«Неужели заболел? Неужели умираю?.. И конец? Всему конец? И борьбе и мечтам?»
— Иванов… Хочешь пива? — спросил Пылаев.
— Спит, — зашептал Коко. — Оставь…
Да, он спал. Из груди его вылетало прерывистое, свистящее дыхание.
— А скверно, брат, — заметил Пылаев. — На этот раз он, должно быть, не выкрутится… Спасовал…
Вдруг Иванов открыл глаза и сел на постели.
— А мы думали, что ты спишь, — заговорил Коко и вдруг оборвался и слегка отодвинулся невольно.
Он не узнал этого лица. Озарённое каким-то внутренним светом, оно казалось так молодо, так странно и чуждо. Незнакомая нежность сияла в глазах Иванова.
— Катюша… голубушка, — ласково шептал он, глядя в пространство, через голову Коко. — Что у тебя болит, сестричка ты моя? Крошечка?.. У тебя ушко болит, Катюша?
— Бред, — сказал Коко и встал, весь бледный.
Вдруг по лицу Иванова пробежала судорога страдания, и он заплакал. Слёзы текли по его щекам, светлые, крупные. Так плачут дети, когда не знают, за что их бьют.
Что жалел он? Кого оплакивал в эту минуту? Свою ли скомканную жизнь? Тех ли, кто там, далеко, ждал и верил в его помощь? Пронёсся ли перед ним в горячечной фантазии какой-нибудь скорбный образ? Было ли это смутное предчувствие конца? Или сознание, что он гибнет?.. Кто скажет!
Это было странно и жутко. Затаив дыхание, товарищи глядели на него.
Иванов повернулся и лёг. С открытыми глазами, жестикулируя, он забормотал что-то быстро и несвязно. Пылаев прислушался, но разобрать уже не мог ничего.
Иванов открыл глаза.
Ночник под синим тафтяным колпаком лил призрачный свет на белые стены больничной палаты. На койках смутно белели очертания неподвижных фигур. В углу недалеко кто-то бредил, размахивая руками. В ногах на полу, сладко всхрапывая, спала нянька.
Иванов знал, что умирает. Надломленный долгой голодовкой организм его не смог осилить подкравшейся болезни. Жизнь раздавила его, и он уходил из неё, уступая место приспособленным и сильным.
Не он первый — не он последний… Тысячи таких как он рвутся вверх, из мрака и грязи к свету, к свободе, к счастью… Но слишком жестока борьба за эти блага, и тысячи гибнут как он…
Примирение?.. Нет! Его не было. Он тщетно звал его, но уходил из этого мира, полный горечи, ненависти и проклятий.
В редкие минуты сознания он понимал, что гибнет, и неотступно думал о своих… Его охватывала отчаяние. Красивая Варька среди фабричного разгула… Васька в мастерской пьяницы-хозяина, униженный, забитый, привыкающий с детства потихоньку тянуть сивуху… Все они обречены… Все погибнут… Им не на кого надеяться… Лицо матери, слепнущей от слёз и шитья, встало перед ним… Катя… глухая, несчастная Катя!.. Его любимица, его отрада в прошлом…
Иванов застонал.
В чём его вина? В чём? Не в том ли, что он захотел подняться над средой? Что он мечтал и своим дать права, в которых им отказано?
Тифозный в углу вдруг глухо вскрикнул и сел на постели. Нянька всхрапнула, живо вскочила и подбежала сменить компресс.
— Вам, батюшка, не надо ли чего? — спросила она Иванова, видя, что он шевельнулся.
Он не слыхал. Недвижно глядел он вверх, на дрожащий круг света там, на потолке. Вся жизнь проносилась перед ним в быстро сменявшихся картинах. Мрачное детство, суровые годы в гимназии… Наконец — Москва… Мечты гордые, светлые… Какие надежды!.. Какой незабвенный год!
Вдруг всё потемнело… Холодно!.. Тоска… Ах, какая тоска!.. Какая усталость и апатия!
Опять яркая полоса, взрыв энергии… Волнения, арест… Последняя вспышка идейных стремлений… И — конец!.. Дальше — будни, вечные будни пролетария, борьба за право жить…
Была ли хоть тень счастья?.. Нет!
Он закрыл глаза. Две тяжёлые слёзы медленно поползли по щекам.
Ах!.. Как безумно жаль эту убогую жизнь! Жаль того, чего не было, но что грезилось там, вдали… что так мучительно хотелось изведать и пережить!.. Как страшно умирать!.. Ведь, жизни не было совсем…
Бред надвигался душными волнами… Иванов заметался на подушке, и вдруг улыбка озарила его лицо…
Ярко засияло солнце… Какое жгучее, чудное солнце!.. А небо высокое такое, синее…
Это Малороссия, хутор Станкина. Они оба сидят на кургане… Знойный ветер из степи дышит им прямо в разгорячённые лица. Коротенькая тень падает от кургана у их ног.
Ах!.. Как жарко!.. Невыносимо жарко!
Что это? Как громко поют!.. Даже голове больно… Яркие цвета запестрели в поле. Девчата возвращаются на деревню… О, как они громко поют!.. Перестаньте!.. Замолчите!..
«Кто это? Варя… Неужели ты?.. Нарядная, красивая какая!.. В цветах, в повязке… Ты замужем? Ну, что ж!.. Ну, слава Богу!.. А помнишь? Мы мечтали с тобой… Будешь учительницей… Ну, пусть так!.. Может, Катя?»
«А! Вон и она… За руку с кем-то бежит по дороге… Вихрастый гимназист… Вася!.. Голубчик!.. Неужто мы дожили до этого дня? Господи!.. Какое счастье!.. Ведь, и мечтать не смел… Ну, поцелуй меня!.. Как смешно торчат твои ушки!.. Наконец-то!.. Как ждал я этой минуты! Как мечтал!.. Катя, обними меня и ты… Где мать?.. Позовите её»…
кризис — фр.
Не понимаю — фр.
— Послушайте, посмотрите там — фр. (Жорж Бизе, «Марш тореадоров» из оперы «Кармен»).
Тело Вакха — ит.
Боже мой! — ит.
