Красные, белые…
Перед глазами Цыпылмы начинали мелькать то красные, то белые оскаленные рожи, каждая с горящими тремя глазами и множеством рук и ног, как на картинках в дацане, где она была однажды с отцом. Тогда мама сшила ей красивый зеленый халат и круглую островерхую шапочку с малиновыми кистями.
Они живут в юрте вчетвером: папа, мама, Цыпылма и Мячик-Бутидка, которая уже просится вместе с отцом и Цыпылмой пасти овец. Она и сегодня вот-вот готова была разреветься, но отец погладил ее по голове, поднял на руки и рассмеялся:
‑ Вот какая у меня большая и круглая дочка-мячик. Мы с Цыпылмой поедем пасти овец и готовить дрова. А кто будет помогать маме, а?
И хохотушка Бутидка осталась помогать маме, хотя сразу побежала в юрту дяди Намжила, где ребятишки продолжали играть в альчики. Интересно, чей конь обогнал всех?
В полдень, когда овцы от жары сбились в кучу, отец нарубил прутья тальника, ближе к вечеру они погнали овец к стойбищу. По пути видели свой скот. У них пять коней, четыре верблюда, десять коров и семь десятков овец. Люди говорят, что они живут хорошо потому, что Нима работящий и славный человек. Отец Цыпылмы не пьет архи, не играет в карты и не любит таких людей. Он даже не разговаривает с ними, хотя их очень много. Цыпылма видит, что папа работает без отдыха, а когда его русский знакомый сказал, что бывают выходные дни, Нима долго смеялся. Вечерами он играет с дочками, катает на спине Бутидку, рассказывает сказки, иногда что-нибудь мастерит, чаще делает узды, вожжи. А Цыпылма с мамой выделывают овчины, вяжут волосяные веревки из конской гривы. Только Бутидка пока ничего не делает. Однажды Бутидка-Мячик сказала по большому секрету Цыпылме, что папа у них самый-самый сильный. А Цыпылма сказала Бутидке, что папа у них самый-самый умный, самый-самый добрый, самый-самый… Только она не сказала, что у них будет братишка, об этом мама говорила папе. Тогда папа взлетел в седло и долго скакал на соловом по степи и смеялся… Они все любят папу и слушаются его.
Телега старая, скрипит и повизгивает. На ней еще бабушка Цыпылмы ездила. Овцы не спеша пощипывают траву и идут домой. Они жирные, вон какие у них курдюки! А ягнята почти догоняют маток, большелобые и толстые. Вокруг ‑ песчаные овраги. От закатных лучей солнца сейчас пески лиловые. И Цыпылма, конечно, вся лиловая в своем стареньком халате. А если появятся бандиты, никто не узнает ‑ красные они или белые, все будут лиловыми!
Цыпылма смеется и снова всматривается в дали, потом оглядывается и видит отца, едущего на откормленном гнедом коне с белой звездочкой на лбу. Отец едет за овцами, улыбается Цыпылме и трогает длинной ургой отставшую овцу. Лицо у него матово-смуглое, острое, нос тонкий и с горбинкой. Сейчас отец ‑ бронзовый, как единственный божок в их юрте, перед которым они зажигают лампаду и кладут еду. Там давно лежат четыре конфеты в красивых обертках. Бутидка-мячик часто уговаривает Цыпылму съесть их, потому что божок все равно ничего не ест, а конфеты станут твердыми. Но Цыпылма знает, что отдавший что-нибудь должен забыть об этом, а взявший ‑ помнить. Так говорит папа. Конфеты они отдали…
Едет Цыпылма, думает. Хорошо ей от закатных лучей и степных запахов! Почему утром всегда шумно и весело, а вечером спокойно и тихо? Она давно не задает отцу вопросов, он и без того устает. А на вопросы должен отвечать сам человек, говорит дедушка Содном. Если кто-то будет отвечать за него, то человек привыкнет и обленится. Цыпылма об этом знает и Бутидке сказала. Она задает много вопросов и может облениться!
Снова и снова Цыпылма всматривается в дали. Как хорошо быть человеком и жить на земле! Величавые и пышные чертоги белых туч окрасили багровые и алые отсветы степного заката, заполыхавшего почти в полнеба, отчего острые верхушки зеленых трав залило ровным розовым сиянием с тонкими золотящимися полосами, где рой за роем мелькали комары и мошкара. В чистом зеркале озера, украсившем впадину, отражались небесные пожары, которые разрезали быстрые тени скользящих над водой птиц и утиные выводки, оставляющие за собой волнистый темный след. В такие тишайшие вечера все в природе прозревает и чувствует свое бессмертие, вбирая в себя редкий миг единства и мира!
Вот и дымом запахло, совсем немного осталось до стойбища.
Едет Цыпылма, посматривает по сторонам. Вокруг ‑ ровная, лиловая и голубоватая даль, тишина… Оглянулась, а к ней отец подъезжает и виновато улыбается. Наклонился с коня, понюхал голову дочки, погладил шершавой мозолистой рукой. Хорошо стало Цыпылме!
‑ Вот какая у меня взрослая дочка! ‑ ласково сказал отец, и голос его дрогнул. ‑ Видишь, во-он там пыль поднимается? ‑ Он показал тонкой ургой на север. ‑ Это, доченька, войско какое-то движется за Ножи-нуром. Ты, доченька, гони овец в овраги возле стойбища, а я посмотрю, что это за люди едут.
Где пыль? Ага, во-он там! Надо же, проглядела Цыпылма, хотя глаз не отрывала от горизонта. А отец заметил давно и молчал, надеялся, что пыль далеко стороной обойдет их стойбище.
‑ Аба, 3 может быть, не надо смотреть? ‑ насторожилась и подняла голову Цыпылма, но, встретившись с взглядом отца, замолчала. В карих и добрых глазах отца плескалась тревога, хотя сам он улыбался.
‑ Нет, доченька, надо посмотреть. Я один мужчина на стойбище.
Отец снова нагнулся, понюхал голову поникшей дочери, потом развернул коня и поскакал, крикнув:
‑ Прячьте овец и скот в оврагах! Не зажигайте огня…
И сразу тяжелая, не умирающая, тоска возникла в степном воздухе и не испарялась. Цыпылма вскрикнула, приподнялась и погнала коня… Да, конечно, отец пока единственный мужчина, не считая дедушку Соднома и мальчиков дяди Намжила. Дядя Лхамажап и дядя Намжил год назад подрядились со своими верблюдами в караван, который ходит с товарами до китайского города Бежин. 4 А зимой они возят товары по Амуру. Отец хотел идти с ними на заработки, но из трех мужчин один должен был остаться на стойбище.
Тоска сжала сердце. Теперь телега визжала и была готова развалиться, а Цыпылма даже не замечала наивных степных птиц, пытающихся заманить ее подальше от своих гнезд. Она быстро гнала овец, собирая их в кучу. Первыми к ней выбежали, услышав крики, маленький Митыпка и резвая Бутидка. За ними показались дедушка Содном, женщины, потом мальчики и девочки-плаксы.
‑ Гоните скот и овец в овраги! Кажется,
