Ознакомительная версия.
– К тому же, – заметил Матьё Прекрасный, – даже и в нашем городе, вы оказались бы на очень неблагодарной почве. Софья Игнатьевна употребляет все усилия потушить эту темную историю. А вы знаете: авторитет Софьи Игнатьевны… наша губернская королева!
– Боже меня сохрани идти против мнений и желаний Софьи Игнатьевны! Никогда-с и ни за что-с… Да и все равно мне, в конце-то концов-с… А только я не люблю не понимать. Понять же не в состоянии. Хоть зарежьте! И больше ничего-с… Эге! Новый портсигарчик у вас… Позвольте полюбопытствовать? Изящная вещица. Батюшка! да – никак золотой?
– М-м-м… да, кажется, – замычал несколько сконфуженный и покрасневший в лице Mathieu. – Знаете, собственно говоря, пренеловкая штука вышла… Эта Лусьева, через Леневскую, непременно просила меня принять от нее на память.
– Ага!
– Н-да… она, видите ли, так, благодаря за мое человеческие к ней отношение, говорит, что никогда не забудет, что я ее спас, ну, и всякие там прочие хорошие слова… Я, конечно, отказывался, отнекивался, указывал, что мне даже неприлично несколько, похоже на взятку. Но вы знаете характер Софьи Игнатьевны: если она решила, то поставит на своем, – отказывать ей труд напрасный… только наживешь врага.
Полицеймейстер потупился и вздохнул. Он почел излишним сообщать губернаторскому чиновнику, что часа два тому назад имел подобное же объяснение с той же самой Софьей Игнатьевной Леневской из-за чудесной венской коляски и сбруи на дышловую пару, которыми одарить его воспылала желанием симпатичная баронесса Ландио.
– Взятка! Как вам, Тигрий Львович, не стыдно даже держать в уме слова подобные, не только что произносить? Друг я вам или нет? Крестила я вашу Олечку или нет? Свои мы или чужие? Разве я способна принять на себя поручение, которое пахнет взяткою? Разве у меня достало бы дерзости предложить вам – вам! – вам!! – взятку?! Наконец, позвольте сказать вам прямо: насколько я лично вас люблю и уважаю, настолько же терпеть не могу вашу службу и ваш мундир. Да! да! да! можете почитать меня какой угодно неблагонадежною, даже хоть революционеркою, но полицию я ненавижу! С моим прелестным и милым кумом Тигрием Львовичем я готова беседовать и дружить, сколько он сам того пожелает, к полицеймейстеру – никаких дел не имею и не хочу иметь. Когда говорите со мною, извольте выбросить из головы должность вашу. Взятка! Повернуло же язык – сказать! Уж если на то пошло, милостивый государь вы мой, то, погасив наш фамильный скандал, вы оказали нам такую огромную услугу, что, в качестве взятки, безделица, которую просит вас принять баронесса, была бы просто смешна. Шантажист, взяточник, кровопийца могли бы разорить нас на этом деле, потому что честь фамилии для нас дороже всего, и пятен на своем гербе мы не допустим, хотя бы нам для того пришлось остаться нищими. И это вам лучшее доказательство, что никто не хочет унизить вас взяткою, как никто из нас – ни я, ни бедная Маша – не желаем считаться с вашим всемогущим полицей-мейстерством. Предоставляем другим трепетать пред вашим величием. Для нас оно не существует. В наших глазах вы просто симпатичный, гуманный, чуткий, отзывчивый Тигрий Львович, который умел так редко по-человечески отнестись к нашему несчастию и, как чудом, спас наше имя от грязных клевет и сплетен. И вот мы, три дамы, хотим, чтобы вы сохранили об этом случае памятку нашей благодарности. Вот и все. И – никаких возражений! Иначе мы поссоримся. Мещане мы разве, чтобы делать вопросы из пустяков, считаться друг с другом в услугах, искать подозрительные причины за каждой любезностью? Не надо спорить! Разве могут быть два разных мнения о мелочах подобных у двух друзей, принадлежащих к нашему кругу – людей порядочных и взаимно уважающих?
Вечером в клубе полицеймейстер отвел доктора Тигульского в уголок и осадил его вопросами о Лусьевой. Доктор – лысый, в русой, круглой бородке, с прямым польским носом – смотрел в лицо полицеймейстера проницательными, но непроницаемыми серыми глазами, и говорил медленно, с лютым акцентом и с ударениями на предпоследнем слоге каждого слова:
– Та-ак… Ото ж правда… То есть правдивейшая paranoia sexualis persecutoria. А ежели то бендзе мило пану пулковнику, может быть также безумная одышка – «dysnoia deliriosa», як пишет профессор Корсаков з Москвы. То есть юж други недуг, але вам то есть вшистко едно, муй пане, бо, гдзе тыя paranoia кончается, гдзе начинается dysnoia, тего не тылько пан полицеймейстер, сами дяблы в пекле не могон домыслиц, ежели не учились медицине.
