Сегодня и ежедневно. Недетские рассказы - Виктор Юзефович Драгунский

девчонкой из телевидения. Ее девиз – «Царевна-лягушка». Рот большой. И замыкает шествие, увы, оперная звезда, у несчастной всего лишь бронзовая медаль. Девиз: «Диван-кровать». За фигуру.

– Ну и сволочи собрались у вас в оркестре! Просто собаки какие-то!

– Скука, знаете… Играем, играем, играем. По-нашему, «лабаем до укачки». Мода, мода. Модерновые оркестровочки. Я не ругаю его величество джаз, куда там! Просто изжога, и хочется поносить все на свете. Скажете, чего ему надо? Небось думаете, заелся, «сладкая жизнь», вино, цветы, женщины? Да ни хрена подобного. Просто я не люблю, когда под музыку чавкают. И всё. И не надо мне никакой музыки! Я разлюбил. Я люблю скрип колодезного колеса. Или щелк пастушьего бича. В такой музыке сидит счастливая жизнь. Все целы. Все живы: папа, мама, девочка и мальчик. Все дома, и не надо бежать в бомбоубежище. Вот! – Гарт прислушался и, желая, чтобы Бакшеев тоже услышал, поднял кверху палец. – Вы слышите? Капли дождя стучат по столам! Годится вам такой небесный ксилофон?

– Да, – сказал Бакшеев, – годится.

– Я думал, – продолжал Гарт, – что воспою весь мир, а играю танцы. Я дерьмо.

Гарт встал и отошел к балюстраде. Он перегнулся через перила, и дождь стал долбить его лысый череп.

– Вы мастер, – сказал Бакшеев, глядя в спину собеседника. – Когда объявили ваши импровизации и вы играли соло, я понял, что вы мастер и бродяга. Может быть, ваша музыка была темна и сложна, но в ней кипела страсть, в ней протягивала руки мольба. Я неграмотный слушатель, я мало что смыслю. Может быть, вы предупреждали о беде? Под эту музыку нельзя танцевать. Я говорю невнятно. Но вы не дерьмо. Нет. Я ваш поклонник.

Гарт не оборачивался.

– Раз в десять лет, – пробормотал он, – раз в десять лет в такую клятую погоду встретить сумасшедшего и услышать про его понимание… – Он повернулся к Бакшееву. – Я тронут, – сказал он торжественно. – И я желаю вам счастливой любви.

Они услышали, как заворчал мотор. Гарт перешел на другую сторону и, став у парапета, пристально вглядывался в дождь. Небо сделалось серовато-блеклым, наступал рассвет.

Бакшееву не хотелось шевелиться. Он сидел, подперев голову руками, прикрыв глаза, и слушал ворчание чужого мотора. Звуки ложились на нотную линейку дождя. Мотор то взрёвывал, то затихал. Кто-то нетерпеливо прогревал его. Тошнотворно запахло бензином. Так прошло минут десять. Теперь мотор тянул одну протяжную высокую ноту, как оса, которую не выпускают на свободу. Почти совсем рассвело, и нити дождя, недавно казавшиеся светлыми, стали чернеть. Пора было идти. Бакшеев поднялся, подошел к Гарту и тоже стал глядеть во двор сквозь шуршащий дождь. У дверей гаража стояла малолитражка.

Человек в красном свитере копошился под приподнятым капотом. Это было похоже на цирковой номер: небольшой бегемот распахнул горячую и зловонную пасть и отважный укротитель вложил в нее голову. Барабанная дробь…

Ап!

