своё держи на себе. За полста занесло. Понимай!
Дыроколов не терпел скулежа.
Из принципа отвернулся от картины и запереодевался в своё из свёртка.
— Ни хрена ты не понимаешь! — озлённо пальнул Колотилкин. — Два товарисча делали одно дело. Тигр и ты. Тигр после дела пошёл от объекта страсти с гордым достоинством. А ты — побежал. Как заяц! Позорище!
— А что мне оставалось делать? Мне угрожали топором!! А тигру никто не угрожал!
— Потому что товарисч тигр всё делал с умом! А ты? Залез в чужую солому, ещё и шелестишь! Расчехлился наголо, как у себя дома…
— А что? Надо одетым?.. Или ты забыл, что «секс — общение, основанное на голом энтузиазме»? Тигру хорошо. У него из амуниции одна шубейка.
— И он не стал ею разбрасываться…
— Потому что не отстёгивалась…
— Да нет. Он благоразумно помнил об ответственности момента… Не терял головы…А ты?..
Дыроколов пыхтел.
Всё никак не влезал ногой в рукав.
— На зад чего рубаху пялишь? — язвенно хохотнул Колотилкин.
Дыроколов зло сплюнул.
Нечаянно глянул вверх и снова его заклинило. Не хотел, не хотел же больше пялиться на хламьё этого стольного экстрасекса, а глаза всё никак не сорвёт с картины повыше тигриной любви. Сидит девулька с симпатическими телесами. Ножки враскид. И чернобурка на застёжке. Молния не рисованная. Натуралиш. Магазинная. Вставили в полотно. Хочешь — вжик! — закрыл радость, хочешь — вжик! — открыл.
Дыроколов даже два раза сладко жикнул молнией туда-сюда по империи страсти и на восторге трудно отошёл. Чувствует, с такого перепляса температура в нём поднимается.
Он деловито перебегал с места на место и, всё сильней цокая в восхищении языком, пялился по стенам на привезённые из Москвы картины. Когда только и успел этот шустряк Колотилка развесить? С каждой новой точки картины казались Дыроколову всё превосходней. Да что-то вроде чего как и не хватает. Так чего? Наконец он понял. Света! Света в резиденции у первого не хватает!
— Слушай, Колотилка! На дворе утро. Солнце полыхает. А у тебя темно. Чего кукуешь в темноте?
— Не в темноте, а в свете решений КПСС!
— Так в этом свете решений КПСС ни хрена не разглядишь толком божественные творения!
Дыроколов включил люстру.
Картины на свету стали ещё неотразимей.
Дыроколов положил руку на плечо Колотилкину, и они, не сговариваясь, приварились вожделенными взглядами к молнии.
Бог весть сколько они так простояли, пока Дыроколов не бросил на горьком вздохе:
— На сегодня хватя. Хорошего понемножку… А теперь ты б прикрыл свою малую секстретьяковку. А то кто нечаем ворвётся…
— Пожалуй… Сворачиваем боевые учения.
И сожалеюще Колотилкин опустил карту.
— Говорят, — криво усмехаясь, сказал он, — в гражданскую в этом доме был штаб дивизии и в нише, на месте нынешней карты, висела карта боевых действий…
— А ничего не говорят, где эти картинищи берут?
— В Измайлове, говорят. На вернюсаже… Парк. Асфальтовая просека версты на полторы. Там и тусуется вся-який сбродище. Вечно народу невпротолк. Чего душонке угодно добудешь. А совсем недалече пруды. Пётр Первый потешные запузыривал там бои.
— А твоя всю эту потеху под картой видела?
— Сама таскала на этот вернюсаж. Первый раз в канун Мая.
— Хорошеет?
— Хорошеет цесарочка! Не какой там червяк в корсете… [22] Разденется — эдельвейс у неё так и смеётся зовуще! Так и играет! На ратные подвиги манит! Так бы кушал и кушал без перерыва на завтрак, на обед, на ужин.
