«Жениться для того, чтобы не спиться, — думал он иногда в минуты раскаяния. — Что же это такое: обманывать самого себя?.. Нет, это уж совсем глупо. Больше: нечестно…»
Оставался еще другой выход: уехать из Пропадинска при первой возможности. Кочетов и остановился на этой спасительной мысли. В самом деле, уехать, и дело с концом. Всякая мадера останется в Пропадинске, а он, Кочетов, начнет жить снова… Как это хорошо. Больные думают так же, точно можно уехать от своей болезни.
Чтобы не откладывать дела в долгий ящик, Кочетов написал кое-кому из старых знакомых, не найдется ли ему где-нибудь места не в такой глуши, как Пропадинск. Одному старому товарищу он даже откровенно исповедался относительно истинных причин такого желания, и это значительно его облегчило.
Он стал смотреть на свое существование в Пропадинске, как на что-то временное, и на этом совершенно успокоился.
«Вот удивится Семен Гаврилыч, когда я к нему заявлюсь с последним визитом! — с улыбкой думал Кочетов, представляя себе удивленное лицо градского головы. — „Как? куда? зачем?.. Не хотите ли, Павел Иваныч, мадерцы“… Ха-ха!..»
По-прежнему заходить к Прасковье Гавриловне теперь было неудобно. Она хотя и носила траур, но провинциальная сплетня не знает пощады. Да и сама Пашенька в последнее время как-то перестала нравиться Кочетову. В ней было что-то такое отталкивающее и неприятное, хотя по наружности она оставалась прежней завидной красавицей.
— Вы что же это меня забыли, Павел Иваныч? — ласково пеняла она, встретив доктора у Семена Гаврилыча. — Завернули бы когда-нибудь поболтать…
— Не знаю… я постараюсь…
— Вы знаете, что за вдовушками всегда ухаживают…
Эта шутка вышла уж совсем неловко, да она была, по меньшей мере, неуместна. Но доктор вспомнил, что он скоро уедет из Пропадинска, и решил возобновить знакомство. Прасковья Гавриловна встретила его как старого друга и пожаловалась на скуку. Зеркала везде были затянуты кисеей, и веяло заметной пустотой.
— Когда я остаюсь одна в этих комнатах, — говорила хозяйка, занимая гостя, — мне делается даже страшно… Слышатся какие-то шаги, какой-то стук, и я по ночам не тушу огня в своей спальне. Вы не можете понять этого чувства, потому что для вас, как холостого человека, все трын-трава.
«Ну, теперь начнется опять разговор о женитьбе…» — невольно подумал Кочетов, но, вспомнив про свой отъезд, проговорил с большой развязностью, удивившей его самого:
— А я, Прасковья Гавриловна, надумал жениться… Говорю совершенно серьезно!..
Прасковья Гавриловна пытливо посмотрела своими большими глазами прямо ему в лицо и только покачала головой.
— Уверяю вас, Прасковья Гавриловна. Вы не верите?..
— Вы шутите. Вижу по лицу.
— Нисколько. Я даже хотел обратиться к вам за советом, Прасковья Гавриловна, тем более, что вы сами еще недавно предлагали мне.
Эта мистификация забавляла Кочетова, и он продолжал разговор в этом направлении, стараясь подзадорить бабью страстишку устраивать счастливые браки. К его удивлению, Прасковья Гавриловна туго поддавалась и не шла на закинутую удочку.
— Нынешние женихи только на языке, — заметила она на прощание. — И так изживете век: разве не стало нашего брата, баб?..
Встречаясь с Прасковьей Гавриловной, Кочетов каждый раз старался заводить этот разговор, который ее заметно волновал и даже сердил. Она так хорошо сердилась: глаза темнели, губы надувались, на белом низком лбу всплывала такая хорошенькая морщинка.
— Да вы серьезно, что ли? — спросила она однажды и заалелась еще сильнее, точно он сватался за нее.
— Серьезно. Я уж решился жениться на этой Акулине Седелкиной.
— Не Акулина, а Марья…
— Виноват: действительно, Марья… Это очень красивое имя: Маня, Манечка. Не правда ли? Кстати, вы позволите мне зайти для окончательных переговоров по этому поводу?
— Послушайте, вы смеетесь надо мной, как над дурой!..
— Прасковья Гавриловна…
— Ничего и слушать не хочу. Вы противный человек, а я считала вас гораздо лучше.
— Я постараюсь исправиться. Знаете поговорку: женится — переменится…
— Вы насмешник!
Под предлогом серьезно поговорить о деле, доктор начал бывать в бубновском доме почти каждый день и раза два совсем вывел хозяйку из себя. Эта шутка ему нравилась. Раз, заявившись в белом галстуке и свежих перчатках, Кочетов весело заявил:
— Ну-с, я заехал за вами, дорогая Прасковья Гавриловна.
— Это еще что за новость?
— Вы обещали съездить со мной к невесте. Одному как-то, знаете, неловко, да и старик Седелкин… Ну, одним словом, о чем я буду с ним разговаривать? А если вы займете его, тогда уж я переговорю с невестой…
— Вам следует сделать визит сначала одному, Павел Иванович, — серьезно ответила Прасковья Гавриловна, сдвигая свои соболиные брови.
— Ах, помилуйте, что за глупые церемонии! Лучше все попросту устроить. Да и Марью Семеновну я встречал у вас же, а старика Седелкина каждый день встречаю в управе.
— Я пойду одеваться?.. — нерешительно проговорила Прасковья Гавриловна.
— Пожалуйста.
Эта комедия незаметно начала нравиться Кочетову тем, что сближала его с Прасковьей Гавриловной, как всякие любительские спектакли. Он в качестве жениха смело садился теперь рядом с ней на диван, брал ее за руку и позволял самые интимные темы. Когда из своей комнаты Прасковья Гавриловна показалась в тяжелом шелковом платье, Кочетов подбежал к ней и горячо поцеловал руку. Нет, решительно, получалась пресмешная комедия… Когда поехали к Седелкиным, Кочетов смело обнял свою даму за талию и только улыбнулся, когда она на него взглянула удивленными глазами и сделала слабое усилие освободить талию из крепко охватившей ее руки.
Седелкины были дома. Они жили по-старинному, на купеческую руку. Каменный дом делился на две половины; парадная большая половина стояла всегда пустой, и хозяева жались в двух маленьких комнатках где-то около кухни. Появление нежданных гостей взбудоражило это тугое гнездо до основания. Старик выбежал навстречу, торопливо застегивая засаленный длиннополый сюртук, а Марья Семеновна показалась только потом. Девушка, видимо, торопилась одеваться и вышла к гостям с взволнованным лицом. Она не была красива, но свежая миловидность заменяла красоту.
Прасковья Гавриловна повела дело с уверенностью настоящей свахи и раза два принималась горячо целовать конфузившуюся девушку.
— У меня все поясница к ненастью отзывается… — говорил старик, стараясь попасть в тон будущему зятю-доктору. — Конечно, мои года уже не маленькие, да и своя забота везде.
— А вам нужно какого-нибудь молодого человека, — вмешалась Прасковья Гавриловна, — вот и будет замена… У вас и в комнатах перестало жилым пахнуть, Семен Игнатьич.
Кочетов, улыбаясь про себя, старался в тонкости разыграть заправского, всамделишнего жениха и с удовольствием чувствовал на себе боязливый взгляд невесты. Она так мило опускала глазки, когда он смотрел на нее, а когда он подошел к ней и заговорил какие-то пустяки, у бедняжки даже дрожали руки, «Нет, уж я, кажется, того, слишком разгулялся…» — подумал Кочетов, и в нем проснулось совестливое хорошее чувство. Зачем он ломается над этим стариком и его дочерью?.. Он живо представил себе те чувства и мысли, которые переживали они сейчас, и сделал глазами знак своей свахе, что пора убираться восвояси.
— Милости просим в другой раз… — приглашал старик, и эти простые слова стояли в ушах Кочетова всю дорогу, как живой упрек в шалопайстве.
— Что, понравилась вам невеста? — спрашивала Прасковья Гавриловна, переживая то свадебное волнение, из-за которого такие женщины лезут устраивать чужие свадьбы.
— Во-первых, вы не должны мне говорить «вы», — ответил Кочетов, притягивая сваху за талию совсем близко к себе:- вы будете моей посаженой матерью… А во-вторых, я сегодня хочу мадеры, чтобы вспрыснуть хорошее дело!
Прасковья Гавриловна ничего не ответила и бойко вбежала по лестнице своего дома, так что Кочетов, поднимавшийся за ней, мог любоваться ее белыми юбками и шелковыми модными чулками, так соблазнительно охватывавшими точно выточенную ногу.
В передней, помогая раздеваться свахе, он прямо обнял ее и поцеловал в затылок, где золотистыми завитками прятались отделявшиеся короткие прядки волос. Прасковья Гавриловна кокетливо ударила его по рукам и убежала в свою комнату с легкостью и грацией расшалившейся девочки.
«Э, да и посаженая маменька недурна…» — думал Кочетов, расхаживая в гостиной в ожидании мадеры и припоминая шелковые чулки.
— Вот что, посаженый сынок, ты порядочный повеса, — заговорила Прасковья Гавриловна, возвращаясь с бутылкой и рюмками. — Я думала о тебе гораздо лучше!..
— Мамынька, исправлюсь…
