- Но персы успеют выстроиться до утра! - все больше распалялся Парменион.
- Не беда...
Александр зевнул; он точно хотел показать, что и в обол [обол мелкая серебряная монета у древних греков] не ставит Пармениона со всей его высокой мудростью.
- Не беда? - Старик насмешливо вскинул кисточки белых бровей. - А не вспомнить ли нам слова твоего любимца Ксенофонта? "Лови для нападения на врага такое время, когда он случится в беспорядке, а твое войско будет устроено к бою; когда он будет без оружия, а ты с оружием в руках... когда ты видишь его, а сам остаешься скрытым; когда он на дурном месте, а ты занимаешь выгодное". Или ты забыл советы старших?
- Нет, - вяло ответил Александр.
- Так чего же ты ждешь? Враги еще не выстроились. Они в беспорядке, а наша конница готова к бою. Мы видим неприятеля, сами же скрыты за этой грядой холмов. Персы внизу, мы наверху. Почему нам не ударить?
Александр досадливо поморщился.
- Ты не ослеп, старец? Ночь на носу.
Парменион смешался (о, змей Тифон бы тебя побрал!), но быстро нашелся:
- Ну и что же? Пусть ночь. Иного выхода нет. Если мы не нападем на персов, они нападут на нас.
Царь повернул голову, и в его суровых глазах Парменион увидел презрение.
- Не нападут, - мрачно проговорил царь.
- Почему?
- Почему? - загремел Александр. К его лицу разом прихлынула кровь, и оно стало вовсе багровым, как у бражника. - Потому что они боятся нас! И страхом мы доймем их. Прикажи отряду легкой конницы всю ночь разъезжать по равнине с факелами. Пращники же пусть понемногу камни бросают. Сменяй тех и других чаще, чтобы люди успели поспать. Дозорам не дремать, - голову сниму! Чтобы и мышь не проскочила в лагерь. Лазутчиков, разведчиков и разных шатающихся азиатов убивать на месте. Ты понял меня?
- Для чего вся эта затея? - уставился на царя старый полководец. Изумленный Александр косо поглядел на Пармениона:
- О боже! Чтобы персы всю ночь ждали внезапного нападения и всю ночь простояли в строю.
Он повернулся и быстро направился по склону холма вниз к лагерю. Гетайры - "товарищи царя" - еле поспевали за повелителем. Филота, сын Пармениона, косматый, похожий на медведя великан, остался подле отца. Старик размышлял: "Чтобы персы всю ночь ждали внезапного нападения и всю ночь простояли в строю..." Афина-Паллада! Как не додумался до этой мысли он, Парменион, друг царя Филиппа, известный воитель? Да, персы боятся Александра и не нападут на него первыми, да еще в ночной темноте. Готовясь отразить неожиданный удар, они до зари простоят в строю, истомятся без сна, измотаются от бесконечных ложных тревог, устанут, точно волы на пахоте, и утром, когда у них начнут подкашиваться ноги, свежее, отдохнувшее войско Александра грянет на варваров сверху и смешает их с прахом равнины... Просто и велико!
Так случается не первый раз. При Гранике старик настойчиво уговаривал Александра отложить бой, - враг занимал возвышенность, тогда как македонцы держались внизу, перед болотом, и Парменион боялся увязнуть в трясине. Но царь его не послушался. "Неужели, - сказал сын Филиппа, - так легко перейдя через Геллеспонт, я остановлюсь перед этой жалкой речонкой?" Он бросился вперед и разгромил неприятеля.
После того, как пал Тир, город финикийцев, подчинявшихся персам, Дарий предложил сыну Филиппа дружбу, все владения на запад от Евфрата до Эгейского моря, десять тысяч талантов [талант - самая крупная денежная единица древней Эллады и древнего Востока, около 1500 золотых рублей] выкупа за семью, попавшую в плен к македонцам под Иссой, и руку одной из своих дочерей. "Будь я Александр, - сказал тогда Парменион, - я принял бы эти условия". "Да, - ответил проклятый юнец, - будь я Парменионом, я тоже согласился бы на то, что предлагает мне персидский царь. Но так как я Александр, условия, поставленные Дарием, меня не удовлетворяют. Зачем мне половина государства, если я могу захватить его целиком? Зачем мне его деньги, если их у меня и так много? А жениться на одной или сразу на обеих дочерях Дария я могу и без его разрешения, - ведь они у меня в обозе..."
"Да, Александр умен, смел и прозорлив, - сокрушенно подумал старый полководец. - Он в тысячу раз умней дряхлого осла Пармениона".
Вывод отнюдь не утешил белоголового македонца; напротив, возмутил, вызвал в его завистливой душе волну сопротивления.
- Наш светлый повелитель, чтоб ему пропасть, совсем обнаглел, сказал старик сыну, когда они спустились с бугра и зашагали к лагерю. Филота молча кивнул. - От успехов, которыми он обязан тебе и мне, продолжал Парменион, - у него закружилась голова. Он, кажется, и впрямь вообразил себя сыном бога Аммона.
