не услышав, Пауль! - Элеонора поджала губы. - Если генерал-директору случится посетить Аугсбург, уговорите его зайти к нам. Я хочу сама его сфотографировать. Его старый портрет уже выцвел. - Генерал-директор, без сомнения, будет польщен таким предложением. Он высоко ценит юных граждан Германии, которым не безразлична слава Третьего рейха. - О, Пауль! Я могу надеяться... Пихт встал, наклонился через стол, почтительно, двумя руками, взял мягкую ладонь Элеоноры, коснулся губами запястья. - Вы умеете стрелять, фрейлейн? - Нет, что вы! - Надо учиться. У вас твердая рука. Позеленевший Зейц повернулся к Зандлеру. - Где же ваша несравненная Ютта? Или сегодня, в честь почетных гостей... ухмылка растянула плотное лицо гауптштурмфюрера, - вы изменили своему правилу сажать прислугу за стол? - Ютта не прислуга... - оробев, начал профессор. - Я слышу, господин Зейц интересуется нашей Юттой, - проговорила Элеонора. - Вот сюрприз! Но сегодня она не спустится к нам. - А если я попрошу? - Ну, если вы умеете и просить, а не только приказывать, испытайте себя. Но чур, никакого принуждения. Ведь вы не знаете своей силы... Элеонора шаловливо ткнула пальчиком в черный рукав гестаповца. Зейц встал, расправил ремни и направился к деревянной лестнице на антресоли. Заскрипели ступени. Ютта поспешно закрыла дверь, внутренне собралась. Из ее комнаты на антресолях, если оставить двери приоткрытыми, было хорошо слышно все, о чем говорилось в зале. При желании она могла и незаметно рассмотреть сидящих за столом. Ни Зейц, ни Франке, ни другой испытатель из Лехфельда Клюге не интересовали ее. Они уже не раз были в этом доме. Все внимание Ютты было обращено на двух приезжих. Один из них может оказаться тем самым Мартом, о приезде которого в Аугсбург сообщило присланное из Берлина письмо. Ведь именно сегодня он должен связаться с ней. А до полуночи всего два часа. Появление этих двух здесь сегодня не может быть случайным. Но кто же из них? Конечно, когда она спустится, он найдет способ привлечь к себе ее внимание. Но прежде чем показаться внизу, она хотела бы сама узнать его. Кто же он? Кто? Он скажет ей: "Фрейлейн, по-видимому, вы до сих пор любите читать сказки?" Она скажет. "Я ненавижу их, они мешают нашему делу". Он скажет. "Но они учат любить родину, не правда ли?" Она скажет: "Так говорит мой дядюшка Клаус. Но ведь любить родину - это значит сражаться за нее? Вы сражаетесь за фатерланд?" И тогда он ответит: "Я, как несчастный Рюбецаль, летаю над землей, оберегая покой людей". Так он скажет или примерно так. Но кто же из них? Высокий белокурый лейтенант или плотный коренастый капитан? Лучше бы лейтенант! Ах, Ютта, Ютта! Красивый парень. Только уж очень самоуверен. И рисуется перед Элеонорой. "Мы с генералом". "Я уверен..." Фат. Элеонора уже размякла. А он просто играет с ней. Конечно, играет. Наверное, у него в Берлине таких Элеонор!.. "Как он на нее смотрит! А глаза, пожалуй, холодные. Равнодушные глаза. Пустые. Разве могут быть такие пустые стеклянные глаза? А капитан? Этот как будто проще. Сдержанней. И чего он все время крутит шеей? Воротник жмет? Или ищет кого-нибудь? Меня? И на часы смотрит. О чем это он шепчется с Клюге? А теперь с Зейцем. А лейтенант развязен. Руки целует Элеоноре. Расхвастался связями. А Зейц даже позеленел от злости. Встал. Идет сюда. Только его мне не хватало! Ну, что ж, даже лучше. Все равно надо сойти вниз". Ютта быстро прикрыла дверь, забралась с ногами в мягкое кожаное кресло. Зейц постучал, тут же, не дожидаясь ответа, распахнул дверь. Сколько в нем благодушия! Широкое лицо беспредельно растянуто в благожелательной улыбке - Простите, фрейлейн, за позднее вторжение. Поверьте, что оно вызвано моим