Она тотчас воспользовалась этим. Улыбаясь невинно Гаспарову, она отдала ему подаренные Кисом цветы, попросив его куда-нибудь их пристроить, поднялась вслед за тем с кушетки и, еще раз ему улыбнувшись - уже напоследок, - ушла встречать новых гостей.
Гаспаров приуныл. Оставленный в одиночестве в "келье", с цветами на руках, вначале попытался он объяснить себе, чем могла быть вызвана излишняя, на его взгляд, приветливость Ёлы в отношении ее к Лёнчику. Однако, как он ни старался, кроме дружбы меж Патом и Лёнчиком с одной стороны и привязанности Ёлы к Пату с другой, на ум ему не шло. А между тем и это его мало устраивало. Он вздохнул. За шкафом ему стало уже скучно. С сомнением поглядел он вокруг, ища, как бы избавиться по крайней мере от цветов: портфель Киса как раз попался ему на глаза. Но, решил он, сложить туда цветы без ведома Киса было бы столь явной бестактностью, что он даже поморщился, спешно выкинув это из головы, и поднял взгляд выше, к свече, горевшей над тумбочкой.
Тут ему на миг показалось, что выход найден и что букет можно попросту оставить на толстом, переложенном закладкой томе Чехова (Ёла читала вперед по программе). Эстетически цветы шли к ребристому корешку. Однако сейчас же подумал Гаспаров и то, что Ёла, конечно, сделала бы это сама, без него, если б хотела, ей незачем было отдавать ему букет... В затруднении побарабанил он пальцами по колену. Теперь уж он ничего придумать не мог и сам это видел. Явиться в studio с букетом цветов, к тому же чужих, в руках он, разумеется, тоже не захотел. Пристроившись как мог удобнее на кушетке, закинув ногу за ногу и положив цветы на ворс коврика возле себя, решил он ждать, тем более что, судя по голосам в studio, новые гости не собирались задерживаться долго. Он еще взглянул на часы было без малого десять, - и, не имея другого занятия и устремив рассеянно взгляд на огонь, он стал следить за тем, что было слышно в гостиной. Вскоре он обнаружил, что без труда понимает порядок и смысл событий, происходивших там.
Гости - те, что явились с Лёнчиком, предводительствуемые им, составляли, вероятно, его уличную команду и были знакомы Ёле не больше, чем Гаспарову и всем прочим. Вошло из сразу человек пять или шесть, а потому на пороге, как они ни толпились, все уместиться не смогли. Они к тому же еще робели и не шли вперед, в studio, отчего задним поневоле досталось только выглядывать из прихожей через спины передних. Все они были уже слегка навеселе. С красноватыми от мороза лицами, в распахнутых настежь каких-то черных полушубках или в клетчатых дешевых пальто, с длинными шарфами навыпуск и в кромешных шапках с ушами, завязанными неплотно вверх, они составляли жалкое и вместе грозное зрелище. Входя, они галдели и пересмеивались, и так же, видно, галдели и пересмеивались на лестнице - в глазах их мерцало возбуждение от вина и сообщества,- но тут вдруг затихли, став у порога и, непроизвольно-почтительно улыбаясь, смотрели перед собой: чужой дом их смутил. Из всех них один Лёнчик чувствовал себя здесь в своей тарелке. Но и он, конечно, не мог не заметить общей принужденности; его оживление, его особое намеренное веселье было вызвано именно этим: он попросту старался показать своим, как именно следует тут себя держать. Сам он не церемонился и, на свой лад, был злобно-весел.
- Фиу! - присвистнул он, выходя на подрагивающих молодцевато у колен ногах из-за шифоньера в studio и увидав в руках у Киса пачку "Ту". - Самолеты курите? А-яй-яй. Дай-кось сюда - да не мне, не мне: даме, - уверил издевательски он его, ибо Кис что-то замешкался, протягивая ему сигареты. - Я слаботу не курю...
Он выхватил проворно у Киса пачку, запустил в нее корявые цепкие пальцы с никотиновыми пятнами у суставов, вытянул за фильтр три сигареты и, дурашливо кобенясь, подошел к своим, среди которых и в самом деле была девица.
- Держи, моя звезда! - громко, с преувеличенной комической нежностью объявил он ей, поднося веером сигареты и при этом, должно быть, в осмеяние хороших манер Киса, дернул ногой, шаркая. - Дыми на здоровье!
Все из компании, включая девицу, хмыкнули и гоготнули с особым значением над "звездой". Неловкость их сразу убавилась. Они, впрочем, чувствовали еще некоторое стеснение, но видели хорошо, что Лёнчик не этого от них ждет, и уже послушно переминались, привыкая как бы к обстановке. Взгляды их осмелели. Кис, который с самого их прихода не вымолвил до сих пор ни слова и даже прятал зачем-то глаза, теперь через силу взглянул в лицо девице, вдруг решив, что вежливость этого требует... Но, странным образом, лицо ее рассмотреть ему почти не удалось. Правда, кругом ее шеи намотан был толстый вязаный шарф, скрывавший подбородок, а кроличья шапка, сильно сдвинутая вперед, придерживала челку над переносьем, однако же и без того лицо ее, дурно подмалеванное и невыразительное, ускользало как-то от внимания, не возбуждая памяти обыденностью черт. Кис увидел только полуоткрытые, искривленные улыбкой губы и блеск глаз, и поспешно отвернулся.
