Еще до появления «Мертвых душ» в печати, когда главы их были известны только из чтений Гоголя (в Петербурге — у Прокоповича, в Москве — у Аксакова и др.), граф Ф. И. Толстой («Американец») говорил в обществе, что Гоголь «враг России, и что его следует в кандалах отправить в Сибирь». Вспоминая об этом, Аксаков прибавлял: «В Петербурге было гораздо более таких особ, которые разделяли мнение гр. Толстого».[27] Несколько аналогичных мнений привел Н. Я. Прокопович в письме к Гоголю от 21 октября 1842 г.[28] Из сравнительно близких Гоголю людей на этой позиции стоял Ф. В. Чижов; он писал Гоголю 4 марта 1847 г.: «Я восхищался талантом, но как русский был оскорблен до глубины сердца».[29]
В печати эта реакционная точка зрения была выражена в статьях Н. Полевого (в «Русском Вестнике», 1842 г., № 6), К. Масальского (в «Сыне Отечества», 1842 г., № 6), Н. Греча (в «Северной Пчеле», 1842 г., № 137) и О. Сенковского (в «Библиотеке для чтения», 1842 г., № 8). Из этих четырех враждебных Гоголю критиков Полевой был самым непримиримым. Масальский и Греч, повторяя нападки Полевого, делали оговорки о верности, живости и комизме отдельных мест;[30] Сенковский ограничился вышучиванием Гоголя в обычном своем издевательском тоне не брезгуя даже подтасовками в цитатах.[31]
На защиту Гоголя от нападок враждебной критики выступил критик «СПб. Ведомостей» М. Сорокин (1842, №№ 163–165). Признавая и сам в поэме Гоголя «промахи распаленной фантазии», Сорокин всё же сумел ответить на упреки в «утрировке» и в «грязных» картинах указанием на особенности гоголевского метода типизации и на характер самой изображаемой им действительности. Общественное значение поэмы не было им раскрыто.
Сочувственной Гоголю была и статья Плетнева, скрывшегося под инициалами С. Ш. и под маской корреспондента «Современника» из Житомира. Плетнев сделал много тонких наблюдений над особенностями реалистической эстетики Гоголя. Но смысл поэмы он видел в развитии чисто психологической идеи, делая при этом оговорки о незавершенности поэмы: «На книгу Гоголя нельзя иначе смотреть, как только на вступление к великой идее о жизни человека, увлекаемого страстями жалкими, но неотступно действующими в мелком кругу общества».[32]
В выступлениях славянофильской критики (Шевырев в «Москвитянине» и К. Аксаков в отдельной брошюре[33]) борьба вокруг Гоголя переходила уже в борьбу за Гоголя; смысл статей Шевырева и особенно К. Аксакова был в тенденциозном переосмыслении «Мертвых душ». Делая верные наблюдения над одними сторонами поэмы, они замалчивали другие и, не находя всего им нужного, пытались дополнить и поправить Гоголя. Так, Шевырев, сказав немало верного о жизненности и типичности гоголевских характеров и об эстетической роли автора в поэме, упрекает Гоголя в том, что «комический юмор автора мешает иногда ему обхватывать жизнь во всей ее полноте и широком объеме».[34] В толковании К. Аксакова «Мертвые души» полностью утрачивали свой обличительный характер.
Совершенно иначе подошли к поэме Гоголя Белинский и Герцен. «Мертвые души», по Белинскому, «творение чисто-русское, национальное, выхваченное из тайника народной жизни, столько же истинное, сколько и патриотическое, беспощадно сдергивающее покров с действительности и дышащее страстною, нервистою, кровною любовию к плодовитому зерну русской жизни; творение необъятно-художественное по концепции и выполнению, по характерам действующих лиц и подробностям русского быта, — и, в то же время, глубокое по мысли, социальное, общественное и историческое».[35] Белинский первый понял самое существенное в поэме Гоголя: ее общественно-историческое значение, неотделимое от значения художественного. Белинский первый оценил и обличительное содержание поэмы («беспощадность»), неотделимое от любви к родине.
