— Извергъ, злодѣи, душегубъ! Вѣшать надо такихъ капитановъ, которые тащутъ пассажировъ на вѣрную смерть!
Капитанъ тоже, разумѣется, не понялъ ее, указалъ еще разъ на небо и торжественно удалился изъ каюты.
Контролеръ съ пароходной прислугой приводили въ чувство впавшую въ истерику даму въ черномъ платьѣ. Онъ давалъ ей нюхать нашатырный спиртъ, поилъ ее сельтерской водой съ коньякомъ. Около дамы въ черномъ платьѣ, оказавшейся нѣмкой, суетился и англичанинъ въ шотландскомъ клѣтчатомъ пиджакѣ и на ломанномъ ужасномъ нѣмецкомъ языкѣ доказывалъ ей, что она должна не разстегивать свой корсажъ, а напротивъ, застегнуться и даже перетянуть ремнемъ свой желудокъ, ежели хочетъ не страдать морской болѣзнью. Онъ даже началъ демонстрировать, какъ это сдѣлать, отстегнулъ отъ бинокля ремень, сильно перетянулъ имъ себя поверхъ жилета, но вдругъ остановился, выпучивъ глаза, приложилъ ко рту носовой платокъ и, шатаясь, поплелся къ лѣстницѣ, дабы выбраться изъ каюты. Съ нимъ сдѣлалась морская болѣзнь.
Николай Ивановичъ былъ около жены. Морская болѣзнь не брала его. Онъ все еще крѣпился и умоляющимъ голосомъ упрашивалъ стонущую жену:
— Глаша, голубушка, потерпи еще немножко. Вѣдь ужъ скоро пріѣдемъ въ Неаполь. Землякъ! Скоро мы будемъ въ Неаполѣ? — обратился онъ къ контролеру.
— Судя по времени, должны придти черезъ три четверти часа въ Неаполь, но вѣтеръ дуетъ прямо на насъ. Часъ времени во всякомъ случаѣ пройдетъ.
— Еще часъ, еще часъ мученій! продолжала стонать Глафира Семеновна. — Ахъ, живодеры, живодеры! Бандиты! Разбойники!
— Сударыня, да попробуйте вы какъ-нибудь выйти на палубу. Я увѣренъ, что свѣжій вѣтеръ и брызги воды освѣжатъ васъ, подскочилъ къ ней контролеръ, оставляя даму въ черномъ платьѣ. — Дайте вашу руку, обопритесь на меня и я проведу васъ.
— Не подходи, не подходи душегубъ! взвизгнула лежавшая на диванѣ Глафира Семеновна и пихнула контролера ногой.
А вѣтеръ, между тѣмъ, все крѣпчалъ и крѣпчалъ. Качка усиливалась.
Черезъ полчаса въ каюту спустился Конуринъ. Голова его была повязана носовымъ платкомъ.
— Берегъ! Берегъ! радостно восклицалъ онъ. — Видѣнъ Неаполь!
Но его такъ шатнуло, что онъ повалился на полъ и всталъ на колѣни передъ сидящимъ, разставя ноги, сѣдымъ англичаниномъ, сосущимъ лимонъ.
— Господи Боже мой! Эдакая качка, а онъ чудитъ, пожалъ плечами Николай Ивановичъ, взглянувъ на голову Конурина. — Что это ты платокъ-то надѣлъ?
— Шляпу сдунуло вѣтромъ. Выглянулъ за бортъ, а она — фютъ! Теперь акула какая-нибудь въ моей шляпѣ щеголяетъ. Успокойтесь, матушка, голубушка… Придите въ себя… Сейчасъ берегъ, сейчасъ мы остановимся, обратился Конуринъ къ Глафирѣ Семеновнѣ.
