- Прошу, мадмоазель.
Кузнец легко, как свинцовую, смял ее в руках и выбросил из кузницы.
- Иди корову подкуй такой подковой. "Мадмоазель"...
Колька взял подкову, сделанную стариком, попробовал тоже погнуть ее - не тут-то было.
-Что?
- Ничего. Остаюсь. Научусь, тогда уйду.
- Ты, Колька, парень - ничего, но болтун, - сказал ему кузнец. - Чего ты, например, всем говоришь, что ты талантливый?
- Это верно: я очень талантливый.
- А где твоя работа сделанная?
- Я ее никому, конечно, не показываю.
- Почему?
- Они не понимают. Один Захарыч только понимает.
- Принеси мне. Я гляну.
А ночью опять звенела гармонь...
И Матвей опять сидел в кровати, думал. Гармонь уже уходила далеко в улицу, и уж не слышно ее было, а он все сидел.
Нашаривал рукой брюки на стуле, доставал из кармана брюк папиросы, закуривал.
- Хватит смолить-то!
- Спи. Я маленько подумаю.
- Чего эт середь ночи? Дня, что ли, не хватит?
- Гармошка Колькина... дьявол ее побери - хворь какую-то в душе подымает. Думы всякие в башку лезут...
И вот другая ночь - черная. Костер треплется под теплым ветром... У костра трое: маленький Матвей (лет двенадцать), брат его младший, Кузьма, и отец их, Ефим Рязанцев.
Днем в самую жару маленький Кузьма потный напился воды из ключа, а ночью у него "завалило" горло.
Отец велел поймать коня и во весь дух гнать в деревню (они были на покосе, километрах в десяти от деревни).
- Я его тут пока побаюкаю... Привезешь молока, скипятим, надо отпаивать парня, а то как бы не решился он у нас. Как мы с тобой не доглядели!.. Воды, дурачок, из ключа напился... Ахты, горе-горюшко! Кузя, Кузенька, сынок, продохни... Возьми да силком, силком продохни как следоват.
Матвей слухом угадал, где пасутся кони, взнуздал Игреньку и, нахлестывая его по бокам волосяной путой, погнал в деревню. И вот - теперь уж Матвею скоро шестьдесят, а тогда лет двенадцать-тринадцать было - все помнится та ночь. Слились воедино конь и человек и летели в черную ночь. И ночь летела навстречу им, густо била в лицо тяжким запахом трав, отсыревших под росой. Какой-то дикий восторг обуял парнишку; кровь ударила в голову и гудела. Это было как полет - как будто оторвался он от земли и полетел. И ничего вокруг не видно: ни земли, ни неба, даже головы конской - только шум в ушах, только ночной огромный мир стронулся и понесся навстречу. О том, что там братишке плохо, совсем не думал тогда. И ни о чем не думал. Ликовала душа, каждая жилка играла в теле... Какой-то такой желанный, редкий миг непосильной радости.
...Потом было горе. Потом он привез молоко, а отец, прижав младшенького к груди, бегал вокруг костра и баюкал его:
- Ну, сынок... ты что же это? Обожди маленько. Обожди маленько. Счас молочка скипятим, счас продохнешь, сынок, миленький... Вон Мотька молочка привез!..
А маленький Кузьма задыхался, уже посинел.
Когда вслед за Матвеем приехала мать, Кузьма был мертв. Отец сидел, обхватив руками голову, и покачивался, и глухо и протяжно стонал. Матвей с удивлением и с каким-то странным любопытством смотрел на брата. Вчера еще возились с ним в сене, а теперь лежал незнакомый, иссиня-белый, чужой мальчик...
- Проклятая гармошка!.. - бормотал старый Матвей. - Ничего другого - а вот надо про ту ночь назвенеть в душу...
- А?
- Да вот - была целая жизнь: гражданская была, женитьба с тобой, коллективизация, другая война... а ничего не пробудила проклятая гармонь, а пробудила одну ночь, когда у нас Кузьма на покосе помер. И теперь вся душа как чирей ноет. А мало ли каких ночей было-перебыло - всяких...
- Ну, Матвей, ты что-то уж совсем...
- Вот и "совсем"! Говорю тебе - хворь.
На другой день Колька принес в кузницу какую-то штукенцию с кулак величиной, завернутую в тряпку...
- Вот.
Кузнец развернул тряпку... и положил на огромную ладонь человечка, вырезанного из дерева. Человечек сидел на бревне, опершись руками на колени... Голову опустил на руки; лица не видно. На спине человека, под ситцевой рубахой - синей, с белыми горошинами, - торчат острые лопатки. Худой, руки черные, волосы лохматые, с подпалинами... Рубаха тоже прожжена в нескольких местах. Шея тонкая и жилистая.
Кузнец долго разглядывал его.
- Смолокур, - сказал он.
- Ага. - Колька глотнул пересохшим горлом.
- Таких нету теперь.
- Я знаю...
- А я помню таких. Это что он?.. Думает, что ли?
- Песню поет. И думает.
- Помню таких, - еще раз сказал кузнец. - А ты-то откуда их знаешь?
- Рассказывали.
Кузнец вернул Кольке смолокура.
- Похожий.
