Шел третий час пополудни. Я наслаждался прогулкой среди полнейшего безлюдья.
Нужный дом оскорблял своим видом окрестность. Поставленная поперек пятиэтажная блочная помойка превращала бульварчик в тупик. Картонная, фанерная и дощатая дрянь, которой обили когда-то лоджии, свисала раскисающими, трескающимися и расползавшимися ошметками, обнажая залежи неимоверного старья. Жирный слой пыли сделал серыми и без того мутные стекла на окнах.
Лестница в пропахшем кошками подъезде, лишилась перил и я непроизвольно жался к исцарапанной стене с проплешинами в штукатурке. Квартира Идриса Жалмухамедова оказалась на пятом этаже и, видимо, состояла из двух объединенных, поскольку лестничную площадку перегораживала решетка с полуоткрытой осевшей створкой. Оседала, оставив на полу полукруглую царапину, створка давно и, однажды осев окончательно, застряла навсегда. Знакомое пальто-балахон, зацепленное воротником за решетку, свисало на затоптанный цементный пол. Шляпа валялась на холодильнике, выкрашенном поверх ржавчины черной краской.
Можно себе представить, во что великий график превратит новую жилплощадь в Москве, подумал я. И сколько придется Шлайну отстегнуть на ремонт этой трущобы...
Низкий женский голос в глубине жалмухамедовской берлоги нараспев читал, видимо, нечто литературное:
- Никто не видел трупиков воробьев и синиц, хотя все они исчезли. Не улетели, умерли, конечно. Куда они исчезли? Где их могилы? Они просто взяли и не родились в обычное время и в обычном месте. Как не родится, однажды, и население, род человеческий, вслед за птицами. Они тоже однажды исчезнут, не оставив трупов, то есть попросту не родятся. Не будет геноцида, холокоста, страстей-мордастей вроде трупов на улицах и по дорогам. Все случится как с птицами, никто ничего не заметит. Все перестанут родиться. Останется, конечно, какой-нибудь памятник, скажем, мавзолей в далекой чужой Москве. Но люди и я, мы уже не вернемся. Чимкент и древний Шелковый путь зарастут...
- Не хреново и даже колоссально, Викочка! Я сделаю иллюстрации, если позволишь, - сказал Идрис, когда Викочка приостановила чтение, увидев меня в дверях. И заорал уже мне: - Не хреново, старик! Я тебя два часа жду! Где тебя носит?
- Извини, пожалуйста, - сказал я, с тревогой примечая, что телефонный аппарат стоит на полу с оторванным шнуром. - У тебя телефон-то работает?
- Ну, конечно, вот ведь в чем дело! Отключили же три дня назад... Да хрен с ними, давай раздевайся, у нас есть! Это Вика Пахота... Фамилия у неё такая, майорша, то есть муж у неё майор, и наша знаменитая телезвезда... А это... это... мой друг...
- Меня зовут Бэзил Шемякин, - сказал я, снимая шляпу. - Журналист. Из Петербурга. Мы познакомились с Идрисом в самолете Москва-Алматы. Извините, что я вот так, без звонка.
- Друган и корефан, - сказал Идрис. - Не хреново. Будешь коку?
Он пошарил в нагрудном кармане потерявшего цвет, без воротника свитера, выудил стеклянный цилиндрик и лезвие в синем конвертике "жиллетт". Вытянув затычку, вытряс из цилиндрика сахаристого порошка, лезвием окучил его полоской и, протянув коктейльную трубочку, кивнул на приготовленную дозу:
- Оттянись. Вдыхай ноздрей и лови кайф. Слушаем дальше... Никто не родится... Не хреново! Викочка, Шибел ведь не мешает?
Майорша была красива. Может, она соображала ещё немного?
Я сказал ей:
- Вика, мне нужно позвонить в Петербург. Мне необходимо продиктовать материал. Как коллега, вы понимаете... Где есть телефон поблизости?
- Шэбильчик, - сказал она. - Я правильно вас назвала? Шэбильчик... У нас с Идрисом свидание. Вы, конечно, не помешаете, тут помещений завались. Но телефона нет. Чего нет, того нет... Двигайте отсюда! Я хочу сказать, двигайте отсюда к моему другу... Его зовут Исмаил Айгаков... На улице Иляева, сорок девять. У него Интернет-кафе. Оттуда весь мир перед вами! А здесь Идрис забыл заплатить за телефон...
Она, кажется, собралась зарыдать. Отвернулась, вытерла кулачком что-то возле носика, потом взяла трубочку, наклонилась к столику и, приникнув, засопела, прижав одну ноздрю большим пальцем. Идрис положил блинообразную ладонь на пробор её распавшихся над борцовской шеей волос.
- Побегу тогда, - сказал я. - До скорого!
- Давай, Шибельчик! - тихо ответил Идрис. Он жалостливо и трогательно любовался своей музой.
