Этому годов 60 будет. Я в мальчишках жил еще… Ну Кошкина молодого знал видел…
Ему уж годов 50 было. А старый уж полоумный был, его будто на цепи держали, под кухней, под балконом. Там он и удавился. Суд был, будто его невестки удавили… Ну, деньги, конечно, выправили все. И стали пировать, как похоронили. Будто три бочки золота нашли в подвале. Там глуб(окие) подвалы были… Такая была лиминация… вся наша улица в плошках была, а последние бочку смол(яную) зажгли. Ну, кварт(альный) пришел… и я на огнях был… воспрещать. А тут Кошкин молод(ой) вышел – кварт(альному) в ухо. Потом загреб его с гостями – пировать. И полон картуз ему серебра ему нашвыряли. Потом вскорости горничная повесилась.
Скорняка слушает Миша и Антип. Антип бьет хорьковую шубу прутьями и иногда скажет:
– Ах-ты какой хорь то приятный был! Сколько и у нас хорей было под сараями…. ушли от беспокойства.
Мише хочется и про хорей знать. Но про горничную тоже интересно. Он смотр(ит) на хром(ого) Вас(иля) Вас (илича) и ему непонятно, что и он был так же, как он Миша, и бегал на лиминацию.
– Так… повесилась? – спраш(ивает), Антип: – это Марфушка?
– Она самая, – говорит Василь В(асилич) – тормоша воротник с бобром.
– Бобрик-то… седины-то – серебро! камчатский, дремучий.
Он дует в ворс и на его лике Миша улавливает радостное сияние, – теперь пошел жуль(нич.) бобрик полесский…
– До чего… говор(ит) и Антип. – Все! Метла теперь… Разве такая метла была годов… ну, тридцать? Была – метла! Месяца три себя держала. А теперь – раз прошелся… а, сукины дети!
Так Марфушка? Это которая Кошкина по щекам лупила?
– Самая. А ты почем знаешь?
– А сказывали-то летось…
– Ага. Она самая. Ну, бы-ла! Ну, скажи… бабка какая была раньше! Откуда таких выкапывали?! – говорит В(асиль) В(асилич), щелкая языком.
– Да уж… – кряхтит Антип, а Миша ловит слова и то неясное для него, что слышится и в кряхоте, и в пошелкив(ании) В(асиль) В(Асилича).
– Нонче пошла короткая, и даже не женщина а…
– Выхухоль! говор(ит) В(асиль) В(асилич) приглажив(ая) прутяной щеткой мех.
А то бы-ла… чернобурая лиса. И Марфушка. Приношу я так в од(ин) прекр(асный) день белую душегрейку на кухню…
Она пирожки на блюде несет. Румяная, широкая ситичком от нее новым аромат… как из бани. А глаза у ней были – во как у святых, в Храме Спасит(еля) есть.
Как глянула на меня, и пару пирогов мне, с ливером, помню, были…
Миша смотрит на К(ошкин) дом и думает и не верит. Там были пироги, и какая-то рум(яная) женщина?
– Ну, полюбил я ее с тех пирогов… Не с пирогов, а с того взгляду, не могу сказать. А было мне к 17 годам… Теперь дело прошлое. Стал у хозяина кусочки воровать от лисы-меху… с вершочек, кромочку. И как мастера уйдут в праздник, на погребицу заберусь или на чердак – за год ей такой воротник справил… А я мастер был перв(ый) сорт… и к Рожд(еству) прихожу поздравлять.
А на Рожд(ество) у них полна улица карет, лакеи в соб. ливреях, в форме, не(шестеро) бывали. Полна людская… пьют, едят – чад(душе), а на верху музыка – оркестры… трех свиней жарили для людей. Водку ковшами употребляли! Весь этот сад затопчут, бывало. Самовары во такие по пять ведер стояли, жглись, и повара на снегу прямо блюда ставили, мороженое вертели… чисто ярмарка. А что теперь?! А.
– Ну… какое м(ожет) быть сравнение! – сплев(вывает) Антип. Теперь пропил за рупь купец, а шуму на целк(овый)! Маху того нет. И все это вы, с. д. б. видали….
Приношу лисицу. Выбегает наш буфетчик Ив(ан) Кузьмич… Тогда ему уже годов 40 было… годов двадц(ать) в мещ(анской) богад(ельне) помер, а то у князя Долгору(кого) служил и во дворце Нескучном жил на покои… Кстати дружбу с ним водили… в еното(вой) шубе щеголял. Я им делал… Выходит буфетчик. Дать ему мадеры и кусок индейки. Это за душег(рейку) он. Вот ей-Богу! Ну, он с Марфушкой жил, понятно. А я ей лису принес в поздравленье. Чувство-то какое было!
– Ну, понятно – говор(ит) Антип. – Нонче пятиалт(ынный) в зубы…
– Нет, я про лису-то! Год подсобирал… для ее… Мне дорого, как она поглядит! Влюблен был! Поймай меня хозяин – голову бы оторвал.
– Ну, понятно…
Мише тоже понятно. Он уже видит Марфушу, женщину у которой глаза, как у святой. И она держит блюдо с пирогами.
– Выпиваю я стакан мадеры, стою на вытяжку, а лисица под рукой у меня.
