я отвела взгляд. Я робко сделала несколько шагов по саду. Этот дом был словно прекрасный ларец в гуще типичных сосен Руссийона, а вдали, в просветах между ними, виднелись пейзажи Бонньё. За два года Самюэль все достроил и отремонтировал. Проходя мимо, я заглянула в открытую дверь – внутри было очень красиво. Это был его дом – их дом, – но он бы никогда не стал моим. Я села в беседке, оплетенной вьющимися растениями, над моей головой носились насекомые. Мы долго молчали, пряча глаза. Меня поразили покой, безмятежность и тишина сада и дома, такие непривычные для меня, чувствующей себя как рыба в воде в постоянной суматохе «Дачи».
– Эмма была привязана к этому дому? – тихо спросила я.
– Она его обожала. – Глаза его заблестели.
– Ты любил меня, Самюэль?
– Не сомневайся…
– Но ты так и не забыл ее?
Он потупился:
– Нет, и я буду любить ее всю жизнь. Я думал, что умру от горя, когда ее не стало. Без тебя я бы никогда не справился… Ты помогла мне, сама того не подозревая. Ты нуждалась в защите, и это заставило меня жить… Но на этом мы продержались лишь какое-то время… Я не умел любить тебя по-другому. Но в какой-то момент ты перестала нуждаться в защите… А я хотел, чтобы у нас с тобой была жизнь, о которой я мечтал с Эммой.
– За одним незначительным исключением: я – не она…
– Нет, ты не Эмма. И это прекрасно. Ты чудесная именно такая, как есть… И все-таки я верил, что смогу оторвать тебя от «Дачи». Но ты хочешь там остаться так же, как она стремилась оттуда уйти.
Он горько усмехнулся.
– Почему ты так и не рассказал мне о ней?
– После ее смерти мне потребовалось много времени, чтобы прийти в себя. Когда я встретил тебя, я был еще слаб, боялся снова впасть в отчаяние и пытался убедить себя, что она была некой далекой мечтой. Я не хотел создавать проблемы Джо и Маше и лишать их тебя, тем более что я видел, насколько ты к ним привязана. А потом уже было слишком поздно, я любил тебя и не готов был потерять… А если бы я рассказал тебе об Эмме, мне бы пришлось говорить и о нем…
Теперь уже мне сделалось неловко и подошла моя очередь опустить голову.
– Эрмина, я его знаю – во всяком случае, знал – как облупленного. Василий был моим двойником, близнецом… Для меня очевидно, что, несмотря на свое тогдашнее состояние, он видел только тебя… А ты… ты старалась никогда не заговаривать о нем, но я замечал, что ты вздрагивала в тех редких случаях, когда Джо или Маша произносили при нас его имя. Неужели ты полагаешь, что за все годы, пока мы жили на маслобойне, я ни разу не наткнулся на его вещи? Я предпочел молчать, чтобы не спровоцировать катастрофу в нашей жизни…
Какая же я все-таки наивная: да, он, конечно, поселил меня в доме Эммы, но я-то долгое время заставляла его жить у Василия. Как же он страдал и с каким трудом обуздывал злость… Я была ни при чем, мне тогда ничего не было известно, но меня все равно накрыло чувство вины.
– Прости меня…
Он скептически пожал плечами.
– Что было между вами двадцать лет назад? Теперь я имею право спросить…
– Ничего, Самюэль, ничего, что могло бы изменить наши отношения, повлиять на то, кем ты был для меня, клянусь. Да, мое сердце забилось для него быстрее, Василий меня разбудил. Но он уехал, а я не была готова. Именно ты меня вылечил, исцелил мое тело. И мы с тобой произвели на свет наших детей. Алекс и Роми – самый прекрасный подарок, который мне когда-либо сделали. И обязана я им тебе и только тебе.
Он ощутил облегчение вперемешку с волнением, его глаза увлажнились. Мои тоже.
– Поверь мне, Самюэль, я ни о чем не жалею.
– Как и я…
Мы долго не отрывали друг от друга взгляд. Я совершенно искренне сказала, что ни о чем не жалею. Несмотря на то, что значил для меня Василий, несмотря на уверенность, что он мужчина всей моей жизни, я не могла отречься от Самюэля, от своей любви к нему и от того, чего он помог мне достичь.
– Как он распорядился «Дачей»?
Я повернула голову и сосредоточилась на пейзаже и на доносившихся до беседки криках детей, прыгающих в бассейн.
– Он ее оставляет мне, она уже почти моя… Не уверена, что соглашусь принять ее.
– В честь чего тебе отказываться? Ты же всегда мечтала о ней, Эрмина.
Я снова посмотрела на него, не желая скрывать правду – я должна отвечать за свои чувства и за их последствия.
– В честь чего, Самюэль? А в честь того, что, если я в понедельник подпишу договор, он уедет сразу после подписания, и я его больше никогда не увижу. Потому что вы оба не способны подвести черту под прошлым.
Самюэль все так же сидел с каменным лицом, и у меня заныло сердце.
– Он по-прежнему такой же принципиальный, – буркнул Самюэль себе под нос. – Ты заслужила «Дачу», а остальное не важно. Возьми ее. Ты выбрала это место раз и навсегда. Предпочла его нам с тобой. Даже самой себе. Если я сумел это принять, у тебя тоже должно получиться, надеюсь.
Тут я поднялась, пора было ехать. Меня ждала работа. Я передала детям поцелуи от Василия и попрощалась с ними, Самюэль не реагировал. Он проводил меня до машины. У меня оставался последний вопрос:
– Сможешь ли ты когда-нибудь простить его, чтобы он смог простить себя?
Лицо Самюэля замкнулась.
– У нас с тобой мирные отношения, хотя я не предполагал, что наступит день, когда это станет возможно. Их семья все дала мне и все у меня отняла, и главная пружина истории – Василий. Пока он находился на другом конце света, он как бы вообще не существовал. Вчера я увидел его после стольких лет, и мои воспоминания ожили, а моя рана открылась. Мне очень жаль, Эрмина, но понадобится время, чтобы я принял тот факт, что однажды он будет счастлив с тобой, с моими детьми, а я буду жить по соседству.
– Как по-твоему, ты сумеешь когда-нибудь с этим согласиться?
– Надеюсь… ради тебя.
Василий стоял за стойкой. Я приближалась к нему, а он сверлил меня взглядом, пытаясь угадать, как прошла встреча с Самюэлем. Надеялся ли он, что все как-то утряслось? Что между ними может установиться нечто напоминающее перемирие? А потом его накрыла волна грусти, и он кивнул, как бы говоря, что слишком хорошо знает Самюэля. Что ж, он был прав. Все доводы Самюэля Василий
