ватным обрывкам, посаженным на клей к небу. И мне так приятно было на него смотреть, что даже слезы набежали. Я сунул руки в карманы и нащупал оставленную мне на память зажигалку. Сжал ее, словно то было сердце человека. Нет, человеку не нужно было этого дара. А я чуть его не испортил, ни дна мне, ни покрышки.
– Мы хрен знает где, – объяснял человек небу. – И мне так хорошо-о-о!
…Бессовестно было оставлять Мишу сейчас, но больше ему ничего не грозило. Рыбак его вывезет, куда надо.
И я исчез.
Дмитрий Золов, Марина Крамская
Свое дело
Каждый должен заниматься своим делом, поэтому в нашем городишке все либо сапожники, либо мыловары. «Что я забыл в этой дыре?» – рано или поздно подумаешь ты. И я так думал, но потом понял, что свое дело можно везде отыскать.
Лет до тринадцати жил я обыкновенно, помогал отцу жир мешать. Только и была у меня забота, как бы украдкой слопать пару ложек этого жира, потому что пищи мне всегда требовалось больше, чем другим. Отец говорил, это оттого, что я родился уже с зубами.
Однажды к нам приблудился учитель, тощий, но в очках и с книгами. Он готов был обучать грамоте за стол и крышу над головой.
Тогда бурмистр сказал, что надо открывать школу. Мол, наука – дело выгодное, а расходы тут небольшие, если всем скинуться. Бурмистра народ уважал, поэтому детей в школу много записали, и мой отец не остался в стороне.
Способными к науке оказались лишь я да бурмистров сынок. Остальные выучили кое-какие буквы, а дальше – ни в какую. Зато гонору у молодежи прибавилось. Иной сопляк только и умеет свое имя подписывать, а уже заявляет, что в золе возиться не станет, потому как это не для грамотных.
Родители такое терпеть не захотели и от школы отказались наотрез. Бурмистр же как раз в то время своего сынка в большой город учиться снарядил. В одиночку содержать школу отец не пожелал, и пришлось учителю отправляться, куда глаза глядят.
Так закончилась моя наука, и с тех пор жизнь стала не в радость. Душе опротивела простая работа, и все теперь сыпалось из рук. Жир толком не промешивался, поташ не выжигался, и за это отец мне уши драл.
Бил меня отец, бил и понял, что путного мыловара тут не выйдет, отправил учиться к сапожнику. Но из этого толка получилось еще меньше. А бурмистров сынок, говорили, в учебе преуспел. Почему ж ему все дороги открыты, а я тут маяться должен?
От таких мыслей находила на меня злоба, и я специально начинал все поручения исполнять шиворот-навыворот, так, чтобы больше не приставали. Отец же в ответ вот что придумал.
«Я, – говорит, – кормить тебя буду ровно так, как ты работаешь». И начал отпускать мне одно пустое варево, да изредка солонину, которая уже с душком. Я и раньше досыта не наедался, а тут совсем туго стало. Ходил я по городу голодный, волком смотрел на довольных сапожников. Тогда-то и сошелся с Момылем.
Момыль был самым распоследним лодырем. Лет ему исполнилось черт пойми сколько, жил он черт пойми где и одевался в такие обноски, что ими и пол мыть стыдно. Момыль любил вино и старался каждый вечер до того налопаться, чтобы потом весь день дрыхнуть. При этом он так ухитрялся жить, что его никто не замечал. То есть, он сам по себе, а город – сам по себе. Никто Момыля не пытался к делу пристроить. О нем даже не сплетничали. Один раз только я слышал краем уха, будто Момыль не из здешних мест, и раньше была у него несчастная любовь, от которой он и потерял человеческий облик.
Откуда Момыль доставал деньги – тайны нет. Воровал, конечно, – откуда б еще?
Мне Момыль не нравился. И вовсе не тем, что вор, а тем, что был он какой-то ненастоящий. Болтал весело, но сам при этом не веселился. И разговор у него утомительный, все слова задом наперед. Но больше-то водиться мне не с кем было. К тому же, у Момыля иногда появлялись деньги, и он угощал, и вином, и жратвой.
Я все ждал, когда Момыль и меня позовет воровать, но он отчего-то не звал. А если б позвал, я пошел бы, наверное.
Однажды вечером сидел я возле рынка и смотрел, как бестолковые люди несут мимо колбасу. Тут появляется Момыль с мешком в руках и говорит:
– Смотрю, мой друг, все горести тебя обуревают.
– Иди к лешему! – отвечаю, а сам чую, что из мешка пахнет съестным.
– Пойдем со мной подальше от толпы! – говорит Момыль и потряхивает мешком. – Здесь есть, чем утолить печаль и голод.
Я поднялся, будто нехотя.
Вот нашли мы укромное местечко, и Момыль вывалил все из мешка. Там была и курица, и кровяная колбаса, и еще много чего. Я, как все это увидал, потерял голову, начал хватать то да се и в рот пихать. Момыль уселся рядом, откупорил бутылку и стал потягивать из горлышка, даже не притрагиваясь к еде.
Подмел я все подчистую, а Момыль как раз бутыль ополовинил. Спрашиваю тогда:
– Где столько еды добыл?
Момыль отвечает:
– Все это, в сущности, сплошные пустяки. Как ночь сменяет день, так и удача в нужный час приходит. Вчера был пуст кошель, а нынче: вот, гляди-ка!
Он достал из кармана горсть монет. На такие деньги можно быка купить!
– Может быть, – говорю, – зайдем в харчевню и прихватим еще еды?
Я был сыт, но когда еще случай подвернется, чтобы впрок брюхо набить.
До утра мы шатались по харчевням. Я столько сожрал, а Момыль столько выпил, что деньги кончились. Момыль и меня подпаивал. Я захмелел и начал перед ним душу выворачивать. Говорил, что городишко наш – дрянная яма. Говорил, что надо нам идти к нормальным людям. Вот сейчас прямо и идем в столицу, или куда там еще.
Момыль усмехнулся:
– К чему вдали искать то, что бывает рядом? Занятье под талант везде найдется. Вот, скажем, для примера, помощника искал недавно старый Гнут. И ты бы мог занять такое место, что…
– К черту Гнута! – закричал я, а потом спросил: – У тебя точно денег не осталось?
– Не может быть точней.
Тогда мы разошлись в разные стороны.
Явился я домой под утро с переполненным брюхом и на шатких ногах. Отец меня будто специально в дверях поджидал.
– Ну и где тебя,