Говорю – что подарок хочу из уваж(ения) к Марфе Степановне.
Сгреб меня, потащил по лестнице, к себе – вот на верх на… вот то окошечко заколочено под слуховым-то… А там у него диван бархатный, и всякие бутылки, поросен(ок) заливной… и горшки с живыми цветами… Сиди, я говор(ит) ее пришлю!
И вот она вошла… розовая, как купидом… и я к ней пал…
Вас(иль) Вас(илич) поправ(ил) жел(тые) очки и погрозил жимолостью к дому.
– Ну… сказ(ал) Антип строго и тоже посм(отрел) к дому.
И Миша посмотрел. Там?
– Пал к ее ногам, красавицы… и преподнес лисий воротник. Чувство-то какое было!
– Ну, понятно… Ну, а она…
– Развернула как… как ахнет… Победил!
– Господи!.. ужели победили?
– Победил. Так это поглядела… горько на меня поглядела и слезы у ней из глаз…
Лучше возьмите обратно – говорит. – Я уж живу с буфетчиком и барин меня домогается, но я не могу. Возьмите вашу лисичку, мне очень, говорит, прискорбно, но неужели вы могли подумать, что я из ваш(их) подарков могу преступить!
Как вам, говорит, не совестно! А я… заплакал. Тут она меня поцеловала прямо в губу и… перекрестила! Ей Богу!
– Ну, вскричал Антип и Миша тоже вскричал, от вдруг толкнувшего в грудь непонятного восторга.
– Как поцеловала! Я, говорит, вам буду как сестра!.. И мне не надо в(ашей) лисички!
– Не взяла?!
– Взяла. Очень я заплакал. Ну, взяла. И пришел буфетчик, и они меня вдвоем, наскоро… господа ждут… поили сельтерской, а я плакал. Ах, какие люди бы-ли… Это как в книжечке у меня, вот у С. в лавке купил, книга продавца Морозова… Я люблю трогат(ельные) истории… про благор(одного) принца Выпицияна и очароват(ельную) Менфису. Неграмотный был Антип!
– На том и кончилось? спрашив(ал) Антип, а Миша видел, что лицо его к.-б. другое, ласковое и грустное.
– Кончилось, да не все, спустился я в людскую, ничего не помню, как в горестном состоянии, – вот хоть или на кладбище и у могилы какой печальной каким кинжалом прямо в грудь. Но повар еще поднесли, буфетчик наказал угостить меня. Потом – выхожу, костры в саду, и на небе мерцают звезды бож(ией) красоты, очи небес. И вот молодой лакей подходит из темноты, от водовозки и кладет руку мне на плечо: скажите, говорит, вы от любви к прекр(асной) Марфуше в таком ужас(ном) состоянии? Я, говорит, сам не сплю все ночи и уже иссох. И он, вправду, в злой чахотке был. Советую вам, оставьте душе покой, не надрывайтесь. Вы еще молоды, а мне скоро лежать на Ваганькове. Идите домой и никогда не возвращайтесь к гордой красавице! Она невольно губит при всей своей благор. (душе) карактере.
Вспоминай все… Как сон!
Антип слушал.
(К концу. Он увид. ясно-ясно, как он ограблен! От всего чуд. мира, – остались так осязаемые, такие жестокие ржав. ребра жизни. Где-то?!)
* * *
– Метель стегает в окна: хлес… хлес… Ночь – там, снег и ветер. В жаркой печке, с лежанкой взывает жалобно. Стукнет въюжкой. Комнатка вверху, под сам(ой) крышей. Низенькая, уютная – детская. На дворе ночь: девять часов, а ноччь. Ночь – до утра. На лежанке на жарком войлоке – кот разместился, старый котище Васька, бурый, в зелень. Спит крепко, храпит на славу, – заслужил. Он подался в детскую, там и потише, потеплее. Другой год подался, – говорит Домна старуха, – нянька. И правда, кот тут тихо, мышей ловить не надо, – там внизу другие пришли на смену, бойкие. А здесь: Домна, да маленький Федюша. Домна погасила лампу – чулок вязала. Услыхала, что кукушка внизу прокуковала девять, погасила лампочку и помолилась. Помолилась богородице Казанской, потом Жив(отворящему) Кресту, потом Кириллу и Мефодию с Крестом, мученице Домне, Ерусалиму граду. Лествице и Святый-Боже, всем, кому умела. Отвернула полог и покрестила Федюшу. Он спал распахнувшись. Она поправила голубое стеганое одеяльце, покрестила в ножках, в головках… Анг(елу) хранителю – поручила и закрыла полог…
– Ай-же, му-ха!.. гривуха! в лицо шарахнулась, опять та самая, своя. Заснула, муха, здешняя. В тепле живет. Домне приятно, что муха еще живет. Каждый вечер устраивается она нп ологе и еще (кружась) жужжжит: – стало быть тело. А за окном – зима, декабрь, подходит – скоро Рож(дество), а муха все живет: к добру, к теплу.
– Н-и-я… – невнятно шепчет за пологом Федюша: –
– На сево…двора…по!.. тена…гора…
Старое, морщинистое, с двумя бород. лицо Домны сторожно слушает: ну, вот: только сегодня вечером, в первый раз, рассказывала про петушка и про лисичку:
