- Ну откуда же я знаю, что будет потом, - сказал Мокшин и обнял Варю за плечи. - Кто вообще это знает? А если я завтра отдам концы?
- Тогда я тоже.
- Не болтай. И не кисни. Никто про себя ничего не знает, Варька. Можно загадывать сколько угодно, можно давать пустые обещания, клятвы... Можешь ты, например, быть уверена, что через год я тебе не надоем, не опротивлю?
- За десять лет не надоел.
- ...Не можешь ты быть уверена. И я не могу. Вот смотри: сегодня нам с тобой уже по тридцать пять, верно? Через пять лет будет по сорок. Допустим, мать умрет...
- Зачем ты так?
- А почему? Почему я должен делать вид, что именно моя мать будет жить вечно? Ей сейчас уже под семьдесят, и она пережила блокаду. Ну, пять лет еще, ну, десять от силы... Так вот, я останусь один и решу жениться. Мужчина в сорок лет еще далеко не старик, а женщина...
Варя молчала.
- Ну, чего ты? Куда денешься, закон природы. И разве преступление, что мне захочется когда-то иметь семью, детей? Что я - да! - думаю об этом? Это очень грустно, очень обидно, даже жестоко, но... в сорок лет здорового, полноценного ребенка ты ведь мне не родишь. К сожалению.
- Разве я в этом виновата?
У нее дрожали губы, дергалась щека, лицо сделалось некрасивым и старым. _Уже_ старым.
- Ни в чем ты не виновата. Но и я не виноват, что тебе не двадцать лет. И хватит. Ей-богу, хватит, это уже мазохизм какой-то.
- Как... как ты можешь? Мы целых десять лет вместе...
- Вот именно. Целых.
- Мои родители прожили тридцать.
- Они были мужем и женой. У них была ты.
Совершенно неожиданно у Варвары маятником замоталась голова, она упала на тахту лицом в подушку, плечи задергались.
- Я тебе надоела! Ты меня не любишь! Не нужна! - невнятно выкрикивала она, и все это было так на нее непохоже, и так было жалко ее, просто черт знает как жалко! Он смотрел на вздрагивающие плечи, на задравшийся у пояса свитер, на вцепившуюся в подушку руку с коротко остриженными широкими ногтями. Она плакала в голос, по-деревенски, так, наверное, бабы по покойнику ревут.
Тут только одно теперь поможет: "Люблю, буду вечно, до гробовой доски, клянусь..."
- Брось, перестань, слышишь? - Мокшин сел рядом с ней на тахту. - Я очень, очень хорошо к тебе отношусь, честное слово, привык к тебе...
Рыдания усилились. О, дьявол, будь он неладен, этот отвар.
- Зачем... зачем ты мне все это сказал? Для чего? - вдруг выкрикнула Варя. - Я же ничего от тебя не требую. Никогда не требовала... Зачем сейчас... ведь все было так хорошо... как у тебя поворачивается язык?
"Зачем сказал". А она зачем спрашивает? Ничего я не знаю, может давно уже осталась одна привычка... ничего я не знаю. А она... да и все... нет, они не просто боятся того, что есть, - драться готовы, из горла вырвать ложь, обман, вот ведь какие дела...
- Послушай, Варька, - Мокшин схватил ее за плечо и повернул к себе лицом (до чего некрасива, глаза запухли, нос расплылся), - успокойся. Сейчас я тебе все объясню. Не могу я врать, понимаешь? Нет, ничего ты не понимаешь, погоди...
Мокшин вынул из портфеля бутылку с остатками настоя.
- Смотри. Это то самое. Ты просила книгу, а я тебе принес... да вытри ты слезы наконец!
Он отвинтил пробку и протянул бутылку Варе.
- Вот. Выпей. Тут еще стакан, не меньше. Я лично перед уходом испил полчашечки, чего и тебе желаю. В целях эксперимента: начнешь меня крыть, шпарить правду-матку. Но клянусь: не обижусь, рыдать не начну. Вот увидишь. Пей!
- Господи! - Варя быстро села и обхватила его за шею. - А я-то, дура... Ну конечно же, ты просто отравился этой дрянью. Это бывает. А я поверила, могла о тебе _так_ подумать.
- Ну, пей, пей, - настаивал Мокшин, - какая там отрава, интересно же!
- Да выпью, все сделаю, что ты хочешь. Ох, как я испугалась, думаю все!
Она взяла из его рук бутылку и стала пить прямо из горла. Мокшин пристально за ней наблюдал. Пьет. До самого дна выпила.
- Тьфу, какая гадость. Ну и что теперь будет? - Варя протягивала пустую бутылку Мокшину.
- Сейчас начнешь говорить. Правду! Только правду. Одну правду. Всю правду, и да поможет тебе бог!
12
Обычно Варя говорила мало, больше любила послушать, а длинных объяснений и признаний по поводу чувств, как правило, избегала. А тут ее прямо-таки понесло, точно она решила разом высказать все, что держала при себе эти десять лет. Мокшин узнал, что, оказывается, она не просто его любит, а любит больше всего на свете, даже маму так не любила, а о бывшем муже и говорить смешно, что кроме него у нее по существу ничего больше в жизни нет, и никого нет, что все эти годы она только и жила их встречами, а промежутки между ними были сплошным мучением.