Англичанинъ въ шотландскомъ пиджакѣ вернулся въ каюту блѣдный, съ помертвѣлыми синими губами, съ посоловѣлыми слезящимися глазами. Онъ сѣлъ и сталъ щупать пульсъ у себя на рукѣ, потомъ разстегнулъ жилетъ и сорочку, засунулъ себѣ подъ мышку градусникъ для измѣренія температуры тѣла, черезъ нѣсколько времени вынулъ этотъ градусникъ и, посмотрѣвъ на него, сталъ записывать что-то въ записную книжку.
Прошло полчаса и пароходъ началъ убавлять пары. Колеса хлопали по водѣ медленнѣе и наконецъ совсѣмъ остановились, хотя качка и не уменьшалась. Среди завыванія вѣтра и шума волнъ вверху на палубѣ слышна была команда капитана и крики пароходной прислуги, бѣгавшей по палубѣ. Вскорѣ раздался лязгъ желѣзныхъ цѣпей, что-то стукнуло и потрясло пароходъ. Кинули якорь. Пароходъ остановился въ гавани, но его продолжало качать.
Конуринъ, бѣгавшій на верхъ, снова сбѣжалъ въ каюту и сообщилъ:
— Пріѣхали… Остановились… Сейчасъ на лодки спускать насъ будутъ.
— Ну, слава Богу! простонала Глафира Семеновна и, собравъ всѣ свои силы, поднялась съ дивана и стала приводить свой костюмъ въ порядокъ.
Встрепенулись и англичане, развязывая свои пледы, чтобы закутаться ими отъ лившаго на воздухѣ дождя. Два-три пассажира бросились на верхъ, но тотчасъ-же вернулись назадъ и, размахивая руками, съ жаромъ разсказывали что-то по итальянски другимъ пассажирамъ. Прислушивавшійся къ ихъ разговору англичанинъ въ шотландскомъ пиджакѣ посмотрѣлъ на свой барометръ, покачалъ головой и процѣдилъ какія-то англійскія слова сквозь зубы. Николай Ивановичъ и Конуринъ, поддерживая съ двухъ сторонъ Глафиру Семеновну, вели ее къ выходу. Съ лѣстницы сбѣжалъ контролеръ и остановилъ ихъ.
— Нельзя, господа, сойти съ парохода… Вернитесь… сказалъ онъ.
— Что такое? Почему? Отчего? засыпали его вопросами Ивановы и Конуринъ.
— Вѣтеръ очень силенъ, никакая лодка не можетъ пристать къ пароходу, чтобы везти васъ на берегъ. Да ежели-бы и пристала, то опасно ѣхать въ ней, опрокинуться можно. И въ гавани страшныя волны.
— Господи! Что-же это такое! взвизгнула Глафира Семеновна. — У берега, совсѣмъ у берега и сойти нельзя.
— Надо подождать, пока вѣтеръ утихнетъ. Небо будто-бы разъясняется, на востокѣ ужъ показалась синяя полоска. Присядьте, сударыня, придите немного въ себя, теперь ужъ не такъ качаетъ. Мы стоимъ на якорѣ, обратился онъ къ Глафирѣ Семеновнѣ, балансируя на ногахъ, чтобъ не упасть.
— Что вы врете-то, что вы врете, безстыдникъ! Еще хуже качаетъ, отвѣчала она, падая на диванъ.
— Ну, Капри, чтобы тебѣ ни дна, ни покрышки! разводилъ руками Конуринъ и спросилъ:- Когда-же наконецъ, чортъ ты эдакій, мы можемъ попасть на берегъ?
— Да что вы сердитесь, господа! Вѣдь это-же не отъ насъ, не мы виноваты, а погода, стихія, вѣтеръ, море… Стихнетъ немножко вѣтеръ черезъ четверть часа и мы васъ спустимъ съ парохода черезъ четверть часа. Полъ-часа, я думаю, во всякомъ случаѣ еще придется подождать на пароходѣ.
— Полъ-часа? Еще полъ-часа! Изверги! Людоѣды! Палачи! кричала Глафира Семеновна.
Но качка дѣйствительно уже была слабѣе. Завыванія вѣтра становились все тише и тише. Глафира Семеновна могла уже сидѣть. Конуринъ собиралъ свои вѣтви съ апельсинами. Николай Ивановичъ оторвалъ одинъ апельсинъ и подалъ его женѣ. Она сорвала съ него кусокъ кожи и принялась сосать его. На верху пароходъ давалъ усиленные свистки. Прошло съ часъ. Стемнѣло. На пароходѣ зажгли огни. Качка была уже совсѣмъ ничтожная. Наконецъ въ каюту прибѣжалъ контролеръ, выкрикнулъ что-то по итальянски и обратясь къ Конурину и Ивановымъ сказалъ:
— Пожалуйте на берегъ. Капитанъ вытребовалъ свистками паровой катеръ и на немъ можно переѣхать съ парохода на берегъ въ безопасности.
Глафира Семеновна отъ радости даже перекрестилась.
— Ну, слава Богу! произнесла она.
Всѣ засуетились и бросились бѣжать изъ каютъ на верхъ, Николай Ивановичъ велъ жену. Конуринъ шелъ въ платкѣ на головѣ, съ кораллами на шеѣ и держалъ въ объятіяхъ цѣлый лѣсъ апельсинныхъ вѣтвей съ плодами.
Когда паровой катеръ съ пассажирами, снятыми имъ съ парохода, присталъ къ пристани, Глафира Семеновна сказала мужу:
— Довольно съ этимъ противнымъ Неаполемъ… Завтра-же ѣдемъ въ Венецію.
— А ты говорила, Глаша, что здѣсь есть еще какая-то собачья пещера замѣчательная, возразилъ было Николай Ивановичъ.
— Довольно, вамъ говорятъ! Не желаю я здѣсь больше оставаться! Сегодня отлежусь и завтра вонъ изъ Неаполя! строго повторила она.
— Ахъ, кабы въ Питеръ къ женѣ поскорѣе, сударушка! Богъ съ ней и съ Венеціей! вздыхалъ Конуринъ.
Уже вторыя сутки Ивановы и Конуринъ сидѣли въ поѣздѣ, мчащемся изъ Неаполя на сѣверъ и везущемъ пассажировъ въ Венецію. Изъ Неаполя они выѣхали на слѣдующее-же утро послѣ злополучной поѣздки на островъ Капри Морская болѣзнь дала себя знать и Глафира Семеновна сѣла въ поѣздъ совсѣмъ больная. Николай Ивановичъ предлагалъ ей остаться еще на денекъ въ Неаполѣ, дабы придти въ себя послѣ морской качки, но она и слышать не хотѣла, до того ей опротивѣлъ Неаполь съ его моремъ, такъ недружелюбно поступившимъ съ ней во время путешествія на пароходѣ. Проснувшись на утро въ гостинницѣ Бристоль, выглянувъ въ окошко изъ своей комнаты и увидавъ въ дали тихое и голубое море, она даже плюнула по направленію его — вотъ до чего оно солоно ей пришлось послѣ прогулки на Капри. Конуринъ, разумѣется, поддерживалъ ее въ дѣлѣ немедленнаго отъѣзда изъ Неаполя. Онъ торжествовалъ, что его везутъ наконецъ обратно въ Россію, что по дорогѣ придется теперь посѣтить только одинъ итальянскій городъ — Венецію, на пребываніе въ которой Глафира Семеновна клала только двое сутокъ, и высчитывалъ тотъ день, когда онъ, послѣ долгихъ скитаній заграницей, встрѣтится въ Петербургѣ съ своей супругой. При отъѣздѣ изъ гостинницы имъ предъявили просто грабительскій счетъ и за то, что они только одинъ разъ пользовались табльдотомъ въ гостинницѣ, взяли съ нихъ за комнаты полуторную противъ объявленной цѣны. Николай Ивановичъ было возопіялъ на это, принялся ругаться съ завѣдующими гостинницей, но Конуринъ сталъ его останавливать и говорилъ:
