могло бы оказаться и обыкновенным куском дерева или корнем, вылезшим из искореженной земли на краю будущего бассейна.
Только это не было ни веткой, ни корнем. А еще я заметил, что как бы внутри того грязного комка ткани поблескивает нечто весьма мне знакомое.
И тут колени мои окончательно взбунтовались. К сожалению, я уже достиг того возраста, когда, прежде чем наклониться, человек дважды подумает, стоит ли это делать. Заметив, что на ботинке у меня развязался шнурок, я воспользовался этим, снова наклонился и, завязав шнурки двойным узлом, с ворчанием поднялся на ноги. Лишь после этого я снова повернулся лицом к «Броди Бойз».
– Ну, что скажете, сэр?
Мне страшно хотелось сказать им, что все хорошо, что они просто ошиблись, что им следует сейчас разойтись по домам и насладиться последним днем летних каникул. Я чувствовал, что они и сами этого хотят. И, возможно, уже почти в это поверили. Но ведь это были мои «Броди Бойз», им я не мог солгать. Может быть, кому-то другому, но только не им.
И я честно признался:
– Похоже, вы были правы. И мне придется сообщить об этом директору.
– А нам придется давать показания? – спросила Бен.
Я покачал головой:
– Вряд ли. Хорошо, что вы пришли с этим именно ко мне. Спасибо. А теперь предоставьте все мне. Я сам этим займусь. А вы никому больше не говорите, что вы тут обнаружили. Вы же не хотите навредить следствию?
Аллен-Джонс с надеждой спросил:
– Как вы думаете, сэр, это действительно человеческие останки?
Полагаю, у такого мальчика, как Аллен-Джонс, подобное открытие, да еще и на территории родной школы, вызвало столь же сильное возбуждение, какое испытывает собака на собачьей площадке; еще бы, такая волнующая тайна, поистине долгожданнее событие, взрывающее тупую каждодневную рутину. Я же, его учитель, воспринимал это совершенно иначе. Последние два года были тяжелыми для всех нас. Многочисленные скандалы, убитый мальчик, месть, насилие, позор в глазах общественности – все это самым дурным образом сказалось на репутации школы, ее рейтинг сильно упал, и мы оказались буквально на краю банкротства. И в новом учебном году нам менее всего нужны были всякие неприятные тайны и дополнительные волнения. Я призвал на помощь все свои навыки преподавателя и с важным видом заявил:
– Я во всем разберусь, Аллен-Джонс. Вам больше этим заниматься не нужно. – И с этими словами я снова нырнул в проделанную в изгороди дыру и действовал столь энергично, что острые концы прорванной проволочной сетки впились в мягкий валик плоти, давно уже образовавшийся у меня на талии, и сильно оцарапали бедро. В итоге на моей белоснежной, все-таки-первый-день-занятий, сорочке расплылись зловещие кровавые пятна.
Еще один дурной знак. Сегодня уже третий. И он был гораздо хуже предыдущих, ибо возвещал не просто приближение грозовых облаков, а неминуемый ураган. Дело в том, что мне все-таки удалось разглядеть то, что поблескивало в груде грязного тряпья на берегу будущего бассейна; для моих «Броди Бойз» этот предмет, даже если б они его и заметили, никакого значения не имел. Но я-то хорошо его разглядел и знал, что он означает. Еще одно послание из прошлого. Причем такое, что если сейчас его вскрыть и прочесть, то в нашей школе, которая только-только начинает приходить в себя после прошлогодних ужасных событий и не менее ужасных событий позапрошлого года, воцарится такой хаос – как финансовый, так и эмоциональный, – что в итоге «Сент-Освальдз» все-таки рухнет, несмотря на все усилия нашего нового директора и спасательной команды из «Малберри Хаус».
Ничто не может оставаться навеки похороненным, думал я. Прошлое никогда не устает делать свои подарки, вытаскивая из огромной черной шляпы различные имена. Дэвид Спайкли, Беки Прайс – ныне оказавшаяся миссис Бакфаст, Эрик Скунс, Гарри Кларк. Однажды, возможно, прошлое вытащит на свет божий и мое имя. Я сунул руку в карман. Предмет, который я подобрал на краю котлована, на ощупь был неприятно холоден. И я вдруг подумал: если я сейчас просто уроню эту штуковину на землю где-нибудь на игровых полях, то ее вскоре втопчут в грязь, и тогда никто ничего не узнает. Да никому и дела не будет до какой-то древней истории. Как говорится, во время войны закон должен спать. Inter arma enim silent leges.
А что, у нас действительно идет война? Возможно. История с партами была только ее началом. Затем в классах появились белые доски, новая школьная форма для девочек в виде симпатичных сарафанчиков, компьютеры, электронная почта, новые лозунги. Например, «Прогресс через традиции». Я все еще стоял возле пролома в изгороди, и мне было хорошо видно, как мои «Броди Бойз» бредут через размокшее грязное поле; розовая майка Аллен-Джонса светилась, точно маяк, а Сатклифф обернулся и помахал мне.
Я вытащил руку из кармана и помахал в ответ. Я понимал, что выбора у меня нет. Возможно, в рекламной брошюре нашей школы лозунг «Прогресс через традиции» и сменил более привычный Audere, agere, auferre [15], но мой личный девиз так и остался прежним: Ad astra per aspera [16]. Ибо мы, даже свалившись в грязную канаву, всегда продолжаем стремиться к звездам.
Я обернулся. Эхо мальчишеского смеха звонко разносилось по игровым полям. Я вздохнул и с тяжелым сердцем побрел в сторону директорского кабинета.
Глава четвертая
«Сент-Освальдз», 4 сентября 2006 года
Беки была единственным ребенком в семье, и все же у нее был брат. Звучит как загадка, не правда ли? И, пожалуй, в определенном смысле так оно и было. Потому что мой брат исчез, когда ему было всего четырнадцать лет, и не оставил после себя ничего, кроме горя и некой пустоты, имевшей форму мальчика, которую я так никогда и не сумела ничем заполнить, поскольку она все разрасталась, а я по сравнению с ней словно становилась все меньше и меньше.
Моим родителям уже доводилось терять ребенка. Моя старшая сестра умерла еще до рождения Конрада, но родители редко о ней упоминали. У нас дома не было ни одной ее фотографии, и никакого портрета в гостиной тоже не было. Я знала, что моя сестренка умерла вскоре после своего появления на свет, потому что у нее было что-то не в порядке со здоровьем. И какое бы горе мои родители тогда ни испытывали, горе это было смягчено пониманием, что девочка – не жилец. С Конрадом же все было совершенно иначе. Его они всегда считали абсолютно идеальным ребенком.
Мне было всего пять лет, когда Конрад исчез. Слишком мала, чтобы понимать, что это означает. Так что я далеко не сразу догадалась, что отныне мой мир изменился навсегда. И еще очень долго не