Такую вот явку я себе приготовил. И контактную квартиру с телефоном Ефиму Шлайну и Та Бунпонгу. Ну, что было делать?
На письменном столе владельца частного информационного агенства и Интернет-кафе Исмаила Айгакова, за который он меня усадил, лежали три факса. Два на английском: от американского посла в Алматы с приглашением поехать в Вашингтон на семинар главных редакторов газет "стран переходного периода" и из Дели с предложением полиграфического оборудования. В третьем из Москвы расписывались условия продажи прав на издание книги "Я - вор в законе". Голос самого Айгакова доносился в оставленную открытой дверь из коридора. Он вел летучку.
Слава Богу, алматинский телефон Матье Сореса оказался не на автответчике.
- Дядя Бэз, дела наши плохи, - сказал он по-французски. - Пирог недосягаем. Кондитеры как взбесились. Я не могу понять, что происходит. Всех будто одеялом с головой накрыло, поставили телефоны на автоответчики... Олег исчез в Астане. Тесть не появляется...
- Двадцать третий том бэ-эс-эм?
- Олег взял у сестры. Но сам в недосягаемости. А картинки, которые вы срисовывали, второй раз сделать возможности не было. Слушайте внимательно, дядя Бэз! Сейчас для картинок нет возможности. Хозяин каюты в "Титанике", где вы рисовали прошлый раз, обо мне слышать не хочет... И вы не появляйтесь ни под каким видом. Вообще в страну не въезжайте. Поняли, дядя Бэз? Я сам ложусь на дно теперь...
- Почему?
- Как почему? Потому что сработал для вас.
- А что твоя теща-мачеха?
- В Астане...
- Хорошо. Слушай внимательно, Матье... Позвони Ляззат в Астану и, не называя меня, попроси вылететь без огласки ближайшим рейсом в Алматы. Ей необходимо явиться на место встречи с попугаем. Ты верно понял? Место встречи с попугаем... Повтори по-русски.
Матье повторил и спросил:
- Время, дядя Бэз?
- Первый контакт сегодня, в субботу двадцать шестого, в двадцать три. Без ожидания. Повтор через два часа, то есть в ноль-один, завтра двадцать седьмого, в воскресенье, и затем в четырнадцать. Без ожидания. Если в четырнадцать контакта не будет, возвращаться в Астану. Повтори по-русски как понял.
Матье повторил, и я разъединился.
В справочнике "Весь Чимкент" я разыскал телефон представительства "Эйр Казахстан" и спросил про рейсы на Алматы. Мне ответили, что идет оформление на вылетающий по средам московский, к рейсу на Алматы следует приезжать в аэропорт через три часа.
Не отметившись на прощание у хозяина кабинета, я вышел из Интернет-кафе и, быстро перейдя центральную улицу Толкехана, через квартал свернул в западном направлении, где, по моим прикидкам, находилась гостиница "Кема".
Будто и трех недель не прошло. Тот же кореец стоял в дверях у пестрого термометра на дверном косяке створчатых дверей гостиницы. Он профессионально узнал меня, только когда я кивнул, и улыбнулся.
- Как вас зовут? - спросил я.
- Тимофей Ким, - ответил он. - С возвращением.
- Спасибо, Тимофей, - сказал я. - Опять решил отобедать у вас.
- Пожалуйста, всегда рады.
- У вас есть машины в гостинице?
- Вам куда ехать?
- В Ташкент. Я бы нанял с водителем.
- В Ташкент не поедут, не возим... Можем вызвать из таксомоторного парка. Они возят в Ташкент. Вызвать?
- Отлично, - радостно сказал я. - В следующий раз тогда остановлюсь переночевать... Хотел узнать на будущее. А сегодня меня друг везет, здешний, из Чимкента. Денег не берет, а мне совестно его терзать всякий раз. Ну, теперь буду отсюда заказывать.
- Всегда рады.
В ресторане повезло больше, зал оказался безлюдным и обслуживала другая официантка. Я выпил две рюмки из заказанной бутылки "Казахстана" и сунул её в сумку. На закуску взял холодную конину и салат "оливье". Как бы от нетерпения в ожидании заказанного я заглянул на кухню. Повар стоял спиной к двери, официантка заметила меня и всполошилась, я сделал рукой успокаивающий жест, что, мол, все в порядке, не обращайте внимания. И приметил: запасной выход через кухню во двор имелся.
Все-таки я нервничал.
Закусив, с территории "Кемы" я вышел в сторону подворья, а из него в ворота, через которые выезжал прачечный пикап. С первым таксистом я расстался на выезде из Чимкента в сторону Ташкента. Со вторым доехал до текстильной фабрики, сказав про неё наобум, и появился в аэропорту на третьей машине. За кормой постоянно было чисто.
Билеты на Алматы оказались в изобилии. Проверка у выхода на посадку была жесткой: и документов, и багажа. Пришлось проходить. Полицейский майор, занеся штамп над посадочным талоном, вложенным в паспорт, вдруг заинтересовался:
