где хранился сок. Возможно, это была чистая случайность, но она успела нажать на кнопку до того, как его взгляд ускользнул. Она посмотрела на жидкокристаллический экранчик и увидела их. Его глаза! Широко распахнутые окна в ясный погожий день. Не блуждающие, не обращенные внутрь себя глаза. Это были глубокие, темно-карие глаза цвета растопленного шоколада, принадлежащие ее маленькому мальчику, устремленные на его мать. Видящие ее.
Она сидит в кресле в гостиной с ворохом почты на коленях и растворяется в его глазах, утирая слезы со своих собственных, испытывая благодарность судьбе за возможность взглянуть в них и увидеть подлинный смысл, даже если она не понимает, в чем он заключается, даже если это был всего один краткий миг за почти девять долгих лет и даже если ей довелось увидеть их лишь сквозь объектив своего «Никона» и потом на двухмерном снимке. Она благодарна судьбе за то, что у нее есть этот снимок.
Оливия снова утирает глаза краешком одеяла и берет в руки последний конверт, пухлый, желто-коричневый, со штампом адвокатской конторы «Кауфман и Ренковитц». Она вытаскивает из него пачку документов и читает заголовок первой страницы.
Соглашение о раздельном проживании
Дэвида и Оливии Донателли
Оливия закрывает глаза и слушает, как дождь и ветер стучат в окна, грохочут по крыше, бушуют вокруг нее. Она укутывает ноги одеялом и крепко держится за три камешка, которые все это время сжимала в ладони. Как и все остальное, этот шторм не может длиться вечно.
Джимми все еще крепко спит, повернувшись спиной к ее половине кровати и натянув до подбородка двуспальное пуховое одеяло.
— Джимми, — произносит Бет громко, практически кричит, напугав даже себя саму.
Он подскакивает в постели.
— А? Что?
Джимми всегда был из тех людей, которые просыпаются с большим трудом. Со сна соображает он совсем туго, мысли у него в голове путаются и скачут, натыкаясь на стенки черепа, как будто он только что приговорил полдюжины бутылок пива. Резко разбуженный, он был бы не в состоянии воспроизвести ни последовательность букв алфавита, ни полные имена трех своих дочек. Да что там, сейчас он, наверное, вообще не помнит, что у него есть три дочери. Бет медлит, давая ему лишнюю минуту собраться с мыслями. А может, она медлит потому, что это ей самой нужна лишняя минута, чтобы собраться с духом перед тем, что ей сейчас отчаянно хочется оттянуть.
— Что такое? — спрашивает он, протирая глаза и нос.
— Это ты мне скажи, что это такое?
Она бросает в него открытку и конверт, целясь в голову. Но они, подобно неправильно сложенному бумажному самолетику, приземляются ему на колени, вместо того чтобы с размаху ударить в лицо. Джимми берет открытку в руки.
— Сегодня не мой день рождения, — говорит он, продолжая тереть глаза.
— Открой ее.
Бет дрожит в ожидании.
— Я ничего не понимаю.
— Не строй из себя идиота. Кто это прислал?
— Погоди, я возьму очки.
Значит, теперь он не только превратился в идиота, но еще и ослеп. Что дальше, интересно? Оглохнет? Как бы сильно какая-то часть ее существа ни желала не знать ответа, другая часть не может не противиться этому искушению, не толкать ее навстречу тому, что кажется неизбежным.
Джимми нашаривает на тумбочке очки, нацепляет их на нос и снова читает надпись на открытке. Потом несколько раз закрывает и открывает ее, глядя на текст с таким видом, как мог бы смотреть на кроссворд или на одну из алгебраических задач Софи, как будто это какая-то проверка.
«Это и есть проверка, Джимми. Проверка твоей честности. Проверка твоего характера».
Бет наблюдает за его лицом, в то время как он сосредоточенно разглядывает эти в высшей степени загадочные строки, упорно отказываясь поднимать на нее глаза. Пытается тянуть время.
— Джимми, это не налоговый кодекс. Кто это прислал?
— Понятия не имею.
Он наконец смотрит на нее. На некоторое время они схлестываются в безмолвной схватке, не мигая, не шевелясь и не произнося ни слова. Кто кого.
Наконец Джимми встает с кровати и, отправив открытку вместе с конвертом в мусорную корзину, проходит мимо Бет и скрывается в коридоре. Хлопает дверь в ванную. Судя по всему, на этом он считает разговор исчерпанным. Вне себя от злости, чувствуя, как разбегается по венам адреналин, она вытаскивает из мусорной корзины конверт и открытку и устремляется по коридору к закрытой двери ванной.
Воспитание заставляет ее остановиться, когда ее рука уже лежит на дверной ручке. Они с Джимми не относятся к числу тех супружеских пар, которые практикуют совместные походы в ванную. Она не забегает воспользоваться зубной нитью, когда он сидит на унитазе, он не болтает с ней, пока она принимает душ, она не меняет тампоны, пока он бреется. В обычных обстоятельствах она ни за что бы к нему не вошла. У них не те отношения.
А какие у них отношения? Она распахивает дверь ванной и смотрит на Джимми, который стоит над унитазом.
— Господи, Бет, ну неужели нельзя минуту подождать?
— Я хочу услышать настоящий ответ.
— Погоди секунду.
— Скажи мне, кто это прислал.
— Подожди.
Он спускает воду и разворачивается лицом к ней. Она стоит в дверном проеме, скрестив руки на груди и преграждая ему выход. На нем лишь клетчатые трусы-боксеры и очки, волосы взъерошены, руки тяжело висят по бокам, он выглядит беспомощным, уязвимым. Пойманным с поличным.
— Ты ее не знаешь.
Колени у Бет внезапно подгибаются, и она приваливается к дверному косяку, чтобы не упасть. У нее такое чувство, как будто она стоит на железнодорожных путях, привязанная к рельсам, и смотрит на неумолимо несущийся на нее поезд, который уже так близко, что ее лицо обдает горячим ветром.
— Кто она такая? — спрашивает она с чуть меньшим напором и неизмеримо бо́льшим страхом.
— Ее зовут Анжела.
Ну вот. Он признался. Все это происходит на самом деле. Он изменяет ей с женщиной по имени Анжела. Бет барахтается в захлестывающих ее волнах головокружения и усиливающейся тошноты, пытаясь представить себе эту Анжелу, но ее лицо ускользает. Если у нее нет лица, ее не существует на самом деле. Может, всего этого на самом деле не происходит.
— Какая Анжела?
— Мело.
Анжела Мело. Сейчас мертвый сезон на острове, размеры которого составляют четырнадцать миль в длину и три в ширину. Здесь все всех знают. Но он прав. Анжела Мело. Бет ее не знает. Но Петра наверняка должна.
— Ты зовешь ее Энжи?
Он вздыхает и переступает