Человек в красном свитере отскочил от машины. Привычным жестом врача, удачно вскрывшего абсцесс, он вытер руки о замасленную тряпку. Потом он поглядел наверх. Было видно, какой яростной ненавистью блеснули его глаза, когда он распознал стоявшего у балюстрады Бакшеева. Отшвырнув тряпку, он захлопнул капот, сел в машину и перегнал ее к подъезду. Со ступенек сошел швейцар с двумя чемоданами и уложил их в багажник. Потом старик вернулся к подъезду и, остановившись у двери, распахнул над собой зонтик. Медленно переложив его в левую руку, швейцар правой рукой отворил дверь. Он стоял так, глядя в открытый проем, у него было клетчатое от морщин, терпеливое лицо. Бакшеев сжал руками скользкие перила. Он не отводил глаз от двери. Человек в красном свитере глядел прямо перед собой. Было слышно тяжелое дыхание Гарта.

Так провлеклись два-три мгновения. Из подъезда вышла женщина. Она постояла несколько секунд, словно вдыхая и запоминая серый острый дождь и запах моря.

Бакшееву показалось, что она зовет его. Он двинулся вперед. Человек в красном свитере тотчас что-то крикнул, и женщина, вздрогнув, пошла на его голос по лужам, как слепая. Швейцар проводил ее, прикрывая зонтиком. Она села в машину. Газ разорвался за выхлопной трубой, и автомобиль прянул со двора. Старый швейцар стоял под дождем.

– Увез, бандит, – сказал Гарт, – черт его знает, когда он почуял опасность. Увез. Тю-тю… – Он присвистнул.

Бакшеев вернулся к столу. Ветер изменил направление, и теперь в соломенном стуле стояло холодное озерцо воды.

Начальник охраны костнотуберкулезного санатория Иван Фомич Булыгин сидит на дежурстве в своей жарко натопленной комнатушке. Тяжелая, застарелая тоска терзает его сердце. Наиболее острые приступы этой тоски начинаются где-то в глубинах его естества, урчат в желудке, поднимаются скребущей кислотой по пищеводу и ненадолго разрешаются длительной басовитой отрыжкой. Душевные муки Булыгина ослабевают на некоторое время, чтобы спустя минуту возобновиться с новой ужасающей силой. Атмосфера в раскаленной комнатушке сгущается. Воздух становится сизым, и возле раскрытой конфорки дрожит небольшое знойное маревце. Надвинув седые, стриженные ежиком волосы на самые брови, Иван Фомич достает из ящика стола пузырек фиолетовых чернил, ручку и лист бумаги. За окном шелестит ноябрьский дождь. До конца дежурства еще целая ночь, и ржавое перо Булыгина скрипит по бумаге, как голодная, сердитая мышь.

Товарищ Председатель Райисполкома Широков К. В.! – жалобно искривив толстые губы, пишет Булыгин. – Я обращаюсь к Вам с заявлением на недавно вернувшегося из армии демобилизованного солдата Белокурова С. И. и прошу рассмотреть вопрос о его, Белокурова, бытовом разложении.

Вышеуказанный Белокуров, как мне стало известно, имеет сожительство с моей женой с февраля месяца сего года, которая имеет возраст, уже близко переходящий на четвертый десяток, и, кроме того, она имеет оформленного мужа более семи лет, то есть меня.

Я прошу райисполком принять меры и пресечь семейный разлад и еще более нежелательные последствия и переселить демобилизованного солдата Белокурова С. И. за пределы Московской области, то есть создать неблагоприятные условия для его встреч с моей женой и тем самым сохранить ее для дома, для семьи. Ведь этот самый демобилизованный Белокуров недобросовестно влюбил мою жену, которая работает в Пучкове продавцом в палатке. А он использует ее как объект в корыстных целях.

«…И что она в нем нашла, в молокососе этом конопатом?» – уныло думает Булыгин и продолжает:

Обращаю Ваше внимание, что демобилизованный солдат имеет возраст двадцать пять лет, он раньше учился по механической части, и моя жена является ему матерью, поскольку семнадцатого декабря ей стукнет полная тридцатка, о чем и сообщаю в райисполком.

Булыгин откидывается на спинку стула, прерывисто вздыхает и чешет затекшую от напряжения правую руку. Он