Кто-то из пригнанных пробовал было кричать, но, получив дулом в зоб, захлебнулся кровью, затих.
Утро, меж тем, прибывало. Свет его, шипя и потрескивая, тихо вспыхивал, разгорался. Слышно было, казалось даже, как редеет сам воздух, толчками исторгая из себя крупицы и капельки тьмы.
Военные в странной форме старались загнать задержанных на парапет. На парапет, однако, никто взбираться не хотел, люди скрыто отбрыкивались, соскакивали, валились вниз на каменистую землю сквера. Одна только женщина в старомодной шляпке, с полубезумным старческим кокетством, проступившим вдруг на простеньком личике, дурно-припадочно улыбаясь, взобралась с помощью двух автоматчиков на парапет и на нем, чуть выставив вперед правую ножку, застыла. Маленькая, в длинном пальто, без единой морщинки на лбу и на шее, она напоминала покрывшуюся зеленцой и наростами времени бронзовую статую пионерки, из озорства кем-то обряженную во взрослую одежду. Кроме маленькой женщины удалось загнать на парапет двух ребят лет шестнадцати, но они тотчас спрыгнули назад. Скрючившись, туда же пытался влезть пожилой одышливый мужчина, у которого начинался приступ астмы. Наконец, обессиленный приступом, он оставил попытки взобраться на невысокую эту ограду и просто прилег на нее.
Автоматчики, обрабатывавшие ночных прохожих кулаками и прикладами, внезапно резко разошлись в стороны, обнажив пространство меж парапетом и четырьмя военными в необычной форме, все это время стоявшими в глубине сквера. Трое из четверых автоматчиков тут же сделали несколько шагов вперед. Чувствовалось: они знают, что и как делать, и хоть замерли на минуту, но вовсе не от растерянности, а может, для того только, чтобы заглотнуть остатнего, кое-где еще пластами висящего космоса уходящей тьмы. Этой паузы единственный оставшийся сзади человек не выдержал. Ему почудилось, что выступившие вперед попросту сдрейфили, и он, добавляя к вороньему писку жестяной сиплости, заорал:
- Давай! Йоо... Давай!
Теперь оставшийся сзади был виден отлично. Рыхлый, круглоплечий и широкозадый человек вел себя диковинно. Да и выглядел он (в основном из-за неаккуратно налепленной на лицо широкой бороды, никак не вязавшейся с формой) странно. Пегая борода, которой человек хотел прикрыть всем известное, широкое, жабье лицо, все время топорщилась, задиралась, человек непрестанно ее поправлял, и глаза его от этого неудобства пылали бешенством.
- Давайте!.. Не люди это! Ррабы! Ыы... - не умея подавать ясных и точных военных команд, прохаркнул он.
Вышедшие вперед в командах, однако, не нуждались. Не обратив на кричавшего внимания, они додержали до конца для непосвященных бессмысленную, а для себя абсолютно ясную паузу, затем разом - как три рокера с короткоствольными гитарами, просчитав про себя беззвучно: и-раз, и-два, и-три, - поддернули автоматы и дали три сдержанные, а за ними (словно с наслаждением освобождая полные мочеточники) - две длинные очереди.
Люди, до этого топтавшиеся у парапета в некотором недоумении, стали падать. Цепляясь друг за друга, тихо подвывая, мыча, не имея уже времени и сил для настоящего вдоха и крика, валились они на землю. Лица, кривимые ужасом, а иногда жалковатой ухмылкой, выражали скорей туповатое недовольство, чем гнев. Старик-астматик, лежавший на парапете, было приподнялся, но, получив пулю в шею, повалился навзничь. Глаза его закрылись, рот, - наоборот, открылся, стал круглым, как слива, губы чуть вытянулись вперед, словно старик хотел выпустить изо рта мыльный пузырь, щеки раздернуло в стороны, кадык поехал вниз...
И тут из старикова рта выскочило маленькое, ничего не весящее, палево-прозрачное облачко. Выскочив, облачко тотчас вертикально взмыло вверх и там у щербинок желтой стены, зацепившись за ее край, пропало: то ли рассеялось, то ли лопнуло, то ли с невиданной, не фиксируемой глазом скоростью ушло на юг, в сторону Москвы-реки. И сейчас же другое облачко, задрожав в неправдоподобно резком, зернистом свете, вымоталось изо рта у одного из шестнадцатилетних ребят. Облачко шатнулось ввысь, к зубцам стены, но вдруг как-то смялось, скукожилось и против всех законов, влекущих невесомые тела вверх, - прянуло вниз.
Внезапно в образовавшейся паузе заверещал еле слышно, а затем и зажегся второй вделанный в стену фонарь. Тихо-заполошное его верещанье потянуло из глоток тех, кто еще не умер, такой же верезг, визг. Автоматчики, собиравшиеся дать новую, слитную очередь, со своего внутреннего "и-раз, и-два" посбились, занервничали, стали то длинными, то короткими истерическими очередями валить стоящих, добивать лежащих. Кто-то стал палить и в фонарь, - не попал, матерясь, завыл... Хаос стрельбы валился на затаившихся в блудливом коварстве (так - судя по их ненавидящим лицам - мнилось стреляющим) умирающих и мертвых. Чтобы хаос этот унять, притворство иссечь, вновь проклюнулся наглый вороненок с жабьими щеками, с наклеенной вкось бородкой: "Все! Кончай их! Кончааа..."