— На жрачку перерывайся, — строго посоветовал Дыроколов. — А то подкатит перерыв на собственные похороны. Грустней будет.
— Перспективонька… А что? За полста заехал… Утоптался… Того и жди, что на погост нарвёшься.
— Ох, бабичи. Про погост запели. — Дыроколов печально покивал своим мыслям. — А было казацкое времечко! Не мы ли по трижды разводились? Не наши ли детки уже отцы-матери и не знаются с нами? Не мы ли снова вольные-холостые? Не мы ли перекрёстным методом опыляли ночных бабочек?.. Сначала всяк свою?.. Потом всяк чужую?.. Волнительно, экзотицно… В сладких бабьих колодцах мы и потонем…
— Вещие слова… Пора б седым козлам угомониться. А как увидишь свежатинку… Моя прибежала ко мне на приём… Записалась честь честью… Я так тогда и не понял, чего моя Алюня ко мне приходила. Уже потом разжевала… Оказывается, у нас перепроизводство флагов, вымпелов там лучшим дояркам, свинаркам, конюхам… Никто не берёт! Ссыпали в уценёнку. Вымпел тридцать копеек! Краска с серпа сшелушилась. И за так не нужен. Тогда их списали. Как раз под день рождения Ильича.
А назавтра красная суббота. Осияла кого-то идея. На красную субботу вымоем полы красными флагами! Не выбрасывать же добро. Ещё бесхозяйственность пришьют!.. Ну, другие посмеиваются, умывают полы, а моя павуня аж взбеленилась. Нe буду и не буду! «Он ведь с нашей кровью цвета одного»! А ей спокойненько вбубенивают: «Молода ещё коммунисточка срывать важное мероприятие, целый ленинский субботник! Лучше не брыкайся. Мой. Этим жёлтеньким, то есть серпом и молоточком, хорошо грязь оттирается». Не стала! Шваркнула флаговый ком в угол и бегом в райком. Благо, мы тут рядышком промышляем с торгашиками. Слышу — секретарке-раскладушке: запишите к Василию Витальевичу на сейчас. Срочно! Важно! Церберка моя: девушка, я записываю, но на понедельник. А сегодня нет приёма. Субботник!
У нас действительно был субботник. Переложил я на столе стопочку обкомовских цидулек с угла на угол. И больше делать нечего. Со скуки задремал. Ан слышу недурственный голосок. Открываю дверь. Ба! Какой розанчик!
Кадрия Измаиловна, говорю ласково своей церберше Милёхиной, раз у девушки срочное, разрешите её принять?
Никаких проблем, стрекочет Кадрия, и моя Алюня у меня в золотой клеточке.
Алюня с порога мне про какую-то флаговую дичь у себя на базе. А я слушаю и не слышу. А я слепну во хмелю. Пик коммунизма вскочил колом! Народный мститель! Край стола поднял!
Не утерпел я, под столом цапнул вроде невзначайку за сомлелый молодой окорок повыше коленки. Раз-зок давнул от души и бегом моя шаловливая ручонка назад.
Лепечу: я нечаянно… извините…
А она, оторва, смеётся:
«Пожалуйста, пожалуйста!»
Тут же без передыху мылю лыжи на новый забег. Голодным зверем рыщу своей грабелькой по заповедной зоне. Чёрте что несу как заклинание:
«Честное партийное! Не т-трону!.. Честное ж партийное! Ну не трону ведь!.. Даю святое слово коммуниста!.. Верного ленинца!.. Чего ж ещё?!..»
Она в хохот.
Я дверь на ключ. Распустил перья… Посадил этот розанчик… эту царицу цветов на край стола и навстоячки! Принял посетительницу — грех обижаться!.. Субботничек на ять!
— До дивана лень было донести?
— Некогда!
— Прямо на столе?
— Прямо. Михал