- Что, Корнилов, не забрили тебя менты? - неожиданно громко спросила в это время из своего угла Света (фамилия Лёнчика была Корнилов). На диване подле нее на месте Киса сидела теперь Ира - Кис поднялся с приходом гостей, - и Света, чуть обняв ее голою рукой за плечо и выглядывая из-за нее, наклонилась даже слегка вперед, чтобы лучше видеть Лёнчика.
Как ни странно, и к общему удивлению, слова ее произвели свое действие, имея, должно быть, вес.
Лёнчик вздрогнул, дернув головой в ее сторону, по лицу его прошла тень и, остро прищурившись, он навел взгляд на Пата.
- А-а... Этот Иуда уже растрепался, - сказал он с угрюмой усмешкой, от которой перекосилась его щека; щелочки его глаз недобро померкли, однако Пат отвечал лишь равнодушным недоумением и даже улыбнулся, глядя на него. Он, разумеется, не боялся Лёнчика, о чем тот сам всегда знал и видел и теперь, что злиться тут было бы напрасно.
- Так нет? - повторила Света, упрямо закусив губу. Во взгляде ее явилось презрительное любопытство, еще усиленное общим вниманием, и Лёнчик, не зная, что отвечать, тряхнул неловко плечом в надежде избегнуть по крайней мере конфуза.
Что-то было в самой этой ситуации или, может быть, в истории с ментами, что-то такое, что мешало ему говорить теперь. Пожалуй, дело тут было в тех, кто пришел с ним. Пожалуй, он даже украдкой взглянул на них и особенно на девицу "звезду", которая тем временем, спрятав две сигаретки за пазуху, поместила третью меж накрашенных губ и от этого приобрела вид особенно бравый.
Общее замешательство усилилось.
- Что ж: пройдете? - спросила Ёла, оборотясь к новым гостям и с интересом их оглядывая. Улыбалась она приветливо, как и прежде, и, было похоже, звала искренне.
Однако планы Лёнчика изменились вдруг. От вопроса ли Светы, или же по причинам более веским, но только он словно бы остыл внутренно и утих.
- А, нет, Ёлка, - проговорил он, растягивая, впрочем, рот до ушей и обнаружив мелкие острые зубы, нетесно рассаженные; он был рад приглашению. В глазах его забегали опять искорки: Ёла ему нравилась, хотя он даже на каблуках - он носил при росте своем каблуки - был ниже ее вершка на три. - Не, мы пошли. Чт( нам тут делать?.. - Он произнес "что" как "чё", обведя studio пренебрежительным взглядом, из которого исключил одну Ёлу. - Будь здорова. Я, может быть, загляну еще, - прибавил он в раздумье... - Ах да! - усмешка его сделалась еще шире. - С восьмым!
Это он произнес почти уже через плечо, и тотчас вся верховодимая им компания зашевелилась и затолкалась прочь через прихожую к выходу. На миг на лестнице стало опять очень шумно и людно, смех и говор раздались вновь, затем хлопнула квартирная дверь и шум отдалился. Когда он затих внизу, Кис перевел дух: он с ужасом вообразил себе, что проклятый Лёнчик останется. Он так же, как и Гаспаров, не понимал, зачем Ёла звала его, и постарался даже не заметить и выкинуть из головы то, что под конец Лёнчик посулил еще при случае вернуться.
И в самом деле: после ухода Лёнчика не только Кис, но и все, было похоже, вздохнули вольней. Переглядываясь украдкою так, словно восстанавливали утраченное единство, впрочем, видя и то, что общий разговор еще быть не мог (он, собственно, вряд ли был кому-нибудь нужен), все занялись покамест каждый на свой лад. Тристан стал менять в магнитофоне ленту, Ёла вспомнила кстати об обязанностях хозяйки и ушла на кухню греть чай - время для пирога и торта давно уже приспело, - Пат выдвинул на середину studio из угла круглый жестковатый пуф, редко вообще участвовавший в хозяйственной жизни дома и потому пыльный, и, поместившись на нем лицом к дивану, стал болтать со Светой и Ирой, Кис же, ища занятия, оглянулся - и как раз вовремя, чтобы встретить взглядом Гаспарова, который вышел наконец из-за шифоньера, неся злосчастные гвоздики стеблями вверх. Пунцовый свет лампы осветил худую фигуру его: он попал в полосу света, падавшего краем из-под стола, и, тотчас его заметив, Ёла тоже поспешно явилась на пороге кухни.