Его опять не услышали. Тогда человек с жабьими щеками ринулся к парапету, но вместо того, чтобы успокоить стреляющих, вдруг сам вскинул автомат. Автомат задергался у него в руках, как вырываемый сильным напором шланг. Однако человек-жаба с ним совладал и, тут же направив "струю" вниз, прошил несколько раз мертвого уже паренька, а затем, задрав бороду, стал бить по фонарю, кроша и осыпая кусочки желтой стены. У стрелявшего забрали автомат, кто-то крикнул: "Промедол давай!" Тут же о крике забыли, и человек-жаба, сев на парапет, на который только что загоняли то ли случайных прохожих, то ли и впрямь боевиков-террористов, снял пилотку. Рыжие, мяконькие, чуть не младенческие волосики человека распались надвое, обнажилась на темени круглая лысинка, напоминающая тонзуру патера-католика. Человек-жаба судорожно зевнул и, почувствовав, что губы его и щеки опять начинают дергаться в истерическом смехе, прикрыл лицо пилоткой. Тут-то над зевающим и появилась странная, изломанная, черт знает на что похожая тень словно взлетела водвинутая в нетопыриные крылья некрупная обезьяна. Тень задержалась над рыжим и, обмахнув его лысину (сидящий этого не заметил!) кончиком крыла, тут же метнулась к третьему облачку. Облачко, неясно кому принадлежащее, трепыхалось почти что над головой человека с наклеенной бородой. Сначала облачко вело себя спокойно, но лишь приблизилась к нему острокрылая тень, стало удирать. Полет облачка был странен: приняв к тому времени форму человеческого тела и совершенно не чувствуя сопротивления воздушной среды, оно двигалось бросками, словно плыло баттерфляем, кидалось из стороны в сторону. Однако броски облачка становились все медленней, невесомые руки-ноги слабели. Еще миг - и ухваченное тенью облачко исчезло вместе с ней в глубоком желобе.
Тем временем убитые окончательно стихли. Они лежали головами в разные стороны, словно больные в переполненной палате в ожидании врача или восприемника душ. Но врача не было, а восприемник душ расправить лица убитых отчего-то не спешил! Потому-то и отражалась на лицах этих горечь и злость, а отнюдь не посмертное успокоение. Горечь и злоба были на лицах у всех, кроме пожилой женщины, - она единственная, прямо с парапета, как и было стрелявшими задумано, ухнула в желоб, дернув при этом козьей ногой в опушенном линялой шерстью ботиночке. При падении на лице женщины отразилась радость.
- Включай транспортер, твою в дышло! Переваливай их! - вновь бешено засуетился и, словно наверстывая упущенное, заорал очнувшийся человек с наклеенной бородой. Однако люди в новой форме опять-таки действовали сами по себе, бородатую жабу особо не слушая. Медленно и механически, после хаотической стрельбы вполне успокоившись, стали они скидывать лишенные жизни тела в желоб.
Гулко заработали и с шипом засвистели ременные передачи, застучали шестерни под транспортером, предназначавшимся Бог знает для чего - может, для перевозки хлебных мешков, может, для доставки в ближайший универмаг ящиков с одеждой или для бочек с пряным испанским вином, которое приятно пить, но тяжело вспоминать...
- Все. Конец. Только три облачка! - где-то рядом в полной темноте сморкнулся и стих Ушатый. - Три только! А что как и вправду - не люди остальные-то?.. - Чуть помолчав, генерал гаркнул: - Свет!
И засиял, и вонзился желто-прозрачными коготками прямо в райки глаз тайнозрителей запоздалый свет.
- Вы... Снимать это! Вы же... Вы... - мертвой хваткой вцепился Нелепин в пупырчатый генеральский пиджак.
- Вася! Ну, брось, пусти! - генерал высвободился, от Нелепина на шаг отступил. - Мы на работе, господин Нелепин. Прошу помнить это. Людей этих мы, между прочим, по своим каналам спасти пытались. Да какое там! Не только их, - без счету других положил, зверюга!
- Какой зверю... - фальцет съел последний слог, Нелепин устыдился слабости, притворно закашлялся.
- Ну этот самый, Гагалуцкий. Да ты ведь знаешь. Ну! Видел небось мильён раз по телеку. Все орал: дайте деньги! Дайте срок! Экономист-историк, куё-маё... Ишь куда его ночью занесло. Он ведь, передают, сказал: мне как ученому необходимо знать всё! История, мол, должна всё видеть! А какая здесь история? Порезали как цыплят! Теперь родственники ищут. Только не найдут. Историк этот умеет концы в воду прятать. Да и команда ZZ там работала. Не слыхал, небось? Оно и лучше тебе о них не знать.
