ощущал себя старой, использованной вещью, место которой уже давно на помойке. И он все ждал, когда же придет его время, когда же его можно будет выбросить. Но не дождался… Вчера, когда я была дома, он вышел на крышу больницы и спрыгнул вниз головой, – на глазах девушки стали наворачиваться слезы, и Виктор подсел ближе, чтобы можно было обнять ее и по-отцовски утешить, как родную дочь. Так, как ему раньше не доводилось. – И если бы я была в эту ночь здесь, в больнице, я бы не позволила ему так поступить с собой! Я бы спасла его, понимаете?
– Понимаю. Но, думаю, Вы бы спасли его вчера, а завтра он все-таки спрыгнул бы. Это детей можно остановить и вразумить, что есть хорошо и как будет правильно, но он, ведь, не ребенок и не подросток с неокрепшим мировосприятием. Он был взрослым, состоявшимся человеком. Это было его решение, и я уверен – оно не было спонтанным. Вы, конечно, видели, как он жил, но, слава Богу, Вы не можете понять его чувства, – Виктор понимал, что говорит недостаточно деликатно, но по-другому он не мог. Однако, она ведь с ним всегда была очень мягкой и аккуратной в словах, поэтому он решил немного разбавить свою речь. – Если все так, как Вы рассказали, я могу его понять, и, уверен, что теперь он в лучшем мире и не чувствует себя одиноким.
– Вы правда так думаете? – глядя Виктору пряма в глаза, Мария, словно маленькая девочка, ждала от него утешения. Ей было нужно, что бы ей, как ребенку, который впервые знакомится со смертью, объяснили, почему так вышло и что же такое уход в вечность. Убедили или даже обманули, что все так, как и должно быть. – Но он был верующим человеком. Он не мог не знать, что суицид – не простительный грех по всем канонам.
– Знаешь, – Виктор впервые перешел на «ты». – Пусть Бог его и судит. Ведь только Ему и ведомо, что творилось в душе бедного старика. К тому же, Он ведь жизнь Свою за нас отдал, не думаю, что Он будет слишком суров к тому, кому сильно захотелось с ним повидаться, – Виктор ненадолго замолчал, предавшись своим внутренним раздумьям. – К тому же, Христос сам ведь пошел на смерть. Он сам решил умереть и быть распятым, да, за нас, принеся Себя в жертву, но ведь Сам. Вот и Иван Петрович, может, тоже принес себя в жертву, чтобы больше не смущать своих детей. Ведь то, что они его больше не любят, не значит, что он не ждет их. Может, он все ждал, когда же они вспомнят, что он есть и любит их … Но, не дождавшись, решил, что так для них будет лучше. И умер он не для себя, понимаешь? Так что, я думаю, в поступке Ивана Петровича тоже не все однозначно.
– Наверно, Вы правы, – слова Виктора, действительно, подействовали, и девушка смогла успокоиться.
– Маша, давайте все-таки на «ты». К тому же Вы уже знаете столько всего обо мне, что с моей стороны будет просто неприлично и дальше принуждать Вас обращаться ко мне на «Вы». Я прошу, – это не было бестактностью с его стороны. Дело в том, что Виктор Романович был убежден: официальный тон показатель не столько уважения, сколько недоверия.
– Хорошо, я только рада, – теперь девушка уже откровенно улыбалась.
– Уже, наверное, поздно. Может, перенесем на завтра продолжение рассказа, а ты сможешь отдохнуть? Что скажешь?
– Нет, я бы хотела продолжить сегодня. Если ты сам, конечно, не устал. Я-то все понимаю, тебе ведь уже не двадцать лет…
– Вы гляньте, да у дамочки есть чувство юмора? Да я сейчас кофе выпью и хоть до утра могу не спать!
– Ну, вот и договорились: я сделаю нам кофе, а ты продолжай рассказ.
Сказать, что Виктор был удивлен увидеть Филиппа, не сказать ничего. От приятного потрясения юноша не мог больше произнести и слова.
– Ну что ты смотришь на меня, как на привидение, или, может, ты не рад меня видеть? – подойдя ближе и протянув руки, с широкой улыбкой говорил чудаковатый друг Виктора, одетый явно не по погоде – в белые легкие брюки и такую же белую рубашку.
– Ты жив… – медленно поднимаясь, негромко ответил Кротов, все еще не веря своим глазам. – Ты жив! – словно придя в себя, юноша подскочил и обнял Филиппа. – Как я рад тебя видеть!
– Я тоже рад, дружище, я тоже рад…
– Но как ты здесь оказался, как меня нашел? – в это время собака мирно лежала рядом и даже носом не повернула в сторону неизвестно откуда взявшегося Филиппа. Хороший сторож, что уж сказать.
– Ну, знаешь ли, не много нужно сообразительности, чтобы понять тебя, – сделав шаг назад, парень в белом положил руки Виктору на плечи, и, как когда-то делал отец, глядя в глаза, сказал. – Ты многое пережил за последнее время. Я тебе очень сочувствую, и знай: я больше тебя не оставлю. Чтобы не случилось, помни – я буду рядом, – после его слов совесть, словно металлическая игла, уколола в сердце. Ведь это Виктор его оставил: он его бросил, когда его похитил Федор. А теперь Филипп здесь и обещает заботиться о нем, как ни в чем ни бывало. Виктор решил, что друг его точно был святой.
– Постой. Как тебе удалось уйти невредимым от головореза Егора?
– Долгая история… – словно стыдясь чего-то, Филипп отвернул от собеседника взгляд и принялся смотреть вниз. – Можно сказать, мы договорились не трогать друг друга.
– Мы? Кто это мы, и почему они тебя послушали?
– Мы – это мой отчим, его покровители и Борис Сергеевич, – Виктор подумал, что, видимо, Аркадий был на самом деле влиятельным человеком. – Только для меня есть условие – меня никто больше не должен видеть и слышать. Вообще никто. То есть я никогда не смогу выйти с тобой в люди, познакомиться с твоими друзьями, женой, детьми… Ты должен никому не рассказывать обо мне и даже не упоминать, понимаешь?
– Нет, не понимаю. Как-то это очень странно. То есть даже через лет десять я не смогу о тебе даже говорить?
– Да, именно так!
– Но почему? Может, этот Двардов уже умрет через десять лет! – Виктор все никак не понимал условия его товарища.
– Да потому… – громко сказав, Филипп на секунду замолчал. – Потому что все должно быть так, будто бы я мертв, – только тогда Виктор понял, на какую жертву пошел Филипп ради него.
– Прости меня. Я так