Еще он услышал, что те три лета, когда они ездили вместе в отпуск, были самыми счастливыми в ее жизни, а когда он уезжает один - хоть в командировку, хоть зимой на лыжах в Бакуриани, хоть на юг, - она с ума сходит тут от тоски и ревности, да, да, что, я не знаю, сколько их выросло, молоденьких, да умных, да образованных, не то что я!..
Насчет тоски и ревности - это для Мокшина была новость. Обычно, когда они с Варей встречались после большого перерыва и он спрашивал, как, мол, ты тут без меня, она всегда с ясной улыбкой докладывала, что все было замечательно, конечно немного скучала, но это не страшно, а вообще жила интересной жизнью, ходила два раза в театр - пригласили, а еще в кино и на выставку моделей одежды.
Теперь выяснилось, что все эти приглашения в театры она выдумывала, а кино и модели видала в гробу, а на самом-то деле ей вообще ничего не нужно, кроме как сидеть около него и смотреть, и еще слушать, потому что он же ужасно красивый, умный и необыкновенно тонкий человек, она никогда не могла понять, за что ей досталось такое счастье в жизни.
Все это было, наверное, более или менее естественно с ее стороны, хотя, конечно, чтоб через десять лет и настолько... но допустим. Но главное - с нарастающим беспокойством слушал Мокший, - ей необходима уверенность, что он никуда не уйдет. Нет, не расписка, не гарантии на сто лет вперед, а просто знать, что сегодня он будет с ней. И завтра. Или хоть до утра, потому что очень страшно всегда ждать: вот сейчас он скажет: "Ну, мне пора", а домой к нему ей нет хода, и она опять останется одна в своей постылой комнате и будет ждать, ждать, ждать...
И потом: все эти годы она, оказывается, была уверена, что он не женится на ней только из-за матери, считала причину вполне уважительной, готова терпеть хоть до старости, хотя, конечно, ей очень бы хотелось иметь ребенка, но - что уж тут поделать! - Олег ей нужнее всякого ребенка, и она надеялась, что хоть когда-нибудь, хоть не скоро, а все равно они будут вместе, поэтому одна мысль, что может быть как-то иначе, для нее ужас, трагедия, чуть ли не повод к самоубийству, ей ведь совсем недавно бывший муж предлагал помириться (а молчала!), но она сказала - нет и никаких разговоров быть не может, все девчонки говорят, что она дура, но ей даже в голову... И вот сегодня, когда она услышала...
- ...Решила, что я подлец.
- Нет, нет! Я знаю: ты очень хороший, благородный, лучше всех! Просто ты выпил этой гадости. Это отравление, яд действует на головной мозг... и вдруг ее взгляд остановился на бутылке из-под зелья, и она внезапно умолкла. Не отрываясь и медленно бледнея, она смотрела на бутылку, на _пустую_ бутылку, пустую, потому что...
- Но я ведь тоже... - зачем-то она поднесла руку к горлу. - Я выпила и - ничего? Значит...
- Что - "значит"?
Варвара поднялась с дивана. Очень бледная и прямая, стояла она перед Олегом.
- Ты меня любишь?
Не чувствовал он сейчас никакой любви. Он чувствовал усталость. И еще какую-то обреченность, как будто на крутом спуске, когда отвернуть уже нельзя, заметил камень, вот перед собой в двух метрах, а скорость - под сто... Варя смотрела ему в глаза и ждала.
- Не знаю, - с трудом проговорил Мокшин. - Сейчас, наверное... Не знаю...
- Тогда уходи. Слышишь, уходи. Только скорее! Скорее! Скорее! - Она говорила очень тихо, почти шепотом. Но получился крик.
И Мокшин ни объяснять, ни возражать не стал. Ушел.
13
- Ты? - удивилась мать, точно прийти должен был кто-то другой.
- Я же говорил, что приду ночевать.
- Правда? - обрадовалась она. - А я забыла. Неужели ты говорил?
- И даже два раза.
- Сейчас поставлю чайник. Тебе тут звонила девушка. Лариса. Ты голоден? А почему ты не остался у Вари?
...Не хочу я сейчас разговаривать, не хочу никакого чаю, что вы все в душу-то лезете?!
- Варя меня выгнала.
Мать вдруг принялась смеяться.
- Вот так номер! - веселилась она. - _Она тебя_! Ни за что не поверю. Это просто ход, чтобы заставить тебя наконец жениться. А ты-то раскис, вон бледный весь! Ну, беги, беги, умоляй, валяйся в ногах, проси руки и сердца.
- Мама, я ведь говорил. Это мое дело, перестань ты вмешиваться, хватит уже, повмешивалась...
- Ах вот оно как! Я же и виновата. Его выгнали, а мать виновата. Вмешивалась, видите ли, не давала устроить семейное счастье.
- Спокойной ночи.