Филота снова кивнул. Он обожал родителя и всегда с ним соглашался.
- Не пора ли обломать ему божественные рога? - прошептал Парменион и покосился на людей, лежащих у костров.
- Что же... - прохрипел Филота. - Среди воинов много недовольных. Все устали от похода, которому, Аполлон свидетель, не видно конца. Ночью - в шатер, удар, другой, и... - Филота растопырил толстые мохнатые пальцы, затем быстро сжал их в огромный кулак и вскинул кверху, как бы встряхивая за волосы отрубленную голову.
У царского шатра они увидели главных телохранителей Александра: худого, жилистого Фердикку и черноглазого красавца Птолемайоса Лага. Фердикка глядел на отца и сына с откровенной неприязнью, а жизнерадостный Птолемайос Лаг весело скалил зубы и отстукивал на рукояти меча танец метонских рыбачек.
Вечером, после короткого военного совета, Александр остался в шатре один. Он растянулся на мягком ковре, преподнесенном жителями Гордия, того самого Гордия, где ему показали узел, стянутый на дышле колесницы древним царем фригийцев. Тот, кто развяжет узел, - говорило предание, - овладеет всей Азией. Сын Филиппа, не долго думая, разрубил его мечом. Воспоминание об этом случае развеселило царя. Да, меч - вот ключ к варварской стране! Александр закинул за голову тонкие жилистые руки с крепкими ладонями и улыбнулся.
Явился, тяжело ступая, молчаливый Фердикка. Менее корыстный, чем свора прочих сподвижников царя, Фердикка, как всегда, был облачен в глубокий хитон, опоясан потертым ремнем без всяких блях и побрякушек и, будто нарочно, щеголял в стоптанных и неказистых сандалиях. Он казался на вид тупым и неотесанным, и только Александр знал, как умен и зорок его первый телохранитель. Именно из-за ума и бескорыстия царь доверял Фердикке, как себе. Такой не продаст. Фердикка презирает мелких людишек, преследующий один другого из-за пустяковых страстей, важных только для них самих. Он любит лишь Александра, ибо считает, что молодой царь, с его размахом, не зря живет на свете, ему стоит помогать.
Ветер, поднявшийся после завтрака, трепал кисти шатра и надувал полотнище, словно парус. От беспокойного пламени кедрового факела по длинному, костлявому, носатому лицу Фердикки пробегали колеблющиеся теневые пятна.
- Притащился грек из средней пехоты, - проворчал Фердикка. - Просится к тебе.
- Зачем?
Фердикка пожевал ус, потом брезгливо сказал:
- Донос.
- О? - Александр приподнялся на локте и натянул на голую грудь пестрое восточное покрывало. - Зови!
Показался Дракил. Его круглое, обрюзгшее, хитрое лицо так и лоснилось от жира. Он сделал три шага вперед и совершил то, до чего не унизился бы ни один грек или македонец, - опустился перед царем на колени. Это понравилось потомку Филиппа. Он милостиво кивнул Дракилу:
- Рассказывай!
- Феаген, командир сорок четвертого малого отряда средней пехоты греков, распространяет среди воинов ложные слухи о твоем величестве. Говорят, будто отец твой не Филипп, будто ты (не смею вымолвить...) родился от какого-то наемного фракийца. Он тебя назвал (страшно сказать!) разбойником, а не сыном бога Аммона. И говорил много других непотребных слов.
Дракил умолк и низко склонил свою лысую голову. Окруженная венцом черных волос, лысина походила на вычищенное дно медного котла.
- Ты слышал Фердикка? - спросил царь у телохранителя.
- Да, - коротко ответил Фердикка.
- Волоки этого Феагена ко мне. А ты, как, тебя... Дракил? Ты скройся за пологом и сиди, пока не позову.
Купец послушно спрятался. Лицо Александра не изменило выражения - он беззаботно улыбался. Всю жизнь его окружали заговорщики. Царь вспомнил Павсания, - знатный македонский юноша, которого никто не подозревал в измене, на пиру неожиданно убил Филиппа. Спустя некоторое время полководец Аттал едва не взбунтовал войска. Даже тогда, когда Александр, казалось, водворил в Элане спокойствие, покорил Малую Азию и добрался до Сирийских Ворот, мятежные Афины отправили послов к Дарию.
"Дети собак, - беззлобно выругался Александр про себя. Люди, достойные презрения, не вызывали в нем гнева. - Чего они хотят? Зачем напрасно жертвуют собою? Подобно мерзким ужам, извиваются они у меня под ногами, бессильные даже укусить. И, словно ужи, издыхают, раздавленные моей стопой. Неужели они полагают, что можно остановить меня-меня, сына бога Аммона? - Македонец недоуменно пожал плечами. - Скопище червей... Я уничтожал их и буду уничтожать..."
