— Чем ты тут занят? — спросил Ластова входящий Змеин. — Брось эти пустяки и пойдем со мною.
К поэту подошел Куницын.
— Что ж ты не представишь меня своему другу?
— Виноват. Благословляй свою судьбу, о юноша что удостоился узреть сего мужа! Се он, le celebre Kounizine [36], представитель петербургских mauvais sujets [37]. До четвертого класса гимназии я имел счастье называть его своим товарищем; но тут, постигнув свое высшее назначение, он переселился в храм Фемиды; до нынешнего года посвящали его в таинства богини. И вот, попечения жрецов увенчались полным успехом: грациознее его никто не канканирует (у Ефремова предлагали ему по пяти целковых за вечер, с открытым буфетом), лучше его никто не знает приличий высшего тона (поутру весь стол у него завален раздушенными записочками); французским языком пропитан он насквозь, до кончиков ногтей, точно наэлектризован, так что стоит только дотронуться до него пальцем, чтобы вызвать искры изысканнейших парижских bonmots [38]…
— Но, Ластов, это бессовестно… — протестовал, нахмурившись, правовед.
— Впрочем, добрый малый, — присовокупил поэт. — Как видишь, не сердится даже на мой преувеличенно-лестный панегирик.
— Очень приятно познакомиться, — сказал Змеин, пожимая руку правоведу.
— Сей, — продолжал рекомендовать Ластов, ткнув указательным перстом в грудь друга, — Александр Александров сын Змеин, натуралист, также вполне оправдавший надежды своего начальства, Ну, и… натуралист, одно слово. Понимаешь?
— Не совсем. Должно быть, нечто вроде тебя?
— Приблизительно, только еще воплощеннее. Ты, Змеин, звал меня зачем-то?
— А вот видишь ли: я пойду и сяду в гостинице за стол, ты подойди да заговори со мной по-русски.
— Больше ничего?
— Больше ничего.
— Но ради какой цели, позволь узнать?
— Это ты из дела усмотришь. Исполни только мои указания.
Молодые люди направились к главному отелю. Змеин вошел в столовую первым, занял свой стул и возобновил разговор с любознательным немцем. Вошедший несколько спустя с Куницыным Ластов, согласно условию, подошел к сидящему приятелю и, положив ему руку на плечо, спросил во всеуслышание:
— А что ты, брат, заказал для меня бифштекс и рейнвейну?
Нельзя изобразить, какое магическое действие произвели эти, сами по себе весьма невинные, слова на наших девиц. Наденька, узнав в Ластове с первого же взгляда висбаденского игрока, вспыхнула до висков и не знала, куда отвернуться; Лиза подняла голову и молча вперила в Змеина изумленный, строгий взор; Моничка, наконец, прыснувшая сначала, поняла тут же всю неловкость своего положения и с запальчивостью обратилась к Змеину:
— Вы, monsieur, знаете по-русски и не могли объявить нам об этом заранее?
— Напрасно вы горячитесь, — отвечал спокойным тоном Змеин. — Не вы ли сами посвящали все присутствующее общество в ваши частные тайны? Чем виноват смертный, случайно понимавший по-русски?
— Но вы обязаны были предупредить нас!
— Я и предупредил: позвал товарища, чтобы он при вас заговорил со мною.
— Как? Вы нарочно сходили за ним? C'est affreux [39].
— Послушайте, милостивый государь, — обратилась тут к Змеину Лиза, вымеривая его ледяным взглядом, — вы хотели дать нам урок?
— Имел в виду.
— Но по какому праву, позвольте вас спросить?
— По праву старшего — наставлять детей.
— Детей! Если б вы знали, с кем говорите…
— А именно?
— Я… я более года посещала университет, покуда не вышло запрещения…
— Так вы экс-студентка? Что ж, этого товару на свете не искать стать: божья благодать.
— Да, благодать! Но это не все. В настоящее время я занимаюсь своим предметом дома и в будущем мае думаю сдать уже на кандидата, а там, даст Бог, и на магистра, на доктора… Вот что-с!
— Дай Бог, дай Бог вам всякого успеха.
— Ты не думай, ma chere, что он хотел предостеречь нас, — вмешалась с желчью Моничка. — Это было одно мальчишество, желание посмеяться над девицами… Мы презираем вас, сударь!
— Видите, как вы неразборчивы в выборе ваших выражений, — возразил с прежним хладнокровием Змеин. — Надо быть осторожнее: другой на моем месте, пожалуй, отплатил бы вам тою же монетой. Я вижу, приходится изложить вам ход дела систематически. Я толковал без всяких задних мыслей с сим достопочтенным тевтоном. О чем? Вы, может быть, слышали.
— Очень нужно нам подслушивать ваши скучные разговоры!
— Зачем же отпираться, Моничка? — заметила Лиза. — Ну, мы слышали, о чем вы говорили. Что ж из того?
— Дело не в предмете нашего с ним разговора, в том, чтобы вы знали, что предметом этим были не вы. Тут долетает вдруг до слуха моего несколько слов обо мне. Как было не насторожить ушей! Обнаруживать же, что я понимаю вас, не было резонной причины: вы говорили обо мне — тема самая приличная. К тому же куда как приятно подслушать лестный о себе отзыв из прелестных девичьих уст!
— Пожалуйста, без колкостей, сударь!
— Тут зашла у вас речь о вчерашней авантюре, — продолжал Змеин. — Я мысленно зажал себе уши, но что прикажете делать, если мера эта не оказалась вполне состоятельною? Расслышав кое-что из вашего разговора и опасаясь, чтобы вы и в другой раз, перед менее снисходительным слушателем, не скомпрометировали себя подобным же образом, я почел своим долгом преодолеть природную флегму (что я второй Обломов — подтвердит вам всякий, кто мало-мальски знает меня), встал и пошел вот за ним. Я думал, что вы будете мне еще душевно благодарны.
В продолжение этой рацеи нашего философа черты Лизы начали мало-помалу проясняться.
— Мы где-то с вами уже встречались, — промолвила она. — Вы не из петербургского ли университета?
— Так точно.
— Что же вы не сказали нам этого с первого же начала? Ваш приятель, должно быть, также университетский? Его я, кажется, видела вместе с вами на лекциях.
— Да, мы с ним одного факультета и курса.
— Ну, вот. Знаете что? Вы, кажется, вовсе не такой злодей, как представилось нам сначала. Вы куда отсюда? В Интерлакен?
— В Интерлакен.
— И играете в шахматы?
— Играю.
— Послушайте, тут ужасная скука: хотите быть знакомым с нами?
— Но, Лиза!.. — шепнула ей Наденька, разгоревшаяся при последних словах сестры, если возможно, еще пуще прежнего. — Ведь он все расскажет своим товарищам…
— Да! — обратилась к Змеину экс-студентка. — Вы ведь ничего еще не говорили этим господам о сюжете нашего давешнего разговора?
— Нет, не успел.
— Так и не говорите. Молодым девушкам, знаете, конфузно. Стало быть, решено: мы знакомы?
— Пожалуй, мне все равно. А вы порядочно играете в шахматы?
— Вот увидите. Однако пора и узнать подробнее, с кем мы имеем дело. Кто вы, господа?
— Я и он, — сказал Змеин, указывая на Ластова, — кандидаты естественных наук, я — будущий мыловар, он — будущий просветитель юношества.
— А зовут вас?
— Меня Александром Александровичем Змеиным, его — Львом Ильичом Ластовым.
— А вы кто? — обратилась Лиза к Куницыну. — Бьюсь об заклад, что лицеист или правовед?
— Из чего вы заключили? Да, я был правоведом, но уже окончил курс — с девятым классом! Зовут меня Куницыным.
— Il me semble, que nons avons deja vu monsieur a Interlaken [40]? — заметила насмешливо-кокетливо Моничка.
— A votre service, mademoiselle [41], — отвечал, ловко раскланиваясь, правовед.
— Теперь очередь за нами, — сказала Лиза. — Я — Лизавета Николаевна Липецкая, чин и звание мое вам уже известны. Это — сестра моя, Надежда Николаевна, петербургская гимназистка. Вот наша мать, жена тайного советника Липецкого. А вот, Саломонида Алексеевна Невзорова — один из будущих перлов петербургских великосветских балов, — прибавила экс-студентка не без иронии.
Жена тайного советника хотела было вмешаться в разговор молодежи, ибо находила неслыханным и ни с чем несообразным такое внезапное знакомство с вовсе незнакомыми людьми, но никто из участников маленькой интермедии не удостоил ее внимания, и, пожав плечами, непризнанная родительница повернулась опять к своей французской графине.
Немец, сосед Змеина, угадывая сердечное желание стоящих за ним молодых людей подсесть к своим новым знакомкам, допил наскоро остатки пива и поднялся с места.
— Вы, господа, может быть, устали? — проговорил он. — Я, со своей стороны, насиделся. Как бы вам только поместиться.
Но юноши поместились как нельзя лучше: соседи направо и налево поотодвинулись, в открывшийся промежуток был втиснут новый стул — и поместились. Завязался разговор, непринужденный, веселый, как между старыми знакомыми. Куницын, который предшествующее лето провел в разгульной столице Франции, знал множество "ароматных" анекдотов из области тамошнего полусвета и преимущественно способствовал оживленности разговора. Отроковицы заметно успокоились от первого волнения, изобличая похвальный аппетит: наперерыв намазывали они себе на полуломтики рыхлой, белой булки свежего масла и сверху, как водится, зернистого, полужидкого меду.