Оценка Белинского была им развита и углублена в том же году в его полемике с К. Аксаковым.[36] Белинский говорит прямо, что пафос поэмы «состоит в противоречии общественных форм русской жизни с ее глубоким субстанциальным началом», или в другом месте: «Мы именно в том-то и видим великость и гениальность в Гоголе, что он своим артистическим инстинктом верен действительности, и лучше хочет ограничиться, впрочем, великою задачею — объективировать современную действительность, внеся свет в мрак ее, чем… изображать русскую действительность такою, какой она никогда не бывала». «Тем-то и велико создание „Мертвых душ“, — говорит Белинский, — что в нем сокрыта и разанатомирована жизнь до мелочей и мелочам этим придано общее значение».[37]
Близок Белинскому в своей оценке «Мертвых душ» был и Герцен. Под непосредственным впечатлением гоголевской поэмы он записал в дневнике 11 июня 1842 г.: «Удивительная книга, горький упрек современной Руси, но не безнадежный». С этой точки зрения оценивал он и споры о «Мертвых душах» в приведенной выше записи от 29 июля 1842 г. «Есть слова примирения, — писал он там же, — есть предчувствия и надежды будущего, полного и торжественного, но это не мешает настоящему отражаться во всей своей отвратительной действительности». Это обличительное значение «Мертвых душ» было раскрыто Герценом позднее в брошюре «О развитии революционных идей в России». Резкими чертами характеризует Герцен «Россию дворянчиков»: «Благодаря Гоголю мы наконец увидели, как они вышли из своих жилищ, из своих барских домов, без масок, без прикрас, вечно пьяные и ненасытные: рабы власти без достоинства и безжалостные тираны своих крепостных, сосущие жизнь и кровь народа с невинностью и простодушием ребенка, сосущего грудь матери. „Мертвые души“ потрясли всю Россию. Подобное обвинение необходимо было современной России. Это — история болезни, написанная мастерской рукой». Выписки из книги Герцена, в том числе и приведенная здесь, были сообщены Гоголю в подлиннике, в письме М. С. Скуридина от 13 сентября 1851 г., т. е. за несколько месяцев до смерти Гоголя.[38]
6 октября 1843 г. Гоголь поручил Шевыреву приступить ко второму изданию «Мертвых душ», причем от переработки написанного отказывался. «Поправок не нужно, — писал он, — кроме разве в языке и слоге, что ты можешь сделать лучше моего. Если же я теперь к чему-нибудь прикоснусь, то многое не останется на месте и займет это не мало времени. Поправки могут быть произведены только тогда, когда я буду умней».
Новым письмом к Шевыреву от 2 февраля 1844 г. Гоголь приостановил печатание. Как видно из письма к Плетневу от 20 марта 1846 г., он еще рассчитывал подготовить второе переработанное издание первого тома. В связи с теми настроениями, которыми были вызваны «Выбранные места из переписки с друзьями», замысел этот приобретает новую форму: переработка откладывается, но выпускается в свет второе издание с прежним текстом и в сопровождении предисловия — обращения к читателям всех званий и сословий, с признанием своих недостатков («в книге этой многое описано неверно») и с просьбой о «поправках» и других замечаниях. Сам Гоголь указывал на тесную связь предисловия с «Выбранными местами» и даже пытался — в письме к Шевыреву от 20 января 1847 г. — приостановить издание до выхода в свет «Выбранных мест» («потому что предисловие может быть понятно читателям только по прочтении моей „Переписки“, а без этого всё это будет дико…»). Еще до получения этого письма второе издание «Мертвых душ» вышло в свет — одновременно с «Выбранными местами». Второе издание вызвало рецензию Белинского, отмеченную глубокой тревогой за новое направление Гоголя.[39]
Переработка первого тома не была Гоголем осуществлена, и первый том при жизни Гоголя больше не переиздавался.
1. Н. В. Гоголь. Рисунок художника К. Мазера. 1840 г. Институт русской литературы (Пушкинский Дом) Академии Наук СССР.
2. Обложка первого издания «Мертвых душ». По рисунку Н. В. Гоголя
3. Начало второй главы. Автограф второй редакции. Государственная публичная библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде
4. Набросок к главе восьмой. Автограф. Областной архив в г. Горьком
5. Наброски к главе одиннадцатой. Автограф. Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина в Москве
6. Титульный лист цензурной рукописи «Мертвых душ». Автограф. Номер, дата и добавление к заглавию рукой цензора. Научная библиотека Московского государственного университета
Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета Академии Наук СССР
РЕДАКЦИЯ
Н. Ф. БЕЛЬЧИКОВ, Н. И. МОРДОВЧЕНКО, Б. В. ТОМАШЕВСКИЙ
Текст и комментарии подготовили В. А. ЖДАНОВ и Э. Е. ЗАЙДЕНШНУР
