голос)
(усталое соло на гитаре от Пижона)
Тут Антон махнул рукой в сторону публики слева:
— Эта сторона кричит «Цирк!»
Он побежал вправо:
— А вы кричите «Ублюдков!»
А потом начал размахивать руками, призывая публику скандировать:
— Цирк! Ублюдков! Цирк! Ублюдков! Цирк! Ублюдков!
Зал просто взорвался криками.
Это был, наверное, худший момент в моей жизни. Пока Антон не настоял на том, чтобы представить нас по одному, так что мое имя еще и прозвучало со сцены.
Представив всех участников концерта — я заметила в зале немало камер и ощутила, как во мне нарастает страх попасть в ютьюб, — он запел:
My baby’s got a problem She ain’t gonna put up with this SHIT My baby’s no fool She’s not gonna pay no ticket to go to this: Scumbag Circus! No she’s not and she’s not gonna pay the wardrobe fee, either [5].
«Either» он спел на октаву выше, почти выкрикнул.
Я взглянула на публику, народ вовсю танцевал и наслаждался жизнью. Наверное, они все обкурились. Дайя стояла слева, держась за голову. Ей явно было стыдно. Я поймала ее понимающий взгляд и чуть не захихикала.
Позднее я узнала, что представители одной звукозаписывающей студии все-таки присутствовали на концерте.
Эти представители решили, что Антон звезда, и были правы. Просто они вкладывали в это слово иной смысл, нежели я. Они пришли к нам за кулисы со своей похвалой и напитками, Антону досталось первое, остальным — второе.
— Stuff3 — определенно лучшая демоверсия за последнее время, нам давно такого счастья не выпадало, — сказала по-английски девушка из студии и улыбнулась во весь рот.
— И мы хотели бы обсудить это подробнее. Может быть, завтра?
— Завтра! — воскликнул Антон, тоже по-английски. — Завтра подходит. Мне прийти к вам в офис?
Нас он даже не спросил, хотим ли мы пойти с ним, а также ни словом не обмолвился о том, что мы собирались выехать как можно раньше, чтобы не гнать всю дорогу до Мюнхена.
* * *
Наконец, ближе к обеду, мы выехали. Хуго предложил сесть за руль первым, но веселый низкорослый веган по имени Юрг, с которым Пижон познакомился на афтерпати, предложил довезти нас до Мюнхена, если мы возьмем его с собой бесплатно. Он оказался заядлым трезвенником, к тому же сто раз ездил по автобану с его бешеным движением, поэтому мы радостно согласились. Микаэль сел впереди, чтобы болтать с Юргом и не давать ему уснуть, а я методично благодарила Юрга каждый час, стыдясь, что чужому человеку приходится везти нашу неопохмелившуюся компанию.
Хуго с Пижоном сидели сзади и переругивались. Они познакомились, когда Хуго еще учился в школе, поэтому их дружба больше походила на братские отношения. Сейчас речь шла о том, что Пижон наступил на ботинки Хуго, когда выходил из душа, и они до сих пор не высохли. Хуго считал, что Пижон мог бы вытереться сразу после душа, а не ходить мокрым и голым, пока сам не высохнет. Пижон возражал, говоря, что Хуго не следовало ставить свою обувь на проходе.
— Не на проходе, а у двери, — сказал Хуго. — Я уже не могу свои ботинки у двери оставить: вдруг тебе заблагорассудится мокрым походить.
— Можно подумать, я один что-то делаю не так, — сказал Пижон. — Могу выдернуть первый попавшийся пример наугад. ЛОТТА ФИЛИПССОН!
— Это было пятнадцать лет назад. И нельзя сказать, чтобы у вас что-то намечалось. Она ведь уже встречалась с этим, как его, из Вэннеса.
— С кем? — спросил Пижон.
— Ну, с тем чуваком из группы «Отходы», — ответил Хуго. — С братом того чела, спринтера.
— А, того, со стрижкой под горшок? А разве он не из Вильхельмины?
— Нет, я имею в виду того, который насрал на пол на вечеринке у Марии Робертссон.
Антон молчал. Он сидел у окна в среднем ряду и притворялся, что спит, накрывшись курткой, но я видела, как его телефон светится сквозь ткань. Я разговаривала с Дайей. Она рассказала, что учится в меде, но до этого сменила несколько художественных школ. Когда она говорила о разных медицинских курсах, вся ее фигура выдавала заметное оживление. Много сложных слов, произнесенных слишком быстро, — я ничего не поняла.
— Посиди смирно, — попросила она, открывая блокнот и доставая карандаш. — Ты такая красивая в этом свете. Я тебя нарисую!
Она произнесла это с мягкой улыбкой. На переднем сиденье Микаэль с Юргом пытались общаться на ломаном английском. Никто, кроме меня, не слышал, что она сказала. Мое лицо никак не могло соответствовать ее словам, я никогда ничего подобного не слышала. Все это мне не подходило, ее речь, ее комментарий не вписывались в мою жизнь, и все-таки я обрадовалась. Подумала: наверное, она такой опытный художник, что понимает — мне надо сказать именно такие слова, чтобы на лице отразилась резкая перемена. Я знала, что никогда не забуду эту минуту. Я сидела неподвижно. Как пятилетний ребенок, которому пообещали конфетку, если он будет хорошо себя вести.
Через несколько минут она сказала, что все готово, и показала небрежно выполненный карандашный набросок какой-то иконы. Я подумала, что с ее стороны жестоко так меня приукрашивать. Если бы девушка на рисунке была в два раза уродливее, я бы еще могла поверить, что на самом деле так выгляжу.
— Красиво, — сказала я.
— Потрясающе, — тут же встрял Антон, высунув голову из-под куртки. — Ты так здорово владеешь карандашом. К тому же тебе удалось поймать эту черту в Сири, что-то такое суровое.
Тут мы с Дайей обе взбесились. Дайя — потому что он сказал очевидную чушь. А я не только потому, что меня обозвали суровой, заставив почувствовать себя сварливой тетушкой из какого-нибудь старого мюзикла, но и потому, что он ни одну ситуацию не оставлял без оценочных прилагательных и наречий, все происходящее обязательно облекалось в слова. Навязчивое желание Антона