– А вы можете домыслить? – не без обидчивой свирепости вопросил Тигрий Львович.
Доктор обдал его дымом благовонной сигары и спокойно возразил:
– А як же? Ежели я вижу дефект координации жестув?.. И в лице така асимметрыя?.. Тож paranoia, муй пане! А, може, dysnoia, чи еще друга якась болесц… Огульне пане, – маниакальна экзальтация!..
Курьерский поезд шел последним перегоном на Броды. В купе первого класса пожилая скромно одетая дама и нарядная молодая девушка считали деньги.
– Итак, – сухо говорила пожилая дама, – я передала вам две тысячи золотом, три – бумажками и пять тысяч – перевод на Лионский кредит.
– Совершенно верно! Покуда – мы в полном расчете.
– Двести рублей по уговору будут переводиться вам каждого пятнадцатого числа.
– Очень хорошо. Число мне безразлично, но прошу быть аккуратными, чтобы день в день. В первый же раз, что я не получу денег, я еду в Петербург и прямо на Гороховую… Поняли? Так и передайте!
– Не пугайте, пожалуйста. Не из робких. И не беспокойтесь. Будем аккуратны. Вы и без того уже сделали слишком много неприятностей и принесли убытков.
– Не так бы вас всех еще следовало! – со злобой сказала девушка. – Только то вас спасает, что я в деньгах дура и больших сумм воображать не умею.
– Порядочно счистили и без того! Надо иметь совесть.
– Да! Уж о совести только нам с вами считаться… Хорошенькие цацы! нечего сказать!.. Да вот еще разве – даме этой великолепной губернской, тетушке моей новоявленной… Вот фрукт так фрукт! Много я пройдох видала, а эта – всем зверям зверь! Всех вокруг пальца обвела, спутала и в тупик посадила! И как вы ее раздобыли?
– Наше дело.
– А что? Много она с вас слупила?
– Наше дело, – еще холоднее возразила пожилая дама.
Девушка захохотала.
– Доктор тоже этот, которого она привозила… теплый парень! Асимметрию лица у меня какую-то нашел… У самого-то у него теперь асимметрия… только не лица, а карманов!.. Да! А каким это чудом от Либесвортишки свидетельство явилось?!
– Не все ли вам равно?
– А-га! Фальшивое, значит? Подделали? Славно! Ну, не сообразила я тогда… не на десяти бы тысячах мне с вами мириться!
Дама с досадой возразила:
– Ошиблись. Никакой фальши, и никто ничего не подделывал. Самое настоящее свидетельство.
– С неба вам свалилось?
– Не с неба, а с вами же приехало из Петербурга. Такие свидетельства Либесворт выдает всем воспитанницам Прасковьи Семеновны, когда они едут на работу в провинцию… заранее, – чтобы предупредить скандал, если они, вроде вас, вздумают буйствовать… понимаете?
– Ловко! – поразилась Лусьева. – Так всем?
– Всем.
– И «Княжне», и Жозе?
– Всем.
– Ловко… Небось и за это надо платить аспидовы деньги?
– Да, дерет… – с невольным унынием призналась дама.
Лусьева злобно улыбнулась:
– Трещит у Буластихи шкура!..
– А вы не злорадствуйте! Ежели человек в незадачной полосе…
– Чтоб ей, дьяволу, вечно такая полоса шла!..
– Что ругаться? Дело прошлое.
– Уж очень ненавижу! Дрянь я слабодушная! На чистый паспорт и деньги польстилась. Кабы настоящий характер, самой бы лучше пропасть, да и вас всех в Сибирь упечь!
– Уж и в Сибирь! На первый раз – всего только к мировому и сто рублей штрафу.
– Неужели? Ах, скажите, пожалуйста!.. – насмешливо передразнила девушка. – Зачем же вы от ста рублей откупаетесь тысячами?
– Затем, что язык у вас слишком длинен. Сибирь – не страх, а вы могли привести, да уже и привели было в расстройство все дело. Ну и еще раз напоминаю вам, Марья Ивановна: довольно! Поболтали в свое удовольствие, – и будет. Свое выболтали, на замазку рта получили, обеспечены по гроб жизни, – теперь сидите в загранице смирно, тише воды, ниже травы, чтобы о вас ни слуха ни духа. Не то – вас не только что в Вене или где там еще – на дне морском достанем!.. Сами не заметите, как тихой смертью умрете!
– Не коротки ли руки?
– Вас, голубушка, и сейчас очень легко можно бы сплавить, и гораздо это дешевле, чем торговаться с вами и за границу вас отправлять. Только-то боязно, что – кто их знает? Может быть, за вами еще следят… Уголовщина теперь, после вашей огласки, – благодарите своего Бога! – нам не с руки… А то – оно очень просто! Вы это понимаете! Не форсите!
– Я ничего.
– А смеетесь чему?
– Прасковья Семеновна накладет баронессе по первое число!
Ознакомительная версия.