глубоким расположением к обитательницам этого милого дома. Сочувствую вашей бедной головке, но... - Ваше чувство к госпоже Элеоноре для меня не секрет, господин Зейц. - Тем лучше. Взгляд Зейца внимательно ощупывал комнату. - Надеюсь, вы одобряете мой выбор? - Элеонора - девушка, заслуживающая безусловного восхищения. Но я не думаю, чтобы она уже была готова к брачному союзу. Ей нет и двадцати. - Фюрер ждет от молодых сил нации незамедлительного исполнения своего долга. Германия нуждается в быстром омоложении. Я уверен, что фрейлейн Элеонора во всех отношениях примерная девушка, хорошо понимает свой патриотический долг. - У нее остается право выбора... - Ерунда Она слишком юна, чтобы самостоятельно выбирать достойного арийца. Ей нужно помочь сделать правильный выбор. Подобная помощь будет высокопатриотическим поступком, фрейлейн Ютта. - Вы переоцениваете мое влияние, господин Зейц. Зейц уселся на мягкую спинку Юттиного кресла, приблизил к ней свое лицо. Жесткие глаза сузились. - Это вы, фрейлейн, недооцениваете меня.- Он рассмеялся. - Хватит сказок, Ютта, хватит сказок. Она похолодела. Непроизвольно дрогнули ресницы. - Какие сказки вы имеете в виду? Она взглянула прямо в узкие глаза Зейца. Он все еще смеялся. - Разве вы не любите сказок, Ютта? Разве вам их не читали в детстве? Бабушка? Ха-ха-ха! Или дядюшка? Ха-ха! У вас же есть дядюшка? - Он умер. Я что-то не понимаю вас Вы... Не может быть. Зейц, казалось, не замечал ее смятения. - Видите. Дядюшка умер. Бедный дядюшка Клаус! Он уже не может помочь своей любимой племяннице. А ведь ей очень нужна помощь. Одиноким девушкам трудно жить на свете. Их каждый может обидеть... Зейц положил обе руки на зябкие плечи Ютты. Она дрожала. Все в ней протестовало против смысла произносимых им слов. Так это он? Невозможно! Но как он узнал? Значит, провал. Их раскрыли. Надо закричать, предупредить его. Он сидит там, внизу, не зная, что такое Зейц, не догадываясь. Или там никого нет? Его схватили уже. И теперь мучают ее. Там, внизу, чужие. Кричать бесполезно... Или... Это все-таки он, наш. И все это лишь маскировка, игра... Но можно ли так играть? Она не могла вымолвить ни слова. - Кто защитит одинокую девушку? Добрый принц? Гордый дух? Рюбецаль? Вы верите в Рюбецаля, Ютта? Он проверяет ее. Ну конечно! - Да... - Я буду вашим Рюбецалем, фрейлейн. Как вам нравится такой дух? Несколько крепок, не правда ли? Ха-ха-а! Нет, это невозможно. Тут какое-то страшное совпадение. Надо успокоиться. Надо ждать. Он сам выдаст себя. Спросить его, откуда он знает о дяде Клаусе? - Как вы узнали о моем старом дядюшке? Ведь сегодня день его памяти. - Зейц знает все. Запомните это. Я же дух. Могу быть добрым. Могу быть злым. Но вы ведь добрая девушка? Завтра вы придете ко мне. Но никому ни слова. Слышите. А теперь отдыхайте. - Вы знаете, у меня прошла голова. Ваше общество располагает к беседам. Я хочу сойти вниз. Только разрешите мне привести себя в порядок. Зейц вышел, а Ютта еще долго сидела в кресле не шевелясь, слушая, как утихает сердце, стараясь понять, что же произошло. Когда она спускалась по лестнице, ловя и оценивая прикованные к ней взгляды сидящих за столом, в наружную дверь постучали. - Открой, Ютта, - сказала Элеонора, по-видимому не очень довольная ее появлением. В дверях стоял, улыбаясь, пожилой худощавый офицер. Наискось от правого глаза тянулся под козырек тонкий белый шрам. Жесткие седоватые усы подчеркивали синеву тщательно выбритой кожи. Офицер погасил улыбку. - Передайте профессору, что его просит извинить за поздний визит капитан Коссовски. Она пошла докладывать, а навстречу ей из зала надвигался, раскинув руки, коренастый капитан Вайдеман. - Зигфрид, затворник! Ты ли это?