- Это - что! - воскликнул Колька, заворачивая смолокура в тряпку. - У меня разве такие есть!
- Все смолокуры?
- Почему... Есть солдат, артистка одна есть, тройка... еще солдат, раненый. А сейчас я Стеньку Разина вырезаю.
- А у кого ты учился?
- А сам... ни у кого.
- А откуда ты про людей знаешь? Про артистку, например.
- Я все про людей знаю. - Колька гордо посмотрел сверху на старика. - Они все ужасно простые.
- Вон как! - воскликнул кузнец и засмеялся. - Ну и ну!..
- Скоро Стеньку сделаю... Поглядишь.
- Смеются над тобой люди.
- Это ничего. - Колька высморкался в платок. - На самом деле они меня любят. И я их тоже люблю.
Кузнец опять рассмеялся.
- Ну и дурень ты, Колька! Сам про себя говорит, что его любят! Кто же так делает?
- А что?
- Совестно небось так говорить.
- Почему "совестно"? Я же их тоже люблю. Я даже их больше люблю.
- А какую он песню поет? - без всякого перехода спросил кузнец.
- Смолокур-то? Про долю свою.
- А артистку ты где видел?
- В кинофильме. - Колька прихватил щипцами уголек из горна, прикурил. - Я женщин люблю. Красивых, конечно.
- А они тебя?
Колька слегка покраснел.
- Тут я затрудняюсь тебе сказать. Нинка у меня - не того, не очень.
- Хэх!.. - Кузнец стал к наковальне. - Чудной ты парень, Колька. Но разговаривать с тобой интересно. Ты скажи мне: какая тебе польза, что ты смолокура этого вырезал? Это ж все-таки - кукла.
Колька ничего не сказал на это. Взял молот и тоже стал к наковальне.
- Не можешь ответить?
- Не хочу. Я нервничаю, когда так говорят, - ответил Колька.
Как-то Матвей зашел в кузницу. Присел на высокий порожек.
- Куете?
- Куем!
Колька в такт своему молоту пропел:
Эх, пусть говорят, что я ведра починяю,
Эх, пусть говорят, что я дорого беру!
Две копейки - донышко,
Три копейки - бок:
Вот и вся работушка
Стоит пятачок.
Матвей усмехнулся.
- Жениться-то скоро будешь, Колька?
- Жениться - не напасть, дядя Матвей. Слышал?
- Слышал. Дурная поговорка.
- Скоро женюсь.
- Матери-то уж тяжело одной. На Нинке хочешь?
- На ней.
- Больше-то никто небось не пойдет, - вставил старик. - Шибко уж непутевый ты, паря. Избенку бы перекрыть надо, а он заместо этого - игрушки разные режет.
Колька молчал, бухал молотом.
- Женисся - помогу с избой-то, - пообещал председатель. - Только, на самом деле, бросай ты эти разные свои фокусы... куклы свои.
Колька молчал.
- Глянется работа-то? - еще спросил Матвей.
- Ничего. Хорошенько научусь - уйду.
- Пошто?
- Не могу всю жизнь на одном месте...
- Ты гляди, какие они теперь! - изумился Матвей.
- У их это легко... Как птахи небесные: жрут да котышки на землю роняют. Сделать бы чего-нибудь надо - на помин людям.
- Я и делаю. Только вам не понять. Вы всю жизнь в землю смотрите... И видите только, как птахи котышки роняют. А как летают они, вы ни разу не видали.
- Где нам! - спорил с Колькой старик. - Это один Захарыч твой понимает. И тебя научил. Погоди, он тебя и пить научит...
- Он - от одиночества.
- Мало одиноких-то?.. Да все бы и пили? А ишо учитель был, антилигентный человек, - не стыдно?
- Он сам страдает...
- Погоди, Колька, - пытался выяснить Матвей, - вот вы все: "не хочу", "не нравится"... А если - надо! Ведь не все же так жить, чтоб только в корысть себе да в усладу. А вот - надо? Вот я, к примеру, всю жизнь так и живу: надо делаю. Сказали, надо идти в колхоз - пошел, пришла пора жениться - женился, ни годом раньше, ни годом после: как все, так и я. Да как отец сказал. В войну воевал, тоже надо. Да ишо на двух воевал. Ранили, пришел домой раньше других мужиков, сказали: "Становись, Матвей, председателем колхоза. Больше некому". Пошел. Надо. А какой, к шутам, из меня был председатель! Это уж счас втянулся - тридцать лет скоро будет, везу этот воз... А тогда, бывало, мне - про "агрокультуру", мол, человека высылаем с высшим образованием, а я думаю: прокурор едет. Во как!
- Чего же тут хвастаться?
- Да разви ж я хвастаюсь! - искренне изумился Матвей. - Просто рассказываю, как жил. Мне счас не совестно пред людьми.
- Кинофильмов много за свою жизнь видел? Книжек - хоть штуки три прочитал? - злорадно полюбопытствовал Колька.
- Мне не до кинофильмов было.
- Вот так.
- Што - "так"? - обозлился старик кузнец. - А по-твоему: каждый день в клуб заполыскивать? Кикиморы болотные... Скоро вся Расея без штанов останется - с такими рассуждениями-то.
