218
ханикою". Итак, "лицо" в мире появилось там, где впервые произошло "нарушение закона". Нарушение его как единообразия и постоянства, как нормы и "обыкновенного", как "естественного" и "всеобще-ожидаемого".
Тогда нам понятны будут "противоборства" в "котле", как такой процесс, в котором "от века" залагалось такое важное, универсально-значительное для космоса, универсально-нужное миру начало, как лицо, личность, индивидуализм, как "я" в мире. "Я" борется со всяким не-"я": суть "я" и заключается в том, чтобы вечно утверждать о себе: "не вы", "не они". Суть "я" именно в я. Это и не добро, и не зло: точнее, "добро" я заключается в обособлении, в несмешивании, в противоборстве всему, а "зло" я заключается в слабости, в уступчивости, в том, что оно хотя бы ради "гармонии" и для избежания "ссоры" мирится с другим, сливается с ним. Тогда есть "мораль", но нет лица: ну, а важно или не важно "лицо" для мира - об этом будут судить уже не одни моралисты. Без "лица" мир не имел бы сиянья, - шли бы "облака" людей, народов, генераций... И, словом, без "лица" нет духа и гения.
Когда мир был сотворен, то он, конечно, был цел, "закончен": но он был матовый. Бог (боги) сказал: "Дадим ему сверкание!" И сотворили боги - лицо.
Я все сбиваюсь говорить по-старому "Бог", когда давно надо говорить Боги; ибо ведь их два, Эло-гим, а не Эло-ах (ед. число). Пора оставлять эту навеянную нам богословским недомыслием ошибку. Два Бога - мужская сторона Его, и сторона - женская. Эта последняя есть та "Вечная Женственность", мировая женственность, о которой начали теперь говорить повсюду. "По образу и подобию Богов (Элогим) сотворенное", все и стало или "мужем", или "женой", "самкой" или "самцом", от яблони и до человека. "Девочки" конечно, в Отца Небесного, а мальчики - в Матерь Вселенной! Как и у людей: дочери - в отца, сыновья - в мать.
Но я несколько отвлекся в космологическую сторону от изыскания первоначального зерна, которое лежит в основе "безбрачных" явлений. Мировое "не хочу" самца в отношении самки, и самки в отношении самца, не было подвергнуто до последнего времени наблюдению, и только XIX век начал собирать в этом направлении факты. Факты эти приводят к бесспорному заключению, что "пол" не есть в нас - в человечестве, в человеке - так сказать "постоянная величина", "цельная единица", но что он принадлежит к тому порядку явлений или величин, которую ньютоно-лейбницевская математика и философия математики наименовала величинами "текущи
219
ми", "флюксиями" (Ньютон). Обращение внимания на эти величины привело одновременно Ньютона и Лейбница к открытию "исчисления бесконечно малых" (дифференциальное исчисление), которое, между прочим, интересно в том отношении, что через него впервые мертвая математика, или как бы мертвая, мертвая в арифметике и вообще пока она занимается "постоянными величинами", - получила доступ, получила силу дотронуться, коснуться и живых (органических) явлений, "вечно текущих"... Вот такая-то "вечно текущая" величина в нас или, точнее, существо в нас есть пол наш, как наша "самочность", что мы суть или "самец" или "самка". Вообще - это так: мы суть 1) самцы, 2) самки. Но около этого "так" лежит и не так: противоборство, противотечение, "флюксия" (Ньютон), "я", отрицающее всякого "не-я". И, словом, - жизнь, начало жизни; лицо, начало лица...
Предположение, что пол есть "цельная величина" и вообще не "текущее", породило ожидание, что всякий самец хочет самки и всякая самка хочет самца; ожидание, до того всеобщее, что оно перешло и в требование: "всякий самец да пожелает своей самки" и "всякая самка да пожелает себе самца"... "Оплодотворяйтесь и множитесь", конечно, это включает. Но навсегда останется тайной, отчего же при универсальном "оплодотворяйтесь, множитесь", данном всей природе, один человек был создан в единичном лице Адама! Изумление еще увеличится, если мы обратим внимание, что позднее из Адама вышла Ева, "мать жизни" (по-еврейски - "мать жизней", яйценосная, живородящая "ad infinitum"1), т. е. что в существе Адама скрыта была и Ева, будившая в нем грезы о "подруге жизни"... Адам, "по образу и подобию Божию сотворенный", был в скрытой полноте своей Адамо-Евою, и самцом, и (in роtentia2) самкою, кои разделились, и это - было сотворением Евы, которою, как мы знаем, закончилось творение новых тварей. "Больше нового не будет". Ева была последней новизной в мире, последней и окончательной новизной.
