том числе наверняка и мои. Постарайся замазать чернилами те строки, где я рассказываю о нашей подлинной жизни или лучше сотри их офортом [4]. Никто не знает всех превратностей судьбы. Вдруг эти письма попадут в чужие руки.
Сара.
От Сары Нермин
Любимая Нермин!
В своем письме ты пишешь: «Твои письма ко мне сплошное пустословие… Между тем я знаю, что те, кто отправляется в путешествие, становятся серьезнее… Они записывают впечатления об увиденных местах. Дают сведения о тех краях, через которые они проезжают, и о людях, которые там живут… Те же, кого они оставили дома, в какой-то мере следуют за ними в своих мечтах… Таков порядок был всегда».
Ладно, Нермин… Раз уж порядок таков, я тоже буду его придерживаться… Ты помнишь, в каком состоянии вы привезли меня к пароходу. Я, можно сказать, была полумертвой…
Когда пароход стал отплывать, многие провожающие стали махать цветными платочками. Я делала то же самое, но в ушах у меня гудело, колени подгибались. Чтобы не упасть, я прямо-таки повисла на ограждении палубы. В тот вечер вы хотели устроить для меня прощальную вечеринку. Помнишь, мы танцевали, как сумасшедшие, до самого утра. Как будто этой глупости было мало, так мы еще под утро высыпали на улицу, помчались в Бююкдере на автомобилях.
Короче, когда я вернулась домой, до отплытия парохода оставалось два часа. Времени едва хватило на то, чтобы умыться и переодеться…
Как только пароход завернул за мыс Сарай-бурну, я побежала в свою каюту и бросилась на маленькое канапе [5] рядом с кроватью. Закрыла уставшие глаза, в которых уже начинали прыгать искры. Вот это и был мой отъезд, Нермин… Я думаю, что даже мертвые в могилах не спят так спокойно, как тогда я, после всех этих нескончаемых хлопот.
Я проснулась только во второй половине дня. Оставался всего час до прибытия. Опять все как назло, Нермин! Я провела во сне лучшую часть путешествия. Поэтому не обижайся, что я ничего не написала тебе о своих впечатлениях о поездке. Как за подъемом неизбежно следует спуск, так и вслед за отъездом неизменно наступает возвращение. Даст Аллах, когда я буду возвращаться в Стамбул, я в поэтическом тоне опишу, как солнце отражается в морской воде, как его блики превращаются в звезды и дрожат, исчезая в глубинах моря.
Выйдя из каюты, я посмотрела в сторону кормы. За кормой было бескрайнее море… Стамбул давно уже исчез за горизонтом. Но слева от нас, совсем близко, виднелся берег. Я различила даже коз, карабкавшихся по прибрежным скалам. Долгое время я не в силах была оторвать глаз от побережья.
Нермин, даже на картинах я не видела такой удивительный пейзаж. Береговая линия, точно прочерченная пером искусного художника, причудливые изгибы, крохотные бухты, выступы… Простирающиеся навстречу волнам длинные песчаные пляжи сменяли нависшие прямо над водой скалы. А за ними высились уходящие в глубь материка цепи холмов. Некоторые из холмов были покрыты лесами. Другие разделены на сектора, принимавшие какие-то правильные геометрические формы.
Я должна рассказать тебе более подробно о земледелии в этих местах. Оливковые рощи — главное богатство этого побережья. Если за ними как следует ухаживать, они принесут такой доход, что местные жители станут богатыми, как американцы. Но из-за войны и многочисленных переселений эти рощи остались без присмотра. Если бы люди нашли средства и проявили инициативу: построили заводы по производству оливкового масла, — это был бы настоящий бум… Что же до тех геометрических форм, то это — поля пшеницы, ячменя, овса, табака. Большинство из них принадлежит переселенцам из Румелии.
Ты видишь, Нермин, насколько широки мои познания в сельском хозяйстве и экономике? Эту часть моего письма можешь прочитать нашим подругам, пусть грызут ногти от зависти! Пусть не думают, что Сара — это только красивая кукла, которая только и умеет, что фантазировать.
Так и быть, тебе я признаюсь: эти сведения я получила от старика с благочестивым выражением лица. По правде, я только спросила у него, что там за деревья. Он оказался очень щедрым на объяснения и не оставлял меня до тех пор, пока не рассказал мне во всех подробностях о сельскохозяйственной жизни этих краев. Я делала вид, что слушаю его, время от времени одобрительно покачивала головой, а сама не могла оторвать свой взгляд от берега. Приближался вечер, и в лучах заходящего солнца все цвета на побережье поменялись: казавшиеся черными поля окрасились одни в желтый, другие в фиолетовый, третьи в зеленый цвет. Оливковые рощи как будто вытянулись вверх, деревья увеличились в размерах. Песчаный берег сверкал перламутром… Мне пришлось возвратиться в свою каюту, чтобы избавиться от затянувшихся рассказов старого земледельца. Ты же видела тот пароход… Он похож на сандалию. По сравнению с ним пароходы нашей фирмы кажутся столь же вместительными, как трансатлантические суда. К тому же он был переполнен пассажирами и забит вещами. И присесть-то негде.
Слава Аллаху, путешествие наше приближалось к концу.
Одеваясь в каюте перед разбитым, запятнанным старым зеркалом, я думала: «Ох… Никаких происшествий во время пути. Мне не о чем будет написать Нермин».
Не успели прозвучать мои жалобы, как вдруг на палубе раздался какой-то крик… Я подумала, что произошла катастрофа, и, дрожа, выскочила из каюты. Кричали деревенские женщины, сидевшие по середине палубы на куче узлов и тюков. Они прикрывались длинными концами своих покрывал, похожих на простыни. До этого момента они вели себя тихо как рыбы, так что я даже приняла их вначале за немых. Теперь они перестали раскачивать своих детей в люльках, привязанных к ручкам сундуков и корзин, и вопили сильнее, чем гудки парохода, повторяя: «Аллах, помилуй! Человек тонет!» Я посмотрела, куда они указывали, и увидела, что примерно в пятидесяти метрах от нас какой-то человек то выныривал, то вновь скрывался в волнах. Выплевывая воду изо рта, будто кит, он кричал: «На помощь! Спасите! Мусульмане вы или нет?» И тут же снова захлебывался и исчезал под водой. Среди волн мелькали только его поднятые руки, которые бессильно опускались, пытаясь разогнать образовавшуюся вокруг него пену. Ты сознаешь, Нермин, весь ужас этой картины? Я тоже хотела заорать вместе с этими деревенскими женщинами. Но я потеряла дар речи, рот свело, все тело тряслось, как в лихорадке.
Но странно! Пароход не останавливается, не возвращался назад, а продолжал двигаться с прежней скоростью.
Деревенские женщины теперь уже кричали в сторону