Лишь в силу всеобщего ожидания "всякий самец хочет самки" и т. д. образовалось и ожидание, что самые спаривания самцов и самок имеют течь "с правильностью обращения Луны и солнца" или по типу "соединяющихся кислорода и углерода", без исключения. Но все живое, начиная от грамматики языков, имеет "исключения": и пол, т. е. начало жизни, был бы просто не жив, если бы он не имел в себе "исключений", и, конечно, тем более, чем он более жив, жизнен, жизнеспособен, животворящ... Не все знают, что уже в животном мире встречаются, но лишь в более редком виде, решительно
--------------
1До бесконечности (лат.).
2 В возможности (лат.).
220
все или почти все "уклонения", какие отмечены и у человека; у человека же, можно сказать, нельзя найти двух самочных пар, которые совокуплялись бы "точка в точку" одинаково. "Сколько почерков - столько людей", или наоборот и совершенно дико даже ожидать, что если уж человек так индивидуализирован в столь ничтожной и не представляющей интереса и нужды вещи, как почерк, чтобы он не был индивидуализирован также в совокуплениях. Конечно, "сколько людей - столько лиц, обособлений в течении половой жизни". Это не только всеобщее "так": но было бы порочно, преступно, "нищелюбиво" и "нищеобразно", и совершенно уродливо, если бы это не было "так". Всякий "творит совокупление по своему образу и подобию", решительно не повторяя никого и совершенно не обязанный никому вторить: как в почерке, как в чертах лица...
"Всеобщее ожидание" в области, где вообще нет и не должно быть "всеобщего", породило ропот, осуждение, недовольство, пересуды: "Отчего та пара совокупляется не так, как все", причем разумеется собственно - "не так, как Я"... Ответ на это многообразен: "Да вы-то точь ли в точь живете так, как все?" или: "Я не живу, как вы, по той причине, по которой вы не живете так, как я". Но, в итоге, эти "всеобщие ожидания", присмотревшись к которым можно бы заметить, что самых-то "ожиданий" столько, сколько людей, но только это особенное в каждом затаено про себя, - они породили давление морального закона там, где в общем его не может быть, так как вся-то область эта - биологическая, и не "моральная", и не анти-"моральная", а просто - своя, "другая"1. Моральный закон, неправо вторгнувшись в не свою область, расслоил совокупление на "нормальные", т. е. ожидаемые, и "не нормальные", т. е. -"не желаемые", причем эти "не желаемые" не желаются теми, которые их не желают, и в высшей степени желаются теми, которые их желают и в таком случае исполняют. Все возвращается, собственно, к тому, "что есть", как и естественно в биологии; но около того, что "есть", с тех пор приставился раб, бегущий за торжественной колесницей жизни, хватающийся за спицы ее колес, обрызгиваемый из-под нее грязью, падающий в грязь, вновь встающий, догоняющий, опять хватающийся за спицы и неумолчно ругающийся. Он представляет собой те "ожидания всех", которых в наличности нет с абсолютным тожеством, но к которым равнодушно присоединились и те, которые далеко отступили от нормы: равнодушно по интимности самой этой области, о которой
--------------
1 Единственный из богословов, ясно это понявший и последовательно и пламенно выразивший, - М. М. Тареев. См. его "Основы христианства", т. IV. "Христианская свобода".
221
каждый думает про себя, что ее не уконтролирует "общее правило", и по стыдливости этой области, где каждый "свое особое" хоронит особенно глубоко, и нет лучшего средства схоронить это "особое", как присоединясь к "общему правилу" и осуждая все "особое". От совокупности этих обстоятельств и условий вытекла необыкновенная твердость, можно сказать, "незыблемость" морального закона в полоюй сфере, которая в действительности не только всегда была "зыбка", но, можно сказать, ни в одной точке своей и ни на одну минуту не переставала волноваться и представляла вечный океан, с величественными в нем течениями, с бурями, водоворотами, с прибоем и отбоем у всякой отдельной скалы... "Незыблемость" правила шла параллельно совершенной "зыбкости" того, к чему оно относилось; и, собственно, "зыбкость"-то и была единственным внутренним правилом, из самой сущности стихии вытекающим... Семейные добродетели восхвалялись и содомитами, о вреде онанизма писали и онанисты, а отшельники пустынь, совокуплявшиеся с полевой птицей и лесным зверем, не умели допустить, чтобы мужчина мог иметь сношения на протяжении своей жизни более, нежели с тремя женщинами, и женщина более, чем с тремя мужчинами тоже на протяжении всей жизни (недопустимость 4-го брака у христиан, т. е. по требованию "святых" (христианства). Все это не так безразлично. Конечно, все таятся - и потому никто особенно не страдает от "общего правила"; но выпадают случаи объявления, обнаружения: и тогда поднятые камни побивают "отступника" от того, к чему решительно никто "не прилежит". Между тем пол - именно океан, и в нем не зародится "водоворот" там, где ему "не указано быть", вековечные течения его не перестанут и не спутаются, не расширятся и не сузятся; и все останется так, "как есть" и "предуказано", и в том случае, если правило исчезнет под давлением истины, что оно вмешалось в область, существенно не сваю.
